Загадка старого имения - Елена Арсеньева

– Что ж она сразу мою ведьмовскую породу не учуяла, еще когда я в конюшне на нее садилась? – обиделась Александра. – Наверное, сбросит лошадь кого угодно, если под седло горсть репешков колючих засунуть да еще сольцы присыпать!

Федотка побледнел так, что его веснушки словно бы покраснели:

– Видать, крепко ты где-то Зосимовне дорогу перешла, коли она тебя со свету сжить вознамерилась! Ну, теперь рот разинет, как бы ее карачун от изумления не хватил, когда завидит тебя живую и здоровую. Слава богу, что вернулась ты, добрая барышня, теперь мне не так тяжко будет стекло из песка выбирать.

– Стекло из песка? – изумилась Александра. – А как оно туда попало? Не далее как третьего дня, когда я приехала в Протасовку, мы с Липушкой тут гуляли и она рассказывала, что песок вокруг пруда дивно чист и мягок: прежде чем насыпать, его тщательно просеивают.

– Так оно всегда было, – кивнул Федотка, – а нынче Зосимовна сама битого стекла здесь насыпала и велела мне все до крошечки вынуть. Такой уж она мне дала урок.

– Не пойму, – растерянно пробормотала Александра. – Добро бы грязный песок чистить, а сама-то она зачем стекло высыпала?

– Чтоб меня наказать за то, что про Савку расспрашивал у Устина. Он ей и рассказал. Вот и наказала меня, чтоб не в свое дело не лез.

Александра только и могла, что покачала головой. Жестокости Зосимовны казались ей несообразными! Да она просто спятила от безнаказанности!

– А барышне ты жаловался?

– Да пускай у меня лучше язык отсохнет! – испуганно вскрикнул Федотка. – И ты молчи! Коли дойдет до барышни, Зосимовна посулила сестру мою, Агашу, за горбатого Митьку отдать.

Александра вспомнила, что этой же угрозой Зосимовна стращала Савку, и горько пожалела, что счастье и покой человеческий находятся в таких мерзопакостных руках. Вот взять бы эту Зосимовну да продать в самом деле с торгов!

– А много тебе еще урока осталось? – сочувственно спросила она.

– Начать да кончить, – невесело ухмыльнулся Федотка, показывая на небольшую кучку стекла, обширный берег и предъявляя Александре свои порезанные пальцы. Александра глянула на них, схватила Федотку за руки – и вдруг начала безудержно рыдать.

– Чего ты? – испугался Федотка, отшатываясь.

– Зачем, зачем люди так жестоки?! – причитала девушка, оплакивая и его, и себя, свои страхи и разочарования, свои мечты, которые, может быть, никогда не сбудутся, а если сбудутся, тоже неминуемо ранят кого-то… может быть, даже сильней, чем стекло изранило пальцы бедного Федотки.

А парнишка вдруг уткнулся в колени и тоже зарыдал, причитая:

– Барышня, спаси тебя бог, надо мной никто, кроме матушки родимой, не плакал, а теперь вот ты, да я за тебя век бога буду молить, все для тебя сделаю!

– Да ты из-за меня пострадал, – плакала Александра, доставая платок и безжалостно разрывая его на тонкие полосы. – Это ведь я тебя просила про Савку узнать!

– Ты что делаешь? – испугался Федотка. – На что красоту такую порвала? Небось сама шила, вышивала, сама кружево плела?

– Да у меня таких платков много, а пальцы у тебя одни, – всхлипнула Александра, принимаясь осторожно промывать Федоткины пальцы и перевязывать каждый отдельно тонкой полоской ткани.

– Как же одни, – слабо улыбнулся он сквозь слезы, – не одни, а целый десяток!

Топот копыт раздался за деревьями, и вдруг через ограду сада перемахнул конь, на котором сидел Полунин.

– Что случилось? – воскликнул он встревоженно, глядя на Александру, которая перевязывала пальцы Федотке. – Почему вы плачете?!

– Да вот… – Она рассказала о случившемся, и Полунин, сорвав с головы картуз, в сердцах швырнул его наземь.

– Что за мерзкая тварь! Жестокая гадина! Вы, Александра Даниловна, меня уговорили молчать о том, что она с вами учинила, но теперь я сожалею, что поддался. Немедленно иду в дом и все выскажу этой пакости!

– Пожалуйста, сдержитесь, Николай Николаевич! – вскрикнула Александра. – Как вы не понимаете: увидеть меня живой, здоровой и спокойной будет для Зосимовны страшным ударом. Сейчас мы ничего не сможем доказать, она все на Устина свалит – и Липушка ей поверит. Нужно ее за руку поймать! Поэтому еще раз прошу – не ходите в дом. А впрочем, может быть, вы повидаться хотите с…

– Повидаться? – возмущенно перебил Полунин. – Я хочу повидаться с Зосимовной?! Да век бы ее не видеть, я просто должен ей сказать, какая она дрянь!

– Да нет, я думала, вы с Липушкой повидаться хотите, – удивленно сказала Александра.

– С Липушкой? – пролепетал Полунин. – А, ну да, конечно… Хорошо, я с ней повидаюсь… Но я лучше попозже приеду, сейчас мне недосуг. А вы мой платок тоже возьмите, вашего мало будет, эти повязки быстро свалятся.

И он сунул Александре большой синий фуляровый[10] платок.

– Спаси вас бог, – поблагодарила Александра. – А Зорьку вы ближе к ночи отпустите, она сама, надеюсь, дорогу домой найдет.

Полунин смотрел на нее, как бы не в силах взять в толк, о чем идет речь, потом пробормотал:

– Зорьку… да… коли так, я поехал, – и понукнул было коня, да Александра окликнула:

– Николай Николаевич, вы позабыли картуз!

Она подала ему картуз. Полунин, отводя глаза, взял его, буркнул:

– Спасибо, – и мигом исчез, только топот удаляющийся раздался.

– Ну и ну, – пробормотал Федотка. – Так ведь и спасибо Зосимовне скажешь!

– Ты что? – изумленно уставилась на него Александра. – С ума сошел?

– А ведь кабы не Зосимовна, кабы не сидел я тут на берегу, я б и не узнал, какое у тебя сердце доброе, не увидал бы, что барин полунинский…

И осекся, и уткнулся снова в песок, как будто изо всех сил спеша исполнить урок.

Александра хотела спросить, что он имел в виду, говоря о полунинском барине, но почему-то не решилась. И, попрощавшись с Федоткой, пошла к дому.

Там царили тишина и безлюдье. Александра незамеченной проскользнула в свою комнату и сунула руку в наволочку. Письмо было на месте. То ли Зосимовна не обыскивала ее вещей, то ли ничего не нашла.

Сунув его на всякий случай в карман и наказав себе больше не быть растяпой, Александра пошла к Липушкиной комнате.

Осторожно приоткрыла дверь. Липушка, все еще в своей роскошной амазонке, лежала на кровати и плакала. Рядом на подушке дремал Пуховик, недовольно дергаясь, когда Липушка всхлипывала особенно громко.

– Липушка, – ласково окликнула Александра, – о чем ты плачешь?

Та вскинулась:

– Сашенька! Ты жива! Какое счастье! Мы пытались тебя догнать, но у меня стремя расстегнулось, а у Георгия Васильевича подпруга ослабла.