Сибирская роза - Анатолий Санжаровский

«Подождём. Пускай она его ещё получше подготовит к операции. Пускай подлечит ещё, покуда его совсем нельзя будет оперировать. Она у нас сама, своими ручками придавит своего мил муженёнка. Сама! Мы ещё посадим её на заслуженный отдых в лужу. Капитально!»

Николай Александрович взглянул на жену, и испуг забелел у него на лице.

– Что с тобой? Ты какая-то вся, как пружина сдавленная?

– А какой же мне быть ещё в такой час? Если нас предают, то кто же кроме нас самих постоит за нас? Всё пошло вперекувырку… Ты от горя бегом, а горе передóм…

– Да что такое? Не стой, садись… – показал на стул у своей койки. – Рассказывай…

– Кока, твой мудрорукий Грицианов удрал от тебя… – растерянно проговорила Таисия Викторовна, садясь. – Врач последним уходит от больного, а он удрал первым. Удрал от операции. Удрал от своего слова. Ты так верил ему! Про его честность мне твердил. Про Гиппократову клятву… Но теперь ты видишь…

Николай Александрович сражённо выдохнул из близких слёз:

– Что же делать?… Ты три недели на виду у всего диспансера готовила меня борцом к операции… Обдёргала, обломала все щупальца, осталась самая пустяшность – взять хирургу из меня, вышелушить уже нестрашную омертвелую опухоль, изолированную от всего живого, и на – хирург сбежал в тайгу! Что же нам делать?

– Тоже бежать в тайгу! – деланно-постно поднаметнула Таисия Викторовна. Говорила она для любопытных, слушавших со всех коек. – Едем на дачу!

При этом она хитрованно подмигнула, и Николай Александрович понял, что кроха замешивает какой-то фокус. Дачи у них никогда не было.

В скорой они сидели рядом.

Николай Александрович привалился к её плечику.

– Сорвали операцию… Что ж теперь тебе, всё заворачивай по-новой? Опять ты готовь меня?

– Что ты, колокольчик мой… Мучить тебя лишне не собираюсь. Никаковских опять… Всё бежит по графику. Правда, несколько по смещённому. Отсюда мелкие неудобства. Ты уж потерпи…

– О чём речь… Я говорил и повторяю: если моя жизнь нужна твоим опытам – я твой безропотный подопытный кролик. Бери… Я жил и живу для тебя для одной…

– Ну-ну-ну! К чему такие жертвы? Всё обкрутится, выскочит на лад. Вот увидишь! Только придётся малешко потерпеть… Эта дорога… этот переезд… Ты у меня не лапша…[64] подтерпи… Сирота и пуповину отрезает себе сам…

– Эха-а… Осиротели мы, осиротели… Даже ложка имеет свою судьбу… Сосед по койке всё нудил: «Промеж вас чистая война идёт, а она, то есть ты, ему, Грицианову, мужа под ножик пихнула… Диковинно…» И Желтоглазкина вскользь с лаской подпекала: а чего б вам не прооперироваться у себя в железке?… Я строил вид, что не понимал её… Э-э, дрогнул Золотой Скальпель… А я почему-то ему верил… верил…

– Испугался, а вдруг его капля упадёт на мою мельницу… Не отважился на операцию по моему методу… Испугался удачи!

– Испугаешься! Твоя удача им страшней ножа острого.

Дома Николая Александровича положили в коридоре.

Летом он всегда любил спать там. Коридор был широкий, долгий, разбежистый. По сю сторону стена всплошь из стекла. По ту сторону бокастые, в трещинках шоколадные брёвна одно на одном и две двери врезано в них. Первая к Закавырцевым, вторая к соседям, к Рысиковым.

За кроватью, у изножья, кадка с песком. Сразу от кадки деревянная лестница круто сбегает со второго этажа к входной двери. Лестница ветхая, жалобистая, всё охает под ногами, пройди то ли взрослый, то ли ребятёнок.

– Ларик! Воробушек! – позвала Таисия Викторовна четырёхлетнюю свою внучку со двора, на ходу застёгивая на булавку потайной карман, где был платочек с деньгами.

Девочка послушно подбежала.

– Лялик! Вот тебе поручение. Дома взрослых никого. Дедушку оставляю на тебя…

– Бабушка, а сто у дедуски?

– Двести! – сердито буркнула Таисия Викторовна, недовольная тем, что ой как не к моменту подтирается внучка с допросами.

– Не-е… Я не про сисло сто. А просто… Сто у него?

– Что, что… Ну ветрянка, ветрянка! Тебе легче от этого?

– Лекса… – светится гордоватой улыбкой девчонишка. – Я уже давно отболелась ветрянкой и совсем а не страсно… Бабуль… бабинька, а у ветра бывает ветрянка?

