Колеса ужаса - Свен Хассель

Старик глубоко затянулся дымом из трубки.

— Если вырвемся из этого котла, скоро образуется другой. И в конце концов, когда эта гнусная война кончится, нас отправят на Восток. Тяжелая судьба родиться в этой паршивой Германии, когда художник-мазила Адольф вздумал подражать Наполеону. Хоть бы можно было не беспокоиться о родных.

Штеге засмеялся своим неподражаемым булькающим и заразительным смехом.

— Так, так, несомненно одно: Адольф проиграл войну. Если б можно было уничтожить красных фашистов вместе с нашими коричневыми, война впервые окончилась бы разумным образом.

Нашу болтовню прервал связной. Старика немедленно требовал к себе гауптман фон Барринг.

— Чую неладное, дорогие друзья, — закричал Порта. — Я, милостью Божией обер-ефрейтор замерзающей нацистской армии, почтительно докладываю: Барринг нашепчет Старику на ухо, что наш недолгий отдых подошел к концу. Мы снова в деле. Двадцать седьмой полк убийц и поджигателей опять будет орудием кабинетных стратегов. К черту их!

Дрожа в тонкой шинели, Старик затопал по снегу к дому в другом конце растянувшейся на полтора километра деревни, где располагался фон Барринг. Буран усилился. Со свистом несся над пропитанной кровью русской землей. При лютом морозе было сущим адом, когда снег хлестал нас по лицам. Холод был хуже всего остального, разве что за исключением невозможности выспаться.

Порта оказался прав. Через час Старик вернулся и объявил, что наша рота вместе с третьей и восьмой должна войти в состав боевой группы, которая образует клин, чтобы полк мог попытаться вырваться из котла. Нашей задачей было выдвинуться к Тераске и там пробить брешь в позициях русских. Противник закрепился там прочно. Достигнув деревни, мы должны будем быстро выбить его. Артиллерия поддерживать нас не будет. Наш единственный шанс — внезапная ночная атака. И, наконец, у нас очень мало патронов для стрелкового оружия. Фактор внезапности должен компенсировать нашу слабость против численно превосходящих сил противника.

Оберст Хинка пришел проводить нас. Пожал руки трем молодым командирам рот. Они были не обычными «золотистыми фазанами», а выдвинулись в офицеры из рядовых.

Мы не питали никаких иллюзий. Мы знали свое дело. Убивать — единственное, чему нас научили, но уж этому научили хорошо.

— Вы знаете, что вам предстоит, — обратился к нам Хинка. — Я полагаюсь на вас и на вашего командира гауптмана фон Барринга. Вы должны будете произвести внезапную штыковую атаку без единого выстрела. Желаю удачи!

Уходили мы с дурными предчувствиями. Мы еще не знали, что бой будет длиться несколько дней. И что из трех рот уцелеют лишь немногие.

Когда стемнело, фон Барринг атаковал южную сторону села Тераска. Ночь была безлунной, морозной, снег сиял белизной. Однако суровая погода стала нашим союзником.

Весь день разведывательный дозор в маскировочных халатах лежал перед самыми позициями русских. Командир дозора сообщил только о слабом сосредоточении войск.

Нам предстояло быть штурмовым отрядом на правом фланге боевой группы. Перед тем как мы поползли, Штеге прошептал:

— Единственное утешение — мы на пути к свободе.

Ему никто не ответил. Где можно обрести свободу? И на той, и на другой стороне колючая проволока и угнетение были одинаковыми.

Каждый сжимал оружие и вглядывался в грозящую смертью ночь. Позади и по обоим флангам мы видели очереди трассирующих пуль. Это ясно говорило, что кольцо постоянно сжимается. Вскоре Иван нас раздавит.

Эта атака была последней отчаянной попыткой вырваться из западни.

От человека к человеку шепотом был передан приказ:

— Примкнуть штыки! Вперед!

Роты медленно двинулись. Солдаты были почти невидимы в длинных белых халатах.

Противник обнаружил нас, когда мы были в нескольких метрах перед его позициями, но было уже поздно. Мы бросились вперед, и после недолгой, яростной стычки позиция была смята. Другие подразделения полка шли за нами по пятам, приканчивая последних русских.

Мы двигались вперед, несмотря на сильный огонь из леса возле хутора Селище. Бежали, совершенно опьяненные успехом. Порта поливал в упор новые позиции из шипящего огнемета. Удача не изменяла нам и на сей раз, потерь мы почти не несли.

Когда, запыхавшиеся и усталые, мы среди ночи достигли дороги Сухини — Шендеровка, в стороне Сухини явственно слышался шум моторов. Шепотом был передан приказ залечь у обочины.

