Стефан Цвейг - Сергей Романович Федякин

в конце лета 1929 года, а первая публикация новеллы «Мендель-букинист» появится на страницах «Neue Freie Presse» в трех частях в праздничных номерах 1–3 ноября того же года. Если быть внимательным, то можно увидеть, что Цвейг прямо упоминает имя этого человека в тексте. Проводя аналогию между Менделем и Мандычевским (даже их фамилии созвучны), он наделяет главного героя определенными чертами и талантами этого венского музыковеда: «Все без исключения любители книг знали Якоба Менделя. Так же как за советом относительно какого-нибудь музыкального произведения отправлялись к Еузебиусу Мандишевскому, в Общество друзей музыки, где он сидел в серой ермолке, с приветливой улыбкой на устах, среди папок и нот и с первого же взгляда легко разрешал труднейшие загадки…»{118}

Второй очевидный прототип – директор Венской публичной библиотеки Карл Глосси. Прославленный среди коллекционеров и букинистов эксперт, знаток творчества австрийского поэта Франца Грильпарцера и драматурга Эдуарда фон Бауэрнфельда, хранитель театральных и музыкальных собраний венского искусства XIX века, готовивший юбилейные каталоги различных городских выставок и публикации многих рукописей из архивов. 9 марта 1928 года Карл Глосси стал почетным гражданином Вены, после чего благополучно прожил еще восемь лет, и я вполне допускаю, что упоминание его имени в тексте – своего рода поздравительная «телеграмма», весточка благодарности автора за вклад этого трудолюбивого, одаренного знатока и ученого в систематизацию многих коллекций по театральному искусству.

Снова и снова восторгаясь памятью Якоба Менделя, его самодисциплиной, отрешенной от всего наносного концентрацией на единственном деле – «эта память могла получить такое поистине сверхъестественное развитие только благодаря вечной тайне всякого совершенства: тайне сосредоточенности», – Цвейг намеренно сравнивает его с Глосси. Директора библиотеки Стефан знал лично и очень хорошо понимал, какую помощь оказал этот усидчивый гений будущим историкам, критикам, театроведам, студентам с их вечной подготовкой дипломов и рефератов. Обратим внимание, что в новелле автор прямо призывает обращаться к Глосси за советом и помощью: «Так же как и по сей день каждый, кто хочет получить сведения о театральной жизни старой Вены, о ее культуре, неизбежно обратится к всеведущему старику Глосси».

Обозначенная Альзерштрассе, по которой в промозглый дождливый вечер автор новеллы спешно возвращался домой, – реально существующая дорожная артерия Вены длиной в один километр. Вот только кафе «Глюк» (Gluck), где рассказчик прятался от ливня и разглядывал лица, «казавшиеся землистыми в искусственном свете наполненного табачным дымом помещения», где он пристально наблюдал «за кассиршей, словно автомат отпускавшей кельнерам сахар и ложечку к каждой чашке кофе», – увы, заведение вымышленное.

Единственным утешением для всех поклонников гениального произведения «Мендель-букинист» – а я точно знаю, что немало людей отправлялось в Вену на поиски мифического кафе, названного писателем в честь реформатора оперного искусства Глюка, – может стать, не удивляйтесь, кофейня «Stadtkind», некогда модное и популярное кафе «Beethoven». И вот, собственно, почему. Дом, на первом этаже которого располагалось кафе «Beethoven», и сегодня стоит на пересечении Ландесгерихтштрассе и Университетштрассе, смотря прямо через дорогу на Альзерштрассе, а заодно и на Гарнизонштрассе, где в доме 10 после войны долгие годы жили родители писателя. Этот район Стефан Цвейг знал практически «с закрытыми глазами».

Среди завсегдатаев «Beethoven» можно назвать Хуго Беттауэра, написавшего задолго до Холокоста книгу «Город без евреев». В это кафе заглядывали проживавший неподалеку Зигмунд Фрейд и поэт Антон Вильдганс, но самое ценное, что именно здесь Стефан Цвейг регулярно собирал молодую поросль венских писателей и поэтов и делился с ними идеями, советами относительно их реализации, будущего успеха – скажем так, вдохновлял на свершения.

«Мне было почти 21, когда я познакомился со Стефаном Цвейгом. Через Герберта Ойленберга, который приехал в Вену для постановки одной из своих пьес. Стефан Цвейг, читавший все журналы, даже бульварные, уже знал мое имя по публикации в одном из таких изданий. По крайней мере, он так сказал. А какой молодой автор не поверит, если знаменитый поэт заверяет, что уже читал его произведение? Стефан Цвейг пригласил меня – уже не помню, было это в воскресный вечер или в понедельник – в кафе “Бетховен”, где он регулярно встречался с молодыми авторами. Добавил, что будет рад меня видеть. Это было как возведение в дворянство. Надо ли говорить, какой гордостью это наполнило меня, двадцатилетнего человека? Нужно напомнить сегодняшнему читателю, что тогда, перед первой мировой войной, молодежь еще не была открыта. Ею не интересовались ни политики, ни выдающиеся умы. Все, что от нее требовалось, только идти в армию. А в литературе поколение уже знаменитых писателей и поколение молодых держались далеко друг от друга. Контакт с молодежью был тогда чем-то исключительным. Таким исключением в Вене был Стефан Цвейг. Он был единственным, кто протягивал молодым руку помощи, принимал, слушал и помогал советом».

С таких сердечных, теплых слов в адрес волшебника немецкого языка Цвейга начинает свой очерк{119} австрийский драматург Оскар Фонтана (Oskar Fontana, 1889–1969). Этот выпускник философского факультета Венского университета уже на первом курсе чуть ли не наизусть выучил сборник «Серебряные струны», рассказы, новеллы и газетные публикации своего учителя и кумира. Творческий союз между маститым писателем и неизвестным двадцатилетним публицистом, делающим робкие шаги в бульварных венских журналах, был неизбежен – когда ученик готов, всегда приходит учитель. Не забывайте историю Филиппа Мюллера в кафе «Pucher» и юного Гофмансталя при встрече с Германом Баром в «Griensteidl».

Вновь обратимся к воспоминаниям Оскара Фонтана, так как в них он проливает яркий свет на малоизвестные грани характера Цвейга. «В кафе “Бетховен” я увидел примерно десяток молодых людей, собравшихся вокруг Стефана Цвейга. А впоследствии приходило столько же или больше. Он предпочитал, чтобы рядом было поменьше слушателей. Больше был эффект от беседы. И сам он имел возможность узнать каждого поближе. Приходить и уходить можно было свободно. А если кто-то несколько раз не появлялся, извинений не требовалось. Регулярно приходил только он сам. Пунктуальным и надежным человеком он был всегда и во всем на протяжении всей своей жизни. Ему был свойствен интерес к человеку самому, а не просто интерес к молодому поколению. Он был неутомимым исследователем человеческой души. Не уставал измерять ее глубины и мелководье.

В живом взгляде его блестящих глаз читалось внимание и сердечное тепло. Это были глаза наблюдателя и советчика. Взгляд мечтательный и радостный, оценивающий и сочувствующий. Это был человек, преодолевший большое одиночество. И тот, за кем стоял большой труд. Но этот человек, как я почувствовал, не хотел быть один и лишь сидеть за письменным столом. Он искал жизнь повсюду, на всех ее дорогах, и на путях молодежи тоже. Чтобы всегда любым способом быть в самой жизни, быть связанным с ней. Тогда эту тоску я отчетливо ощутил