Свой среди чужих - Александр Афанасьев

А теперь… А теперь я даже не помнил, как оказался в зале. И только оказавшись там, одернул себя – опомнись, дурак, она же тебе в дочери годится! Но голова уже не работала. Совсем.

Катерина оказалась общительной, за полчаса я узнал, что, оказывается, она родом из богатой семьи в Санкт-Петербурге, отец ее – товарищ министра финансов и претендует на несменяемого товарища после того, как эта должность освободится. Мать – известный искусствовед, она сама писательница и вольнослушательница Лондонской школы экономики. Здесь у нее нечто вроде каникул… изучает работу одного крупного банковского дома.

Позже, разбирая эту ситуацию, я пришел к выводу, что вел себя как пораженный стрелой амура набитый дурак. Я не задал себе вопроса – а каким образом столь крупный банковско-инвестиционный холдинг, который хранит банковскую тайну как зеницу ока и которому совершенно не нужны студенты на подработку, взял на практику обычную студентку Лондонской школы экономики да еще позволил ей что-то там изучать. Я пропустил мимо ушей то, что ни в коем случае не должен был пропускать. И если бы я не пялил глаза на то, на что пялить глаза было неприлично, а осмотрелся бы по сторонам – возможно, я бы заметил людей, которых здесь уж точно не должно было быть и само присутствие которых сигнализировало о смертельной опасности. Увы… в тот вечер я вел себя как старый набитый дурак, вот и закончилось все…

Плохо закончилось.

– Князь, вы совсем меня не слушаете, – Катерина капризно топнула ножкой.

– Отнюдь. Вы рассказывали про книгу, которую намереваетесь выпустить в свет.

– Да… просто вы выглядели так, как будто… вы не здесь, а где-то далеко.

– Юлий Цезарь умел делать три дела одновременно. Я не присваиваю себе лавры великого полководца, но… К тому же… сударыня, если мужчина и отвлекается, то только на вас.

Этот несколько неуклюжий комплимент Катерине понравился, и она продолжила щебетать о книге, которую собирается написать. И только в какой-то момент я выделил из столь щедро изливаемого потока информации слово, которое ударило меня словно током.

Афганистан!

Страна смерти. Край большой охоты.

Вспышка едва не ослепила меня – какой-то назойливый, лезущий бесцеремонно в личную жизнь фотограф, папарацци. Их тут полно.

– Простите, сударыня. Вы упомянули про Афганистан…

– Нет, вы все-таки меня не слушаете. Так вот, ее похитили и привезли в Афганистан. Это были бандиты… потом ее привезли на базар и стали продавать. Знаете, там, на базаре… очень страшно. Мерзкое место… там все время пахнет, очень неприятно пахнет, и очень жарко, от этой жары можно упасть в обморок. Там есть ряды, где продают белых невольниц. Молоденьких белых девушек на усладу местным эмирам. Эти девушки находятся за стеклом, там богатые ковры, и… эти девушки совершенно обнаженные. Но трогать их нельзя… так местные торговцы распаляют воображение мужчин, чтобы они охотнее расставались с деньгами.

Базара того уже не было – он сгорел в адском высокотемпературном пламени нескольких термобарических бомб. Там никто не селился, потому что это место считалось теперь проклятым, и те, кто контролировал Кабул – а власть в Кабуле менялась с периодичностью в несколько месяцев, – никто не осмеливался находиться там долгое время, даже просто пройти по обгоревшим развалинам. Из уст в уста передавалось, что там живут джинны.

– Простите, сударыня. Если ваша героиня попала в такой переплет – как же она будет выбираться оттуда?

Катерина надула губки.

– Какой вы, право, недогадливый. Вероятно, вы ни разу не пробовали писать. Конечно же, ее спасут. Придут наши солдаты и спасут.

– Афганистан – опасное место. Очень.

– Я знаю. Но ее все равно спасут. Она попадет во дворец, а потом ночью придут…

– Спецназ, – машинально подсказал я.

– Да, да. Спецназ. И спасут ее. Они будут долго идти по горам, а потом ее эвакуируют на вертолете. Ночью прилетит вертолет… черный, страшный, и они улетят. А эмира, который покупает девушек и издевается над ними, – на его дворец сбросят бомбу.

И снова у меня не возникло никаких ассоциаций. А должно было бы!

– Весьма неправдоподобно…

– Почему же?

– Понимаете, во-первых, надо будет описать, как спецназ нашел ее, как он вышел на дворец эмира. Потом, бомбить дворец – это все-таки слишком. Это межгосударственный инцидент, вторжение самолета одного государства в воздушное пространство другого и нанесение бомбового удара. Это может закончиться войной.

Катерина поставила бокал на стойку, закусила губу, задумавшись.