– Бывает, бывает… – А про себя подумала: ты ещё спроси, бывает ли рак у речного рака, бывает ли свинка у свиньи и слоновость у слона. – Вот что, ладушка, закрываем вечер вопросов. Отвечать некогда. Лучше в оба смотри тут, чтоб дедушка не спал. Развлекай. Весели. А я скоренько за билетами…

Лариса на пальчиках тихонько поднялась по лестнице.

Села на верхнюю ступеньку у самой у кадки и подгорюнилась.

Как же веселить дедушку? Спеть? Дедушка боленький, нельзя… Может, потанцевать? Разгрохаюсь… тоже нельзятушки… А что тогда можнушко? Сидеть пенёчком и молчать? Плоха-ая я развлекалка… Покудова я думаю, он, может, уже и приснул?…

Она подняла из-за кадки руку, покрутила.

Дедушка должен был увидеть бы её руку и как-то отозваться. Но дедушка лежал молчком. Она привстала и увидела, что глаза у дедушки закрыты. Спи-ит? Бабушка не велела…

Спрятавшись за кадку, Лариса попышней перевязала белые банты в блёстких тёмных косичках-ручейках, потукала коготочком по гулкому, пустому боку кадки.

Дедушка привстал на локтях.

Лариса торжественно вышла из-за кадки, разнесла в стороны края нарядной голубой юбочки в складку, с поклоном присела и уверенно объявила:

– Выступает Лариса Михайлова! Стихи!

И, не переводя дыхание, звончато залилась:

– Весер был, сверкали звёзды,На дворе мороз трессал.Сёл по улице малютка,Посинел и весь дрожал.Боже, говорил малютка,Я прозяб и есть хосю,Кто накормит и согреетМеня, Божью сироту?Той дорожкой сла старуска,Услыхала сироту,Приютила и согрела,И поесть дала ему.

Дедушка накрыл лицо ладонью и заплакал.

Растерянная Лариса подбежала к дедушке, съехала на коленки.

– Дединька… дедунюска… хоросенький… Сто ж ты делаес?… Бабуска наказала тебя веселить, а ты вота как! Хужей рёвы… Вота войдёт бабуска, сто я искажу?

Девочка покинуто захлопала разнесчастными глазёнками и тоже в слёзы.

Николай Александрович подскрёб её слабой рукой к себе, еле слышно похлопал по тугим сахарным рёбрышкам.

– Ну-у, это у нас уже чистый перебор… Ещё не хватало, чтоб и кадушка заревела с нами за компанию. Не роси, внуча… Будет слезой слезу погонять… Вишь, я первый уже не плачу…

Лариса воссияла. Действительно, дедушка перестал плакать, а большего ей и не надо.

Она проворно выхватила у себя из нагрудного кармашка платочек с вышитым в углу зайкой, принялась старательно вытирать у дедушки на щеках две мокрые стёжки.

– Стоб бабука ни во столеньки, – показала каплюшку ноготочка, – не знала про нас!

– Не узнает, не узнает… Ты только доложи, девонька, откуда это ты выдернула… откуда это ты твёрдо знаешь бабушкин ещё гимназический стишок?

– А исто тута знать? В воскресенью она встрела нас с мамкой на вокзале. Радая. Гостьюски, гостьюски!.. Назадки ехала домой, рассказала стисок нам.

– В первом классе проходила… Вот память… – тихо удивился Николай Александрович и надолго умолк.

А на рассвете нового дня он очнулся в поезде – хлопотливо, угарно влетал с вытянутым на ветру дымным флагом в Новосибирск.

– Вот и наша дача! – сказала Таисия Викторовна, кивая на клинику, у входа в которую остановилась скорая. – Поверь, всё обойдётся. Оперирует Юрий Николаевич Юдаев, сокурсник Грицианова. Юдаев Юрий Николаевич… Запомни это имя, Кока. Прекраснейший хирург! Хирург-легенда! С тобой на операции будет Иришка, младшая из пяти моих сестёр. Младшая, младшая, а анестезиолог. Всё будет хорошо.

Ирина – сидела по другую руку вприжим с Николаем Александровичем – утвердительно пожала ему локоть.

И верно, всё было хорошо.

После Юдаев в восторге говорил Ирине:

– Борец – сказка! Как им отлично подготовили к операции. От крови, от слизи, от гноя слизистая была чистым-чистёхонька. Как языком вылизали! Что значит царь-травушка… Больше. Без травушки уцелел бы наш петушок? Не уверен… В нём же помимо того «подарка», что я выхватил, цветёт еще полна торба ах злых болячек. Аденома предстательной железы. Остеохондроз правой плечевой кости. Хронический колит. Анацидный гастрит. Гипертошка… Давленьице королевское. Двести пятьдесят на сто сорок! Ух и буке-ет… Ух и буке-етище!..

21

Отошли во вчера двадцать два января.

Её просторная коряговатая жизнь рисовалась ей в виде дерева. Ствол, ветви – это она сама. А листва – люди, которых к ней судьба подвела.

Нечаянно-негаданно ржа осыпала её дерево, и пошли её листочки валиться.

Первым пал Николай Александрович.

В ум не вобрать…