Сад Иеронима Босха - Тим Скоренко

Самолёт ещё в воздухе. На лбу у кардинала Спирокки — мрачные складки. Он сидит в мягком кресле и сознаёт собственную сущность. Он — Иуда. Теперь он точно, на все сто процентов понимает, что двигало Иудой тогда, две с лишним тысячи лет назад. Почему он продал своего Господа и Учителя фарисеям за тридцать серебряных монет. Сейчас изменились только цены: инфляция. Суть вещей осталась прежней. Кардинал Спирокки примеряет шкуру изменника и предателя. Он приноравливается к ней, и она ему нравится. Тут есть два пути развития событий. Путь первый: никто и никогда не узнает о том, что сделал Лючио Спирокки. Путь второй: все узнают об этом из учебников. Его имя станет нарицательным, синонимом слова «предатель, изменник». «Спирокки» — дразнятся дети, играя в житие Джереми Л. Смита. И никто не хочет брать на себя эту роль. В глубине души кардинал понимает, что второй путь — предпочтительней. Потому что история сохраняет имена, а кардинал очень хочет остаться в истории.

О чём думает Терренс О'Лири, не может сказать никто. Терренс О'Лири — это наша тёмная лошадка.

Самолёт касается земли. На лице Джереми Л. Смита — усталость, удовлетворение и умиротворение в одном флаконе. То самое выражение, которое и должно быть. И в этом он уже умеет обходиться без инструкций кардинала.

Он выходит из самолёта. Толпу пустили на территорию аэродрома, но держат за заграждениями.

«Пропустите людей, ну-ка», — тихо говорит Джереми кардиналу.

«Что?»

Спирокки не понимает этого указания. Джереми хочет, чтобы его раздавила толпа фанатиков.

«Пропустить людей, быстро, я сказал. Они хотят этого, ага?»

Начальник охраны уже рядом с ними, в самолёте. Спирокки тихо сообщает ему что-то. Начальник хмурится и говорит по рации.

Когда Джереми Л. Смит покидает самолёт, толпа уже несётся ему навстречу. Главное — успеть сойти с трапа до того, как они добегут. Иначе они снесут трап. И даже самолёт. Джереми спускается медленно. Уна — следом за ним. Остальные пока остаются в самолёте. Они выйдут, когда Джереми успокоит толпу.

Это страшная картина. Страшная и прекрасная одновременно. Удобнее всего смотреть на неё сверху, будто с вертолёта. Мы видим белоснежный силуэт летательного аппарата, его мощные крылья, удлинённый фюзеляж — частный лайнер высшей категории. Мы видим две человеческие фигурки, идущие прочь от него. И мы видим море. Человеческое море. Разноцветное, пёстрое, безумный ковёр. Его край движется к фигуркам и сейчас поглотит их. Но этого не происходит. Человеческий ковёр окружает фигурки, но не покрывает их. Как будто в этой массе образуется маленький вакуум, кольцевая область, внутри которой — двое.

Но вернёмся в толпу. Вот Джереми Л. Смит и Уна Ралти слева от него. Толпа не решается подойти ближе, чем на три метра, а сзади уже возникает давка, немыслимое столпотворение. Но между толпой и Джереми всё равно сохраняется расстояние. Джереми подходит к этой естественной границе и протягивает руки. К нему прикасаются, к нему тянутся, и каждое такое прикосновение — райское блаженство, награда на всю жизнь.

Кардинал понимает, что не смог бы придумать лучшего пиар-хода. Теперь нужно, чтобы Джереми взял на руки какого-нибудь ребёнка.

И тут у него на руках появляется девочка. Ей лет пять. Джереми сажает её на плечо, толпа приветственно орёт, а операторы и журналисты, зажатые в толпе, ничего не могут сделать. Но Джереми снимают сотни камер — из самого здания аэропорта и с вертолёта, который всё же появляется. Вы видите эти кадры: девочка с ошеломлённым маленьким личиком и Джереми — величественный, сильный, Спаситель во всей своей красе.

Девочку зовут Мария Палипалас, она гречанка. Её мать давно оттеснили в толпу, и Джереми — единственная защита для ребёнка. Эту девочку станут показывать по телевизору не реже, чем Уну Ралти. У её матери будут брать интервью. Ей самой тоже станут задавать вопросы, но она будет дуться и отворачиваться от камеры. «Это такое счастье, такое счастье», — будет повторять мать. Прикосновение Бога. Это последнее счастье, за которое не нужно платить. Счастье по бросовым ценам. Бесплатно.

Джереми с девочкой на руках идёт к зданию аэропорта. Толпа не устремляется следом, но ведёт его. Она расступается в трёх метрах от Джереми и Уны, а потом смыкается снова. Джереми опять идёт по воде, по войне. Это то же самое. Он поднимает свой посох, и волны расступаются перед ним — цветные человеческие волны, перед ним, Ноем и Моисеем, Исааком и Иаковом, Иоанном Крестителем и Иисусом из Назарета — перед воплощением всего, во что можно верить.

