Японский любовник - Альенде Исабель

Публика приветствовала докладчицу стоя, бурной овацией, и Альма в очередной раз познала меру своего невежества. Девушка и не подозревала, что дизайнер платков тетушки Лиллиан — знаменитая фигура. Вера Ньюман не отличалась внушительной внешностью. Росту в ней было полтора метра, вела она себя робко, пряталась за толстыми очками в темной оправе, закрывавшими половину лица, но как только эта женщина открыла рот, всем стало ясно, что выступает гигант. Альма плохо видела сцену, но внимала каждому слову, и внутри у нее сжимался комок. Девушка ясно почувствовала, что этот момент — решающий в ее жизни. Один час и пятнадцать минут эта эксцентричная, яркая, крохотная феминистка потрясала слушателей рассказом о своих нескончаемых путешествиях, источнике вдохновения для ее разнообразных коллекций: здесь были Индия, Китай, Гватемала, Исландия, Италия и вся оставшаяся часть планеты. Вера говорила о философии, о технологиях, о превращении ее изделий в товар и об их распространении, о препятствиях, которые ей удалось преодолеть.

В тот же вечер Альма позвонила Натаниэлю, чтобы с восторгом сообщить о своих планах на будущее: она пойдет по стопам Веры Ньюман.

— Кого?

— Женщины, которая создала простыни и скатерти в доме твоих родителей, Нат. Я не собираюсь тратить время на лекции, которые мне никогда не пригодятся. Я решила изучать в университете дизайн и живопись. Я буду ходить на занятия к Вере, а потом, как она, отправлюсь путешествовать по свету.

Через несколько месяцев Натаниэль закончил учебу на юридическом факультете и вернулся в Сан-Франциско, но Альма с ним не поехала, несмотря на все давление тети Лиллиан. Девушка выдержала четыре бостонские зимы, больше не упоминала про климат, неутомимо занималась рисунком и живописью. Она не обладала легкостью Ичимеи в рисунке и отвагой Веры в цветовых решениях, но была преисполнена решимости заместить нехватку таланта хорошим вкусом. Уже тогда Альма ясно представляла себе направление, в котором будет двигаться. Ее изделия будут более утонченными, чем у Веры, потому что в ее намерения входило не потакать массовому вкусу и добиваться коммерческого успеха, а творить для собственного удовольствия. Альме никогда не приходило в голову, что можно работать, чтобы жить. Никаких платков по десять долларов, никаких простыней и салфеточек оптом: она будет рисовать или штамповать только на определенных предметах одежды, всегда из лучших сортов шелка, и каждое произведение будет подписано. Все, что выйдет из ее рук, будет таким эксклюзивным и дорогим, что подруги тети Лиллиан ради обладания этими предметами будут готовы убивать соперниц. В те годы Альма победила паралич, в который вгонял ее этот великолепный город, она начала двигаться, пить коктейли, не теряя при этом головы, и заводить друзей. Она до такой степени почувствовала себя бостонкой, что, когда приезжала на каникулы в Калифорнию, ей казалось, что это какая-то отсталая страна на другом континенте. У девушки появились поклонники и на танцплощадках: безудержные детские пляски с Ичимеи принесли свои плоды, а первая сексуальная близость прошла у нее без церемоний, за кустами во время одного из пикников. Этот случай умерил ее любопытство и избавил от комплекса двадцатилетней девственницы. Потом у Альмы было еще два-три подобных приключения с разными партнерами — они ничем примечательным не запомнились и подтвердили ее решение ждать Ичимеи.

ВОСКРЕСЕНИЕ

За две недели до выпуска Альма позвонила Натаниэлю в Сан-Франциско, чтобы согласовать детали путешествия семьи Беласко в Бостон. Она была первой женщиной в их семействе, получающей университетский диплом, и тот факт, что ее специальность — дизайн и история искусств, материи сравнительно темные, не уменьшал ее заслуг. На церемонии собирались быть даже Марта и Сара, отчасти из-за того, что потом планировали отправиться в Нью-Йорк за покупками; а вот дядя Исаак присутствовать не мог: кардиолог запретил ему летать на самолетах. Дядюшка собирался ослушаться этого приказа, ведь он был привязан к Альме больше, чем к родным дочерям, но тетя Лиллиан этого не допустила. В разговоре с двоюродным братом Альма мимоходом заметила, что уже несколько дней чувствует себя так, как будто за ней шпионят. Сама она не придает этому никакого значения, сказала девушка, это определенно капризы воображения, нервозность выпускных экзаменов; но Натаниэль настойчиво потребовал подробностей. Было два анонимных звонка: мужской голос с иностранным акцентом спрашивал Альму Беласко, а потом трубку сразу бросали; возникло неприятное ощущение, что за ней наблюдают, ходят по пятам; какой-то мужчина расспрашивал о ней ее приятельниц, и, по описаниям, это был тот самый незнакомец, которого она сама видела несколько раз — в аудитории, в коридорах, на улице. Натаниэль с подозрительностью адвоката посоветовал сестре подать письменное заявление в полицию при университетском кампусе, это такая легальная мера предосторожности: если что-то случится, ее подозрения будут зафиксированы. А еще Натаниэль запретил ей выходить из дому в одиночку. Альма его не послушалась.

