Повседневная жизнь Берлина при Гитлере - Жан Марабини

Гитлер в опере

Один американец увидел Гитлера в оперном театре, в ложе, обитой пурпурной узорчатой тканью. Фюрер был в штатском, как будто хотел сохранить инкогнито. Рядом с ним сидела невестка композитора Вагнера.[152] Сотрудники американского посольства в Берлине возмущались всякий раз, как им доводилось попасть в ресторан, «запрещенный для евреев». Они все испытывали желание открыто выразить свой протест, но потом вспоминали, что приехали сюда, чтобы оценить истинный потенциал Германии, понять то, что скрывается за знаменами со свастикой. В действительности ни один американец по-настоящему не понимал эту нацистскую Германию, которая соседствовала с Германией кабаре, элегантных баров, всадников, совершавших конные прогулки по лесу. Да и что мог понять человек из Арканзаса, оказавшись среди модных парикмахерских салонов, превосходных баров и ресторанов, посещая концерты, слушая льющуюся из радиоприемников музыку Листа? Туалеты работы великих берлинских кутюрье ничем не уступали нарядам вашингтонских красавиц; корзины с цветами, которые высокопоставленные немецкие чиновники присылали своим дамам, всегда сопровождались записками на старой пергаментной бумаге, украшенной гербами, не имевшими ничего общего с социализмом. Американцы все-таки делали попытки затронуть «расовый вопрос» в разговорах со своими немецкими знакомыми, хотя у них это получалось несколько наивно и вместе с тем лицемерно. Но ответы всегда бывали одинаковыми, иронически сдержанными: «Это пройдет, это не более чем кратковременная причуда нашего фюрера». Американцы не вполне верили такого рода обнадеживающим заверениям — не верил им и морской атташе при американском посольстве, чей маленький кабинет располагался прямо напротив рейхсканцелярии. Вот этот человек склоняется над своими папками, затем снимает телефонную трубку, и ему сообщают о прибытии в Берлин целой группы американцев, представителей деловых кругов и бостонского высшего общества. Среди них — авиатор Линдберг,[153] которого пригласил погостить на своей вилле «Каринхалле» сам Геринг. Гитлер тоже примет его, в один день с послом Сиама.

Свидетельствует Линдберг

Линдберг и в самом деле посетил рейхсканцелярию; он пришел туда вместе с Герингом и задохнулся, поднимаясь по ступеням широкой лестницы. Осенью и зимой его старые раны болели, и в тот день он переусердствовал с морфином.

В первый момент внешность Гитлера обманула американского летчика; потом он расскажет, что по сравнению с Хёрстом[154] фюрер «показался ему карликом». Однако этот карлик предстал перед ним в декорациях гигантского современного театра, казавшегося супер-Голливудом. Гитлер тепло пожал руку победителю Атлантики. Но гость нашел его несколько вульгарным: склоненная набок голова, плохо причесанные волосы, падающие на лоб. «Он похож на циркового клоуна, за исключением тех минут, когда улыбается» — так охарактеризовала рейхсканцлера миссис Симпсон, супруга бывшего короля Великобритании Эдуарда VIII.[155] Она была права: стоило Гитлеру улыбнуться, и он мгновенно превращается из «клоуна» в обольстителя. Улыбка фюрера производит такое впечатление, словно может многое объяснить в его характере, она даже заставляет исчезнуть фанатический блеск в глазах этого «гуру». Хриплый, прерывистый голос Гитлера неожиданно становится «сладким как мед». В такие минуты в нем обнаруживаются чувство юмора, искрящийся ум. Однако гораздо чаще окружающим кажется, что мысли фюрера витают где-то далеко, даже когда он находится «в одном из заведений шоу-бизнеса». Иногда его радует какой-нибудь пустяк, и он начинает смеяться — хорошим, лишенным всякого высокомерия, почти застенчивым детским смехом. У него сухая, энергичная рука, но в его жесте рукопожатия нет ничего прусского: он любит повторять, что является «уроженцем Южной Германии». «Самое большое удовольствие для меня, — говорит он Линдбергу, — прогуливаться в полном одиночестве по лесу». Линдберг уже не воспринимает его как марионетку — рейхсканцлер его очаровал. Гитлер даже взял своего гостя под руку, хотя обычно пользуется этим жестом очень редко, только в своей семье. Он загорел под альпийским солнцем, кажется спокойным, доверчивым. Рядом с ним Геринг, разряженный, как Парсифаль, выглядит излишне тучным и неповоротливым. Линдберга поразила одна особенность Гитлера: когда фюрер смеется, у него странно подрагивает правая нога ниже колена — как у офицеров-янки XIX века при звуках кадрили. Ева Браун тоже отмечала эту «уморительную» деталь и рассказывала о ней своей сестре Ильзе. Колено приподнимается, и Гитлер хлопает по нему ладонью — это означает, что он очень доволен. Подобное движение он совершал и на площади Трокадеро в Париже, у Эйфелевой башни, в Военной школе. Каждый раз это случалось рано утром, в присутствии его генералов, шокированных такой «вульгарностью», — но парижан, к счастью, рядом не было.

