Легенда о Якутсе, или Незолотой теленок - Валерий Тихомиров

Якуты кружили в мистическом вихре, забирая с собой неприкаянные сердца пролетариев умственного труда. Народ вокруг впал в транс. Поддаваясь древнему ритму, качались головы, крепко хлопали ладони. В бликах костра плавали черные провалы ртов. Людям открывались космические истины. Гул голосов нарастал, переходя в рев.

Рокот бубна достиг апогея. Восторг зрителей превратился в благоговение участников. Сократ и Диоген плавно мчались по кругу, выворачивая руки в немыслимых ритуальных пассах. Лишь глаза их оставались безучастны за толстыми линзами очков. Они неотрывно следили за подъездом старшего брата.

Последний раз истеричным трамваем зазвенел бубен. Взметнулись ноги в унтах и опали. Вот так вот прекрасен и вечен гордый город! Как вечна и прекрасна дикая тундра в мае! Или в апреле. По заключительным аккордам точно не определить.

Народ, потрясенный откровением свыше, срочно выпил и закусил грибочками, собранными в местной тайге и приготовленными по древнему якутскому рецепту. Во дворе родился культ. Каждому хотелось слиться с природой, бросить к чертовой матери этот суетный мир и уйти по холодку в тундру, навстречу северному сиянию. Инженер Уткин, прозрев, плакал на груди Дуси. Предприниматель украинского происхождения Биденко сидел, обнявшись со Штепманами. Ляпиков учил художника Ананьина запрягать оленей.

В полночь якутская диаспора Питера расширилась на пятнадцать членов. Часть пантов из чемодана была распродана в мгновение ока. На жилистых шеях местного бомонда повисли меховые рожки на шнурках.

— Однако, с грибами мы перебрали, — задумчиво сказал Сократ.

— Им хорошо, — возразил Диоген, — радости много не бывает.

Новые якуты еще немного выпили. Потом попели якутских песен. Потом еще выпили. К утру малый предприниматель Биденко укоротил норковую шубу супруги в настоящую якутскую парку [11].

Из подола вышла пара крутых унтов. Пугая домочадцев, он при этом напевал народную якутскую песню:

— Кирдык бельдым, а деньги — дым.

Крепкая семья Биденко лежала под одеялами, тихо боясь папы, ставшего Белым Оленем. Как это мудро предвидел Сократ, непривычное-таки испугало аборигенов.

Глава 15

ДОМ ЗАКРЫТЫХ ДВЕРЕЙ

Кнабаух молчал два дня. Его взгляд безразлично разгуливал по незатейливым казенным интерьерам дурдома, изредка останавливаясь на дверях и окнах. В безупречно постриженной голове рождались мысли, жалобно плакали от беспомощности и умирали. Выхода на волю не находилось.

Бежать из душевнобольного уюта имени Скворцова-Степанова мечтали многие. Последние лет пять мечтали зря. Персонал стойко оберегал покой условно здоровых граждан. Тайны параллельных миров и нестандартных цивилизаций надежно хранились за толстыми решетками и дверями без ручек.

В момент изучения потолка на предмет наличия выхода Артура Александровича окликнули:

— Эй, ты, слышь? Я за тобой три дня наблюдаю.

Кнабаух медленно опустил глаза. Возле окна в пустынном коридоре сидел старик. Он был похож на замшелый зеленый валун ледникового периода. Морщинистая кожа, покрытая пигментными пятнами, как плесенью времени, висела, собираясь в дряблые складки. Артур Александрович вопросительно поднял брови:

— Вы о чем, патриарх?

По большей части дед сидел возле телевизора. Его любимым занятием была политика. Старожил четвертого отделения с увлечением давал судьбоносные советы телеизображениям политического бомонда. На окружающих он принципиально не отвлекался, очевидно, считая жизнь в дурдоме жалкой пародией на заседание Думы.

— Вид у тебя странный. Последний раз в девяносто шестом один такой же тут бродил. Уйти хочешь?

Кнабаух словно соприкоснулся с вечностью. По слухам, старик поселился в психиатрической больнице еще в эпоху недоразвитого социализма. Мир за пределами желтых стен успел умчаться в голубые дали демократии, а он все сидел у телевизора, корректируя ход событий. Артур Александрович, стараясь казаться равнодушным, небрежно процедил сквозь зубы:

— Отсюда не уйдешь.

— Через потолок — точно никак, — подтвердил патриарх, — надо по-другому. Могу подсказать.

Совпадений, а тем более счастливых, Кнабаух не любил. Слишком часто на его памяти улыбка судьбы оказывалась горизонтально повернутой задницей.

— Зачем? — спросил он.

— Потапычу не жалко. Потапыч подскажет. А потом ты мне поможешь. Поможешь, да?

