Пересечение Эйнштейна - Сэмюель Дилэни

Где эта страна? Как туда попасть? Если иметь врожденную склонность к философии, то туда попасть можно.

За столом сидел Паук и, оторвавшись от чтения, смотрел на меня.

— Так и думал, что это ты.

В тени, за ним, я увидел книги. У Ла Страшной их было несколько сотен. А у Паука книжные полки высились до потолка.

— Мне нужны... я зашел... за деньгами.

— Присаживайся. Я хочу поговорить с тобой.

— О чем? — спросил я. Нашим голосам отвечало эхо. Музыка почти стихла. — Я продолжаю свой путь к Челке, еще нужно отыскать Кида.

Паук кивнул.

— Вот поэтому я и предлагаю тебе присесть.

Он нажал на кнопку, и перед столом, в конусе света с кружащимися пылинками, неожиданно появился табурет. Я осторожно присел, поглаживая мачете. Паук стал перебрасывать из руки в руку белый хрупкий череп какого-то грызуна, как однажды перебрасывал из руки в руку рукоять бича.

— Что ты знаешь о мифологии?

— Я знаю только истории, которые рассказывала Ла Страшная, одна из старейшин моей деревни. Она рассказывала их, когда мы были детьми, некоторые истории — по несколько раз. Потом мы пересказывали мифы друг другу, пока они не засели в нашей памяти.

— Повторяю, что ты знаешь о мифологии? Я не спрашиваю, какие легенды ты знаешь и кто тебе их рассказывал. Я спрашиваю, откуда мы их знаем и для чего используем?

— Я... не знаю. Когда я покидал деревню, Ла Страшная рассказала мне миф об Орфее.

Паук отложил череп и наклонился вперед.

— Зачем?

— Я не... — потом я задумался. — Это был совет? — Я больше ничего не мог придумать.

Паук спросил:

— Ла Страшная иная?

— Она... — в уме у меня пронесся грохочущий смех подростков у плаката, я не понимал, над чем они смеялись и до сих пор чувствовал, как горят мои уши. Я вспомнил Увальня, Маленького Джона, Ло Ястреба, пытающихся развеять мою тоску по Челке, и Ла Страшную, ее попытку помочь мне — да, она иная.

— Да, — признался я. — Она иная.

Паук кивнул и стал постукивать костяшками пальцев по столу.

— Ты понимаешь, Чудик, что такое иное?

— Я живу в мире, где многие обладают этим, а многие нет. В самом себе я обнаружил исключительные способности несколько недель назад. Я знаю, что мир движется к этому с каждым биением великого рока и великого ролла. Но я не понимаю этого.

На вытянутом лице Паука появилась улыбка.

— В этом ты похож на остальных. Все вы знаете то, чего нет.

— Чего нет?

— Это не телепатия и не телекинез, хотя число таких феноменов растет, как растет и иное. Чудик, Земля, мир, пятая планета от Солнца биологический род, странствующий на двух ногах по влажной земной коре все это изменяющееся. Это не одно и то же. Одни люди живут под солнцем и допускают то, что мир изменяется, другие закрывают глаза, топают ногами, затыкают уши и отрицают мир. Большинство обычно насмехается и тычет пальцем в тех, кто имеет другие взгляды, кто думает и видит не так, как все — это сейчас, и точно так же люди поступали на протяжении всей своей истории. Мы унаследовали их заброшенный мир, и в нем происходит что-то новое; мы даже не можем дать этому определение с помощью бедного человеческого словаря. Ты должен принять это именно так: это неопределенный процесс; ты вовлечен в него; это удивительное, страшное, глубокое, и не поддающееся толкованию, непроницаемое для твоих попыток разглядеть что-нибудь; и требует, чтобы ты путешествовал, определяет твои остановки, задержки и отправные точки, может подгонять тебя с любовью и ненавистью, даже искать смерти для Кида Смерти...

— ...или дает мне музыкальные способности, — закончил я за него. — Что ты можешь еще рассказать мне, Паук?

— Если бы я мог тебе рассказать, или если бы ты мог понять что-нибудь из моих выводов, Чудик, то это бы потеряло всякую ценность. Много войн, хаосов и парадоксов назад два математика закончили одну эру и начали другую... для наших хозяев, наших привидений по имени Человек. Одним был Эйнштейн, который в Теории Относительности определил пределы человеческого восприятия мира и выразил математически, насколько условия наблюдателя влияют на наблюдаемый предмет.

— Я знаком с этим.

— Другим был Гедель, современник Эйнштейна. Он первым дал математически точные формулировки более широкой области, лежащей за пределами, которые определил Эйнштейна.

«В любых замкнутых математических системах» — ты можешь прочесть это так: «Реальный мир с его непоколебимыми законами логики», — «существует бесконечное число истинных теорем» — ты читай так: «...явлений, поддающихся постижению и измерению», — «которые, хотя и содержатся в исходной системе, не могут быть выведены из нее», — читай: «доказаны ординарной и сверхординарной логикой». То есть, на небесах и на земле, мой друг Горацио, есть многое, что и не снилось вашим мудрецам. В мире существует бесконечное множество истинных вещей, истинность которых никак нельзя доказать. Эйнштейн определил степень рационального, а Гедель воткнул булавку в иррациональное и пригвоздил его к стене вселенной; и оно висит там достаточно долго, чтобы люди знали о том, что оно есть. С тех пор и мир, и человечество стали изменяться. С другой стороны вселенной нас мало-помалу перетянуло сюда. Видимые последствия теории Эйнштейна устремились вверх по выпуклой кривой, и рост их был невероятно мощным в первый век после открытия, потом стал выравниваться. Результаты Геделевского закона поползли по вогнутой кривой, микроскопические сначала, они затем устремились вровень с кривой Эйнштейна, пересекли ее и превзошли. В точке пересечения действия законов человечество было способно достичь пределов известной вселенной с помощью космических кораблей и проецируемыми силами, которые до сих пор имеются в нашем мире для тех, кто захочет их использовать...

— Ло Ястреб, — перебил я. — Ло Ястреб посетил другие миры...

— ...и когда линия закона Геделя взлетела над линией Эйнштейна, ее тень упала на опустевшую Землю. Человечество затерялось где-то, в мире не из этого континуума. Пришли мы и взяли их тела и души — заброшенная шелуха умершего человечества. Города — суматошные центры межзвездной торговли рассыпались в песок, который ты видишь на их месте сегодня. А они были больше Браннинга-у-моря.

Я на минуту задумался.

— Тогда с тех пор должно было пройти очень много времени.

— Правильно. Городу, через который мы проезжали, тридцать тысяч лет. Солнце приобрело еще две планеты с тех пор, как прекратил существовать Старый Мир.

— А подземные пещеры? — внезапно спросил я. — Что находится в них?

— Ты никогда не спрашивал об этом ваших старейшин?