Белая ночь - Дмитрий Вересов

— Слушаю, — сказал Марлен Андреевич, не отрываясь от дела.

— Я по поводу работы, — повторил он.

— Я понял. А кто дал вам мой телефон? — неожиданно он внимательно уставился на Женьку.

— Я учусь в одном классе с вашей дочерью. Он почему-то подумал, что Альбину могут за это ругать, а потому вдруг стал ее оправдывать: Но она не знала, что я вам буду звонить. Просто я понял, что хочу быть врачом. А начать хотел бы с азов.

— Как вас зовут? — довольно дружелюбно спросил Марлен.

— Женя Невский.

— Что-то я, по-моему, никогда о вас не слышал, — нахмурил брови Марлен Андреевич. Вам что. Женя Невский, нравится моя дочь?

— Нет! Что вы! — возмутился Женька. Я просто хочу быть врачом.

— Это хорошо. — В глазах у него промелькнула профессиональная ирония. — Но врачом-то я вас взять не могу. Вы же понимаете… А вот судна выносить — с превеликим удовольствием.

Годится?

Потом Марлен Андреевич с чувством пожал ему руку, и Женька подумал, что отец у Альбины очень даже ничего. А потом его отправили по инстанциям. По КЗОТу работать ему можно было не более двух часов в день, как учащемуся. Но больше ему и не нужно было. В отделе кадров на него завели новенькую трудовую книжку. Кастелянша выдала бесформенный белый халат, завязывающийся сзади веревочками, и ужасный санитарский колпак.

К выполнению должностных обязанностей ему предложили приступить/немедленно. Старшая сестра отделения кардиологии Лариса сообщила, что является его непосредственным начальником.

— Понедельник, среда, пятница. Приходить в шесть, уходить — в восемь. Перестилка в реанимационной. — Она окинула его строгим взглядом. — Там мужская сила нужна. Помывка полов в палатах. Дезинфекция. Помощь больным.

Кому что надо — принести, унести. Пойдем, познакомлю тебя с участком твоей работы. Сегодня у нас санитарит Валя. Будешь смотреть и учиться. Что попросит — поможешь. Научишься через пару дней — спрашивать буду с тебя…

Могучий энтузиазм не дал ему сломаться. Пожилая сердобольная Валя работала ловко. Он был согласен на всякую, совершенно неприемлемую еще позавчера работу. Его просто заклинило — он хотел проверить себя на твердость характера. И не дрогнул ни разу. Даже нос не затыкал. Такой, казалось бы, естественный жест дилетанта казался ему оскорбительным по отношению к будущей профессии.

— А ты ничего, Женечка, — сказала, вытирая вспотевший лоб, тетя Валя. — Видать, дело у тебя пойдет.

Отжимая, наконец, половую тряпку и развешивая ее на батарее в подсобке, он чувствовал себя настоящим мужчиной, героем, живущим правильной и увлекательной жизнью. В морду-то бить любой может.

Домой он пошел пешком. Небо над Невой было ветреным и клочкастым. По реке шел с Ладоги лед.

На следующий день, в школе, он ужасно мучился оттого, что не может к ней подойти. И что вокруг нее постоянно так много народа. Ее компания. Раньше его это не волновало. Она говорила, что они довольно часто собираются у кого-то из них. И уверяла его, что он бы там просто умер с тоски. Любопытно, но нечто подобное говорил ему в прошлом году и Марков.

Ему не было до их сборищ никакого дела.

Но сегодня все изменилось.

Сегодня ему казалось, что вся его прошлая жизнь уплыла на льдине, отколовшейся от берега. А он успел перепрыгнуть на твердую почву и чувствует себя как никогда уверенно.

Альбину вызвали на физике. Он сидел и не отрываясь смотрел на ее стройную спину в трогательном коричневом платьице с затянутым на талии черным фартуком. Он ловил ее взгляд.

Но она была тверда, как кремень. В школе — это была другая Альбина. Высокомерная и презрительная. Она прекрасно играла свою роль и никогда не забывалась. Ни одного взгляда в его сторону. Ни одного слова.

Но когда она возвращалась по проходу мимо его парты, на секунду ему показалось, что она смотрит на него как-то иначе. Не как на пустое место. Или он выдавал желаемое за действительное?

Он едва дождался окончания этого длинного школьного дня.

А когда с нетерпением рванул за угол, то увидел, что она его ждет сама. Это было так радостно, что он опять побоялся в это поверить. Они тут же по привычке зашагали по улице вперед.

— Ну ты даешь! — сказала она ему с уважением. — Папа мне все рассказал.

— Что все? — спросил он как можно спокойнее. — Рассказывать пока нечего.

— Да ладно тебе, нечего. Ты что — каждый день теперь на работу ходить будешь? — и он услышал в ее голосе восхитительное сожаление.

— Нет. Не каждый.

— А у меня тренировки закончились. Лед растаял. И ездить на трамвае больше некуда.

— Ну, можно же просто так ездить. От кольца до кольца… А пойдем в костел? — вдруг предложил он. — Ты когда-нибудь там была?

— Нет. — Она остановилась. — У меня бабушка туда часто ходит. Она полька. Католичка. А меня не берет. Комсомольцам, говорит, нельзя.

— Можно. Я там был.

Перед входом в собор она немного затормозила. Но он взял ее за руку и потянул за собой.

И ничего страшного не произошло. Ну, взял.

Ну, за руку. И стоило столько времени думать о том, как же это сделать… Даже в детском саду детей строят парами и велят взяться за руки.

Почему же к семнадцати годам начинаешь бояться этого прикосновения, как огня? А на самом деле совсем не страшно.

И потомственная Альбинина Божья матерь Женьке в этом деле явно поспособствовала. Потому что помнила его с детства.

А потом он сказал ей, что живет в доме по соседству.

— А это удобно? — спрашивала она его в третий раз, когда он открывал ключом дверь в квартиру.

— Я ж тебе говорю, у меня нет никого. Мама до десяти в библиотеке. Раз уж мы рядом оказались… А мне сегодня в больницу не надо.

В комнате было чисто. Мама перед уходом всегда убирала. Все шкафы в комнате были заполнены книгами. Альбина с интересом огляделась. И с удивлением поняла, что зеркала нигде не видно. А она так любила на себя смотреть в чужие зеркала. В каждом она выглядела как-то иначе. По-новому. Но всегда была хороша.

Женька выдал ей мамины тапки, и в душе у него на мгновение возникло смятение. Не кощунство ли это? Он, вообще, почему-то занервничал. И стал озираться по сторонам, пытаясь представить, как выглядит его дом в ее глазах.

И ему понравилось. Он остался стоять, прислонившись спиной к стене, и наблюдал за ее продвижениями по комнате.

Она пошла медленно, как в музее, разглядывая корешки книг и рассматривая вереницу Флориных любимых слоников. И остановилась возле маленькой палехской шкатулки. Повертела в руках. Поднесла почти к самым глазам, разглядывая мелкий рисунок. Поставила на место.

— Чего у тебя интересненького есть? Показывай.