— Интеграция необходима. Это наш принцип, — с постной миной кивнул Артур Александрович.

Мутный ответ явно следовало толковать как положительный. Хотя можно было и не толковать. Однако сумасшедший аксакал не зря смотрел политические программы.

Мудрые люди в телевизоре постоянно давали туманные пустые обещания. Оптом — всей стране и в розницу — друг другу. На памяти Потапыча ни одной клятвы никто не выполнил. Но жили все очень хорошо.

— Хочу твердых гарантий! — хитро сказал он.

Кнабаух почти не задумался. Опыт работы с кадрами у него был.

— Смотря что я должен делать.

Старик одобрительно закряхтел. Ответ ему явно понравился. Он поднялся со стула и заковылял в сторону душевой, незаметно махнув Кнабауху рукой. Дальнейшие переговоры происходили в обстановке повышенной секретности. На часах снаружи стоял боксер Коля-Коля, что напрочь исключало подслушивание. Сам Николай отрабатывал правый боковой с уходом и ничего не слышал. Другие пациенты в процесс тренировки не вмешивались, чтобы Коле не померещился Мохаммед Али.

Под звонкую капель незакрученных кранов старик и Кнабаух встали друг против друга.

— Вот, — гордым шепотом сказал аксакал, доставая из-за пазухи пухлый зеленый конверт, — это план.

— Побега?

— Не спеши. План возрождения империи хакасов. Как стратегического союзника России!

— Лично в руки президенту? Съесть при угрозе нападения стыла?

— Зеленый ты ишшо. Кто ж тебя к президенту пустит? Да и временный он человек. Нет! Только в Совет Федераций. Сделаешь?

Артур Александрович немного подумал и кивнул:

— Интеграция требует,

— Гарантии?

Кнабаух покопался в карманах пижамы. Ничего похожего на гарантии возрождения хакасской государственности не обнаружилось. Пришлось лезть в задний карман штанов. Там у него лежал листок, изъятый у экстрасенса Рыжова. По утверждению самого Игоря Николаевича, каракули обозначали неодолимое снотворное заклинание. Колдун произносил его каждый вечер, жутко подвывая, отчего у всего отделения сон пропадал напрочь. Поэтому ценный манускрипт был отобран и спрятан.

— Мой личный код в швейцарском банке, — таинственным шепотом произнес Артур Александрович, — стопроцентная гарантия.

Они произвели обмен. Потапыч перевел дух. Кнабаух покосился на дверь душевой и требовательно сказал:

— Итак?!

Старик хитренько улыбнулся:

— Через коллектор надо уходить. В девяностом трое по канализации свалили. Один по ней потом и вернулся. Верно говорю.

— И где же этот коллектор, уважаемый?

— Во-он там, — старожил дурдома ткнул пальцем в угол душевой, — сейчас я тебе план нарисую.

Схема побега была вычерчена на подоконнике длинным стариковским ногтем.

— Пройдешь прямо, потом направо. До люка метров триста. Вылезешь в квартале отсюда.

Кнабаух разглядел массивную железную решетку в полу, прикрывающую сток, и онемел. Как оказалось, побег из психиатрических застенков был просто жестом доброй воли!

— Только смотри, ни-ко-му! — предупреждающе прошипел он старику.

— Сохранение государственной тайны — дело государственной важности! — важно заявил Потапыч, намекающе подмигивая в сторону зеленого конверта, предназначенного Совету Федераций.

Артур Александрович в тонком деле побега чувствовал себя дилетантом. Компенсируя недостаток знаний, он приник к источнику богатого опыта. В роли учителя с удовольствием выступил Чегевара. Бывший зэк радостно вывалил кучу баек по предмету разговора. Кнабаух при упоминании лагерно-тюремных реалий впал в панику. Будь возле больницы Скворцова-Степанова хоть одна пулеметная вышка, побег был бы отменен. Слава Богу, овчарок по периметру тоже не наблюдалось. Поэтому Артур Александрович решился. Уж очень сильно хотелось на волю. Он разработал план и назначил дату.

В четвертом отделении больницы Скворцова-Степанова витал траур. По углам тихо рыдали меланхолики. Им в такт стонали забившиеся под кровати параноики. Даже в палате для буйных было спокойно и грустно. Никте не бился о стены, трамбуя войлок, и не кричал громко и дурашливо. Неизвестно откуда взявшиеся черные ленты опоясывали оконные решетки. На некоторых белели надписи: «Да здравствует!..» и «Прощай!..»

Флюиды скорби разошлись по запертым отсекам коридоров, проникая сквозь крепкие двери. Врачебный персонал, отличающийся от пациентов цветом халатов и относительной свободой передвижения, тонко почувствовал неладное. Что-то было не так, и психиатры насторожились. Их чувствительный духовный мир заколебался, предвещая беду.