Лабиринты надежд - Мила Бояджиева

— Я видел чрезвычайно живописных всадников. Теперь понятно, кто они. Сидней с тоской взглянул на очаровательную хозяйку замка. — Мне надо поговорить с вами.

— Сколько угодно. Только не сейчас, ладно? Вы остаетесь на уик-энд. Мы посвятим время прогулкам, искусству и скучнейшим деловым беседам. А теперь, дорогой друг, Лиз покажет вам комнату. — Она позвонила в бронзовый колокольчик. — К ужину смокинг не обязателен. Муж в отъезде, и мы вовсю хиппуем. — Протянув благоухающую руку, она распустила узел на галстуке Сиднея. — Эту ненавистную деталь пока можете забыть.

Чемодан Сиднея, до обидного маленький, принесли в гостевую спальню. Здесь все было выдержано в благородных холодно-синих красках. В предгрозовом полумраке сизых тонов ярко белел букет королевских лилий. Оглядевшись, Сид присел на кровать, в изголовье которой поднимался задрапированный лазурным штофом балдахин. Голубая спальня! Не издевается ли над гостем госпожа графиня? Возможно, обаятельная красавица, так легко увильнувшая от делового разговора, что-то пронюхала о планах Гудвина. И поэтому сразу же заявила о богатстве мужа… Воспоминания о крымском лете постаралась превратить в чисто лирические. Неужели… неужели клад Арчи здесь? — Сид с отвращением оглядел хрустальные бра, зеркало над камином в роскошной раме, пузатое бюро, украшенное перламутровой инкрустацией… Бесценный антиквариат? Хорошая подделка? Наследие Флоренштайнов или следствие попавшей в руки графини кассеты с пленкой?

Закрыв глаза, Сид застонал… Чудесный день, милая дама и все сказочное окружение вдруг вызвали взрыв агрессивного раздражения. Он знал, что такие приступы иногда кончались дракой, погромом, попыткой нанести увечье себе или другим. Дрожащими руками достав из чемодана дорожный несессер, Сид извлек флакончик с зелеными капсулами и проглотил одну, запив водой из вазы. Лилии он швырнул в окно. Цветы застряли в тонкой, изящно драпированной шторе.

— Сейчас, сейчас… — уговаривал себя Сид с интонацией лечившего его доктора. — Расслабиться, сосредоточиться на золотистом потоке, устремленном к тебе прямо из космоса, и постараться уснуть. Только не думать, не вспоминать, не позволять явиться из тьмы забвения тому лицу…

Сиду исполнилось восемнадцать, он жил в студии дяди, Джузеппе Амирато, и посещал художественную школу. Дядя называл его придурком, когда был не в себе. Но если честно — с Сиднеем и в самом деле творилось нечто ненормальное. Он частенько впадал в депрессию, становился угрюмым и замкнутым. Странно, что выкурив пару раз косячок, он не стал наркоманом. Любой бы сказал — этому парню одна дорога: глюки, глюки, передозировка, конец. Ведь он не принадлежал этой реальности. Ох, как же он её боялся, как хотел сбежать, спрятаться от всего, даже от прорвавшегося в ванной крана, который обдал его веером ледяной воды. Парень побледнел и грохнулся на кафельный пол, закрыв ладонями голову, будто от побоев или взрыва гранаты.

— Придурок! — брезгливо прошипел дядя. Перешагнув через слабонервного племянника, он перекрыл вентилем бьющую воду…

Но до чего же Сид любил все это! Все. Даже прорвавшийся кран. Он несколько раз рисовал потом искрящийся веер — ледяное дыхание смерти. Он рисовал все, чего боялся, освобождаясь от плена.

— А что вы хотите, синьор Амирато?! — Удивленно таращил глаза доктор. — На глазах ребенка сделали шесть трупов! Погтбли родители, знакомые и даже две маленькие девочки… Может, мальчик и не осознал всего ужаса в тот момент, но глубоко засевшие страхи имеют свойство всплывать на поверхность, превращаясь в устойчивые фобии… Однако, юный возраст, склонность к творческому самовыражению и, надеюсь, положительные эмоции, должны сыграть позитивную роль. Побольше внимания, любви, тепла, и ваш мальчонка, глядишь, вырастет в нового Рафаэля!

Дядя радушно развел руками, давая понять, что уж этим сирота не обделен. Джузеппе умел быть обаятельным. На людях он блестяще демонстрировал и любовь, и тепло, и заботу. Еще бы — к нему перешло наследство погибшей сестры. На деле Сид был нежелательным приживалом, помехой, камнем на шее. Ведь Джузеппе не умел любить никого, кроме себя. Даже женщин, вереница которых проходила через его кровать.

Доктор оказался кое в чем прав: Сид выздоравливал, стоя у холста, и он стал совсем другим, когда встретил Эмили. Ему уже исполнилось девятнадцать, а сексуальный опыт все ещё оставался нулевым. Сид считался красавчиком, к нему охотно липли девушки уличного типа. Однажды он даже попробовал уступить, решив переломить ход событий. Джузеппе уверял, что трахался с десяти лет и что если Сид боится женщин, то его лучше кастрировать. «Гормоны ударяют тебе в мозг. Ты свихнешься, придурок. Наверняка свихнешься!»