Кардинала Спирокки никто не встречает — только два человека из его серой гвардии ждут указаний. Терренс О'Лири проходит мимо них, и на него не обращают никакого внимания. Непосредственно из самолёта кардинал звонит Карло Баньелли. Прямой телефон Папы Римского теперь никому не нужен. Теперь ему можно позвонить как простому смертному.

«Вечером я зайду», — говорит Спирокки.

Баньелли согласен. Если Спирокки берёт на себя роль Иуды, то какую роль выберет он?

Папа сидит в кресле и думает о том, что будет в случае смерти Джереми Л. Смита. Неважно, убьют ли его, казнят ли, или он умрёт от болезни. В любом случае он станет великомучеником. В любом случае на его могилу будет приходить больше людей, чем на аудиенцию к Папе. Карло Баньелли понимает, что он всё равно уже получил мат. Это случилось в тот момент, когда Джереми Л. Смит дотронулся до него в день похорон. Но он всё же хочет сыграть оставшимися фигурами. Попытаться выползти из безвыходной ситуации.

В это же самое время Джереми Л. Смит садится в свой «Майбах». Он поднимает девочку и смотрит на толпу. Толпа расступается, пропуская вперёд мать маленькой Марии. Джереми передаёт ей ребёнка, и мать падает на колени. Толпа за её спиной рыдает. Джереми садится в машину. Сегодня он осчастливил больше людей, чем во время любой из своих «балконных» проповедей.

Пока машина катится к резиденции, Джереми смотрит на Уну.

«Ты веришь в меня?» — спрашивает он.

«Конечно, верю, мой хороший».

«Я не про это».

Да, он имеет в виду совсем другое. Она любит его, Джереми Л. Смита. Как мужчину? Как посланника Бога? Верит ли она в него? Совместимо ли это — любовь к мужчине и вера в Мессию? Эти вопросы сейчас крутятся в голове Джереми. Он не умеет сформулировать их так красиво, как это делаю я. Но суть именно такова, я не исказил её ни на йоту. Он неожиданно забывает о войне, о голоде и о чуме. Он забывает об Африке, о кардинале Спирокки и обо всём остальном. Он смотрит на Уну и думает о ней. Это не телесный голод, поскольку ему хватает ласки. Это что-то напоминающее любовь.

Терренс О'Лири вызывает такси и едет за Джереми. Нагнать «Майбах» ему не удастся, но этого и не требуется, потому что Терренс О'Лири и так знает всё, что происходит с Джереми Л. Смитом в любой момент. Он абсолютно спокоен, его костюм, как всегда, с иголочки. Единственными словами, произнесёнными им за последнюю неделю, стала фраза «В Ватикан», которую он сказал шофёру такси.

Если вы хотите лучше представить себе Терренса О'Лири, вообразите кукольный театр. Теперь представьте марионеток. Например, продавщицу. Это ярко накрашенная кукла со светлыми волосами, в синей форменной одежде, платье чуть ниже колен. Волосы стянуты в два хвоста по бокам головы. А вот — сантехник. Это большая кукла, усатый мужик в штанах-комбинезоне, к его руке намертво пришит деревянный ящичек с инструментами.

Терренс О'Лири — это кукла, изображающая делового человека. При взгляде на него вы по привычке ищете тоненькие нити, которыми управляется этот персонаж. Вы оглядываетесь вокруг в поисках кукловода, но не находите его. Только осмотрев О'Лири со всех сторон, вы убеждаетесь, что он — самостоятельный человек. Что он — не кукла.

Он — кукловод.

Линия перерождения Мессии и становления его характера выписана совершенно неубедительно, неестественно. Мы прекрасно знаем классическое Житие, где характер Джереми Л. Смита, сильный, милосердный, формируется постепенно, начиная с раннего детства. В данном же случае создаётся ощущение, что изменения в характере Мессии произошли внезапно, после его поездки в Африку. Выглядит это как плохо продуманный ход в бульварном романе.

Поездка Джереми Л. Смита в Африку и в самом деле являлась одной из первых его международных поездок. Обратите внимание, что почти все персонажи, упомянутые в данном документе, встречаются также и в настоящем Житии. Впрочем, в рассматриваемом документе упоминаются и лица, неизвестные официальному смитоведению (например Габага). Это наводит на мысль о фантастичности всего эпизода.

Я никогда не слышал о том, чтобы сцена африканского воскрешения переснималась отдельно. Мы тщательно проверили архивы: первая и единственная видеозапись воскрешения является официальной и была снята непосредственно во время стихийного порыва Мессии.