Глава шестая

1941-й: «УЛЬТРА» ПРОТИВ «ЭНИГМЫ»

Берлин, мечтавший стать столицей мира, уже стал столицей нацистской Европы. В 1941 году, несмотря на первые бомбардировки, он действительно похож на свое изображение на английском пропагандистском плакате: гигантский спрут, который протянул свои щупальца по всей Атлантике и подбирается к Великобритании. В Берлине или в его окрестностях, которые, как считают в верхах, не привлекут внимание потенциального врага, принимаются все решения. А еще в Берлине, пункте, равноудаленном от различных фронтов, которые уже существуют или, как предполагается, возникнут в будущем, сконцентрирована крупная индустрия: фабрики концерна «ИГ Фарбениндустри», авиационные заводы, все предприятия, имеющие отношение к секретным службам, службе связи, электропромышленности, химии, производству боеприпасов.

В заводских цехах

В цехах 43-м и 46-м, в огромных кубообразных помещениях, плохо освещенных и мрачных, построенных посреди столь же мрачного леса и резко выделяющихся на фоне ночного неба, работают машины, которые словно сошли со страниц романа «Жерминаль». Это пуансоны, под которые молодые мужчины и женщины подкладывают металлические пластины или стальные заготовки. «Десять тысяч раз на дню, — рассказывает Каванна, француз, направленный на этот завод Имперской службой труда, — мы рискуем тем, что наши руки будут раздроблены». Пуансон погружается в матрицу и потом поднимается, а рабочий подкладывает новую заготовку, которую достает из вагонетки, и быстро убирает пальцы. Пуансон, «эта адская штуковина», бьет по заготовке, опускается, поднимается; рука рабочего хватает заготовку, уже превратившуюся в стальной конус или в трубку,[156] — весь этот железный лом должен питать войну. После двенадцати часов такого однообразного труда рабочий получает свое дневное жалованье, одну марку, и возвращается в барак, чтобы похлебать Stamm — супообразное варево из воды и солода, которое рабочие-французы называют «карамельным пивом». Заводских поселков с бараками, подобными этому, в окрестностях столицы очень много. Берлинский лес, часть великого евразийского лесного массива, способен вместить в себя все, что угодно; здесь производят танки, самолеты, снаряды, консервные банки и, главное, роторные станки, которые, благодаря гению «немецких» математиков (некоторые из них — польские евреи), послужат для изготовления «Энигмы», суперсовременной шифровальной машины для составления не поддающихся расшифровке кодов. Да, но сколько времени немецкие коды будут оставаться не поддающимися расшифровке? «От этого зависит всё», — говорит Энтони Кейв Браун. Фюрер еще не оставил мысли о захвате Британских островов. Но как обеспечить «неожиданную» высадку на эти острова десанта, состоящего из 100 тысяч солдат и танков? Люфтваффе истощило свои силы, совершив сотни воздушных налетов на Англию (главным образом на Лондон), но за 57 ночей террорa так и не смогло должным образом подготовить операцию «Морской лев».[157] Для переброски десанта потребуются 1722 баржи, 1161 дозорный катер, 471 буксирное судно, 135 транспортных судов. В Берлине, безусловно, недооценили британский военный флот и британские ВВС. Как недооценили и гений английских инженеров, которые сумеют разобраться в устройстве машины «Энигма», существованию коей немцы обязаны своими триумфами в начальный период Второй мировой войны. Если в течение нескольких лет для Германии не было ничего невозможного, то объясняется это тем, что она располагала способом посылать сообщения, недоступные для понимания всего остального мира. Англичане и лично Черчилль приложили гигантские усилия для решения этой проблемы. Поворотным пунктом в войне (другим таким пунктом будет Сталинград) стала расшифровка составленных с помощью «Энигмы» кодов новой машиной «Ультра», представлявшей собой, так сказать, родную сестру «Энигмы». Факт расшифровки было настолько важно сохранить в тайне, что союзники пожертвовали несколькими армиями и намеренно проигрывали битвы, лишь бы Гитлер продолжал думать, что никто из врагов не в силах прочесть немецкие сообщения.