Было время безудержных вечеринок, когда студенты прощались с университетом. За музыкой и алкоголем Альма совсем позабыла о придуманной ею зловещей тени — до пятницы перед самым выпускным вечером. Большую часть ночи девушка провела в отчаянном разгуле, слишком много пила, удерживаясь на ногах с помощью кокаина, — такую смесь она переносила лучше всего. В три часа утра веселая компания в автомобиле с откинутым верхом высадила Альму перед ее квартирой. Пошатываясь, с туфлями в руках, растрепанная ночебродка искала в сумочке ключ, но не нашла, потому что рухнула на колени и блевала, пока не опустошилась совершенно. Приступы сухой тошноты сотрясали ее еще несколько минут, по щекам текли слезы. В конце концов Альме удалось подняться: она была мокрая от пота, дрожала и подвывала от омерзения. И вдруг ее ухватили за плечи две крепкие руки. Ее резко оторвали от земли. «Альма Мендель, тебе должно быть стыдно!» Девушка не узнала голос, который слышала по телефону. Она перегнулась пополам в приступе тошноты, но железная хватка сделалась еще крепче. «Пустите, пустите!» — взвизгнула Альма, брыкаясь. Оплеуха на мгновение ее протрезвила, и она смогла разглядеть очертания незнакомца — темное лицо, все изрезанное шрамами, бритый наголо череп. Девушка непонятно от чего почувствовала огромное облегчение, закрыла глаза и сдалась на милость последствий пьянки и своего рискованного положения: она находилась в железных объятиях незнакомого мужчины, который только что ее ударил.

В субботу в семь утра Альма проснулась, укрытая грубым одеялом, царапавшим кожу, на заднем сиденье какого-то автомобиля. Пахло блевотиной, мочой, сигаретами и алкоголем. Девушка не понимала, где она, и не помнила ничего из событий прошлой ночи. Альма села и попыталась привести себя в порядок. И только тогда обнаружила, что лишилась платья и нижней юбки, на ней только лифчик, трусы, пояс и драные чулки, туфель нет. В голове звенели безжалостные колокола, рот пересох, ей было холодно и очень страшно. Альма повалилась обратно на сиденье и замерла, съежившись, поскуливая и мысленно взывая к Натаниэлю.

Потом ее потрясли за плечо. Альма с большим трудом разлепила веки, постаралась сфокусировать взгляд и разглядела мужскую фигуру, наклонившуюся к ней через открытую дверь.

— Кофе и аспирин. От этого тебе немного полегчает. — Мужчина протянул ей стакан и две таблетки.

— Пустите, мне нужно идти, — попросила она, едва ворочая языком и пытаясь приподняться.

— В таком состоянии тебе идти некуда. Семья приезжает через несколько часов. Выпускной — завтра. Пей кофе. И если тебе интересно, я твой брат Самуэль.

Так воскрес Самуэль Мендель, одиннадцать лет спустя после своей гибели на севере Франции.

Когда кончилась война, Исаак Беласко получил достоверные сведения о судьбе родителей Альмы: они попали в нацистский лагерь смерти, рядом с деревней Треблинка, на севере Польши. Русские не документировали освобождение лагеря, как поступали в других местах американцы, и официальных сведений о происходившем в этом аду сохранилось крайне мало, однако, по подсчетам Еврейского агентства, между июлем 1942 и октябрем 1943 года там погибло 840 тысяч человек, из них 800 тысяч были евреями. Что касается Самуэля Менделя, Исаак выяснил, что его самолет был сбит над территорией Франции, оккупированной немцами, и, по сведениям британских военных архивов, выживших не было. Альма уже много лет ничего не знала о своей семье и признала всех погибшими задолго до того, как дядя смог это подтвердить. Получив точные известия, девушка не заплакала, как можно было ожидать, потому что в течение многих лет так прилежно училась контролировать свои чувства, что утратила способность их выражать. Исаак с Лиллиан посчитали необходимым поставить точку в давней трагедии и отвезли племянницу в Европу. На кладбище во французской деревушке, близ которой упал самолет Самуэля, они установили памятную плиту с его именем и датами рождения и смерти. Им не удалось получить разрешения на поездку в Польшу, подконтрольную советским властям; это паломничество Альма совершит гораздо позднее. Война окончилась четыре года назад, но Европа до сих пор лежала в руинах, и по ней путешествовали толпы людей в поисках родины. Альма почувствовала, что ей не хватит одной жизни, чтобы расплатиться за роскошь быть единственной выжившей из семьи.