Все принялись лихорадочно окапываться в снегу. Мы лежали за двумя противотанковыми орудиями и прислушивались к рокоту двигателей, становившемуся все громче.

Ждать пришлось недолго. На заснеженной дороге появилась длинная колонна больших грузовиков. Они ехали на первой скорости, ревя моторами.

Мы молча скорчились в ожидании — дикие звери, готовые бестрепетно, беспощадно убивать едущих мимо. У этих людей были матери и отцы, которых раздавит горе, когда они получат сообщение: «Ваш сын пал в бою с немецко-фашистскими захватчиками, защищая нашу любимую советскую Родину…»

А у нас разве было не то же самое? Разве у нас не было матерей и отцов, с ужасом ожидавших того же, в сущности, сообщения: «Пал за фюрера и отечество…» Словно какая-то нелепая фраза могла утешить мать, которая по-прежнему видела в сыне мальчика, какой бы мундир он ни носил. Сколько матерей получат такие сообщения, пока не кончатся бои под Черкассами? Однако в газетах не упоминалась эта кровавая баня, а в армейских донесениях сообщалось только о «местном оборонительном бое в районе Черкасс».

Мы решили, что на грузовиках размещен полк, направляющийся к тому месту, где мы прорвались. Очевидно, русские не знали о том, что произошло.

Когда мы открыли огонь из автоматического оружия с десятиметрового расстояния, неожиданность была полной. Первые несколько грузовиков накренились и вспыхнули. Кое-кто из сидевших там успел выпустить несколько автоматных очередей, прежде чем они были уничтожены нашим сосредоточенным огнем.

Три грузовика с минометами были уничтожены за несколько секунд. С одного успели выпустить несколько мин, но они взорвались далеко позади нас, не нанеся никакого ущерба. Несколько человек пытались убежать, но их скосили наши пулеметы.

В три часа ночи наша боевая группа снова пошла в атаку, на сей раз на село Нова-Буда. Мы пока что не слышали оттуда ни единого выстрела.

Гауптман фон Барринг решил, что атаковать нужно с двух сторон, с севера и с юга, и опять только штыками.

Мы приблизились, словно призраки, к первым часовым на краю села. Я видел, как Порта и Легионер перерезали одному горло. Малыш и Бауэр разделались с другим. Часовые не издали ни звука. Один из них немного подергал ногами в снегу, кровь била из него фонтаном.

Мы поползли вперед, будто змеи, такие же неслышные и опасные. Во главе с Портой вломились в один из первых домов и обнаружили нескольких русских солдат, спавших на глинобитном полу, завернувшись в длинные шинели. Мы молниеносно набродились на них. Тяжело дыша, яростно кололи длинными боевыми ножами. Мой нож глубоко вошел в грудь одному. Он вскрикнул. Я в отчаянии ударил ногой по его бледному лицу с испуганными глазами. Потом снова и снова бил коваными сапогами по тому, что некогда было лицом.

Другие убивали так же деятельно. Порта всадил нож в пах здоровенному сержанту, который почти успел встать.

Запах горячей крови и дымящихся внутренностей был жутким. Меня вывернуло наизнанку. Один из наших солдат расплакался и был готов завопить, но Порта отправил его в нокаут. Безумный крик в это время был бы роковым для нас.

Мы выбежали и двинулись по длинной улице. Из нескольких домов слышались приглушенные звуки боя и стоны. То было одно из самых крупных массовых убийств, какие мы совершали.

В руке у Малыша была казачья шашка. Я видел, как он одним взмахом обезглавил русского лейтенанта. И отскочил, когда голова покатилась по полу. Она ударилась о ногу Легионера, тот отшвырнул ее пинком.

Мы перебегали от дома к дому и когда выходили, внутри живых не оставалось.

К шести часам село было в наших руках. Мы с лихорадочной поспешностью начали окапываться в снегу. Как только русские поймут, что случилось, они попытаются отбить село. Никто из попавших к ним в руки не останется в живых. Здесь царило только одно правило. То самое, которое так часто выкрикивали Гитлер и Геббельс: «Сражаться до последнего человека, до последнего патрона!»

Только нам было плевать на отечество и военные цели Гитлера. Мы сражались лишь за свои жизни. Может быть, вели свой «местный оборонительный бой».

Вся наша группа расположилась в большой общей снеговой яме. Старик лежал на спине, подложив под голову противогазную коробку и закутавшись в русскую шинель. Порта сидел по-турецки на двух свертках с добычей. В руке он держал ополовиненную бутылку водки, громко рыгал и облизывал губы.