– Может, вы и правы… Вы так об этом говорите, как будто… ах да…

– Вице-адмирал Флота Его Императорского Величества, бывший Наместник Его Императорского Величества в Персии к вашим услугам…

– Я немного слышала про вас. В газетах. Что-то про Тегеран. Вы воевали в Тегеране.

– Это нельзя назвать войной, там воевали другие люди, которые ежедневно выходили на улицы и дороги, которые прочесывали селения в поисках бандитов. Все, что я делал, так это старался им не мешать.

– Но вы же знаете, как все это происходит. Высадка людей с вертолета…

– Полагаю, что да, сударыня. Это называется десант.

– Решено, – с решительным видом объявила Катерина, – в таком случае мы пишем эту книгу вместе. Соавторы!

Я не успел даже ответить – заметил не кого-нибудь, а главу консульского отдела в Нью-Йорке господина Доманского, с любезнейшей улыбкой идущего в нашу сторону. Что самое удивительное – в руке у него был сотовый телефон.

– Доброго здравия, Ваше Высокопревосходительство… – склонил голову он.

– Доброго здравия и вам, советник.

– Если я не ошибаюсь – вам изволят телефонировать, – на даму, стоящую рядом со мной, он даже не взглянул, не соизволил поздороваться.

– Мне? Вы уверены, сударь?

– Определенно, это вас, если вы – князь Александр Воронцов.

Недоумевая, я взял телефон:

– У аппарата.

– Выложи свой телефон.

Мне показалось, что за шиворот мне сунули кусок льда – столь знаком мне был этот голос. Ксения!

Я на ощупь достал телефон из внутреннего кармана пиджака, выложил его на стойку рядом с бокалом Катерины.

– Да.

– Теперь отойди туда, где можно нормально разговаривать.

Ксения знала, что делает, – это была женщина из стали, предусмотрительная, хитрая, много чего набравшаяся, в том числе и от меня. Сотовый телефон нельзя было держать при себе, потому что он, даже выключенный, может улавливать человеческую речь мембраной и передавать ее тому, кому слышать какие-то разговоры не следует.

Оставив Катерину с Доманским, я вышел в служебный коридор, проложив путь через веселящихся, пьющих, пытающихся танцевать людей. Кто-то на меня натолкнулся, едва не сшиб с ног, – тут уже были и пьяные, и обкурившиеся. В коридоре было потише, если не считать парочек по темным местам.

– Уже.

– Нам нужно встретиться. Немедленно.

Вот так.

– Ты не потрудишься мне объяснить, чем…

– Не по телефону. Мне надо тебя видеть.

Господи… Это ведь была Ксения. Которой я на ее пятнадцать лет подарил цветы, проникнув ночью туда, куда проникнуть теоретически было невозможно.

Потом, многим позже произошло все остальное – и я огреб проблемы на всю оставшуюся жизнь. И сына.

– Когда?

– Как можно скорее. Я в Берлине. Самолет ждет в Тетерборо.

– Доберусь сам.

– Как хочешь. У тебя двадцать четыре часа, не больше.

– Успею. Где?

– Как тогда. Под липами. Прибавь пятьдесят четыре.

Как тогда. Под липами – это Унтер ден Линден, главная улица Берлина и вообще Священной Римской империи германской нации. Прибавь пятьдесят четыре – к возрасту Нико, который… в общем, которому десять лет. Получается Унтер ден Линден шестьдесят четыре, адрес русского посольства.

Имеющий уши да не услышит. Имеющий глаза да не увидит. Имеющий язык да не сболтнет…

– Я понял.

– До встречи… – Ксения запнулась и тем же самым голосом, хорошо поставленным, сказала: – Я скучаю.

Скучаешь ты…

– Жди, – я нажал отбой.

15 мая 2012 года

САСШ, штат Нью-Йорк, Нью-Йорк

Тоннель через Гудзон

Болел локоть. Когда она упала – она инстинктивно выставила локоть, как делают все, кто не умеет падать, – и сильно ударилась. Теперь на нем наливался чернотой синяк, и о платьях с открытыми руками на ближайшее время следовало забыть.

Катерина относилась к редкому типу женщин и одновременно детей, в чем-то она была настоящей хищницей, в чем-то – ребенком. Родители не воспитывали ее, воспитывала бонна-француженка не самых твердых моральных устоев, причем лет с двенадцати она была Катерине больше подружкой, нежели воспитательницей, моральным авторитетом. Благодаря своей красоте и живому, незлобивому характеру Катерина получила доступ в петербургскую богему, познакомилась с титулованными молодыми людьми, близкими к молодому двору. От родителей она переняла практичность, рано поняла, чего от нее хотят мужчины, какое впечатление она на них производит – и как этим пользоваться. Но она не покатилась по наклонной, всегда выбирала сама и могла сказать «нет». Сверстники ее не интересовали, она интересовалась мужчинами постарше, твердо стоящими на ногах, которых не надо ничему учить.