Сид видел, как выпрыгнул из окна на восьмом этаже кот синьоры Висенто. Бедняга не выдержал воздержания. Он страшно выл, кидаясь грудью в запертые двери, и, как утверждала хозяйка, разбил мочевой пузырь. После чего выбросился из окна и умер в страшных мучениях на каменном тротуаре. Это было красивое и сильное животное. Сиду не нравилась такая перспектива. Девушка, потянувшая его в подворотню, казалась в свете фонарей призрачно-прекрасной. Воплощение порока, если его писать красной и черной краской. В этот день Сид получил деньги за уборку мастерской. Он протянул девушке сто лир. Затащив парня в грязный, пахнущий мочой подъезд, она быстрой рукой расстегнула молнию на его джинсах. Сида помертвел, прижавшись спиной к облупленной штукатурке.

— Тебя что, невеста напугала? — Шаря в его брюках, девица расхохоталась. Винный перегар, смешанный с запахом сигаретного дыма и жвачки вызвали у Сида рвотный спазм. Он сбежал, так и не поняв вопрос проститутки.

Через пару месяцев он все понял. Все. Сразу — все. В соответствии с расписанием Сид задержался после занятий, чтобы привести в порядок помещение студии. Иногда он делал это и за других, спешивших к более интересным делам. Ему нравилось наводить чистоту и порядок, сражение с грязью, хаосом оставляло привкус маленькой победы. Еще немного — и он впрямую подступить к главному врагу, таящемуся в потемках человеческой души.

К вечеру коридоры училища опустели. Домыв полы в мастераской, Сид потащил в туалет ведро и швабру. И вдруг услышал голос. Голос пел гаммы: а-а-а-а-аааа… И снова, и снова, выше, выше… Сид, согнувшись, стоял под дверью вокального класса, не замечая бегучего времени. Дверь распахнулась, шарахнув его по лбу. Со звоном в ушах Сид отпрянул и застыл столбом. На него смотрела девушка из породы святых — такие перевелись ещё в шестнадцатом веке — голубые глазищи в пол узенького лица, полные сострадания. Падающие за спину волосы светятся старым золотом. Настоящие тициановские кудри.

— Бедненький… — Она прикоснулась прохладной ладонью к его лбу. Если не приложить металл, будет огромная шишка. — Сбросив туфельку, большеглазка достала монету. — Вот!

Эмили исполнилось всего пятнадцать, она училась в обычной школе, а по вечерам брала уроки вокала. Ее родители, служащие заводской конторы, нарожали кучу детей. Но лишь одна Эмили была похожа на ангела.

Для Сида замелькали сумасшедшие дни — каждый равнялся нескольким годам, — он взрослел, мудрел, становился сильным, великодушным. Целуя Эмили, он понял, в чем состоит смысл жизни, а рисуя её — поверил в свое призвание. Физическое сближение стало естественным продолжением их душевной близости, полного, всепоглощающего единения. Сид понял, что значит быть мужчиной и как погано звучит присказка дяди, выпроваживающего очередную шлюху: «Мы с этой крошкой слились в экстазе». Все равно что блевать в храме…

Однажды, обнимая Эмили на старом кожаном диване в мансарде Джузеппе, Сид пришел в себя от громкого смеха:

— У тебя неплохо выходит, племянничек! И все причиндалы на месте. А я уж хотел его кастрировать. Зря, правда, птичка?

Сид задохнулся от негодования — дядя обращался с Эмми как с одной из своих шлюх.

— Вон! — сказал повзрослевший Сид. Тихо, но, видимо, чрезвычайно убедительно. Джузеппе как ветром сдуло.

— Мы поженимся, когда Эмми исполнится семнадцать, — заявил Сидней, представ перед дядей с потупившей глаза любимой. Джузеппе криво хмыкнул:

— Понятно. А как же! Это святое.

Когда проводив девушку Сид вернулся, Джузеппе сидел на стуле с бокалом вина в одной руке и с кистью в другой. Расставив у стены в ряд карандашные наброски портретов Эмили, сделанные Сидом, он пририсовывал им ярко-красные губы.

— Все бабы — шлюхи. Поверь мне, парень. Чем раньше ты это усечешь, тем спокойнее будешь жить.

И тогда Сид ударил кулаком в его пухлую, до синевы выбритую щеку. Джузеппе рухнул на пол вместе со стулом, но не ответил ударом. «Гаденыш…», — прошипел он, скрываясь в ванной.

Затем Эмми куда-то пропала, очевидно, уехала к родителям в деревню. А через пару дней, вернувшись после занятий в мансарду, Сид застал там то, что никогда не должен был видеть. Он предпочел бы вообще не рождаться, предпочел бы умирать в муках на булыжниках, как соседский кот… Он… Сид истошно завопил, зажимая уши от собственного крика. Подмяв под себя голую девушку, Джузеппе смачно, с преувеличенной страстью занимался с ней любовью. Она стонала. Это не было насилием…