Третья дорога - Борис Никольский

Так началось мое новое увлечение. Отцу, конечно, я ничего о нем не рассказывал. Если он спрашивал меня: «Чем это вы, интересно, занимаетесь там, у Эрика?» — я отвечал по-прежнему:

— Как чем? Ну, разговариваем… Уроки готовим…

Если говорить откровенно, я еще не привык с легкой совестью обманывать отца, каждый раз я чувствовал себя очень скверно и торопился перевести разговор на что-нибудь другое. Но что было делать? Будь у меня такой отец, как, например, у Сереги, мне бы, наверно, не приходилось врать: однажды он рассказал нам, что, когда учился в Академии художеств, бывало, целые дни играл в карты, даже на лекции не ходил…

Я слышал и читал немало разных страшных историй о том, как затягивают карты, о картежных долгах и тому подобном. Но долги мне не грозили, потому что ставки у нас были маленькие, при всем желании я мог проиграть за вечер копеек двадцать — тридцать, не больше. Но не всегда же я проигрывал! Это во-первых. А во-вторых, я был совершенно уверен, что стоит только установиться нормальной зимней погоде, когда начнутся коньки, лыжи, и все наше увлечение картами моментально кончится…

Как-то домой к нам заходила Галина Аркадьевна. От нее я узнал, что сейчас подходит к концу последняя, контрольная серия опытов — после них уже не останется никаких сомнений, прав был Колесов или нет. Так что отец опять возвращался из института поздно, — я чувствовал полную свободу.

…В этот день с утра слегка подморозило, а к вечеру пошел снег. Он запорошил асфальт и не таял.

Я бежал через двор к Эрику, оставляя за собой черные следы, позвякивал в кармане мелочью и напевал:

Если радость на всех одна,На всех и беда одна…

Постояла бы такая погода еще пару деньков, и, глядишь, в воскресенье откроют каток. А там, пожалуй, и за город можно будет махнуть всей компанией на лыжах.

Если радость на всех одна,На всех и беда одна…

У Эрика все уже были в сборе: сам Эрик, Вадик и молчаливый Витёк, — ждали одного меня.

Вадик уже тасовал колоду — вчера он проиграл, и теперь ему не терпелось поскорее сесть за карты. Он начал сдавать по кругу по одной, и Эрик сразу же хватал и заглядывал в каждую свою карту, как только она ложилась перед ним, Витёк же терпеливо выжидал, пока собирались все его карты, затем не спеша поднимал их, и на его лице возникала загадочная улыбка. Сначала эта улыбка очень беспокоила меня, мне все время казалось, что у Витька полные руки козырей, но потом я понял, что он улыбается всегда одинаково, независимо от того, какие карты придут к нему. Вадик что-то бубнил себе под нос — ему опять не везло.

«Хорошо бы опять собраться всем вместе, — думал я, — чтобы и Серега, и Алик был, и Лилька. И двинуть на лыжах за город. Только обязательно всем вместе. Как раньше. А что, Алик живо примчится, если его позвать. Можно даже по почте послать ему шутливое приглашение: мол, глубокоуважаемый сэр, не соизволите ли вы явиться в ноль-ноль часов ноль-ноль минут туда-то и туда-то… Алик любит такие штуки…»

— Колька, твой ход, что ты зеваешь? — сказал Эрик.

«Надо попросить отца, чтобы он купил мне новый свитер. Хорошо бы такой, как у Эрика. Говорят, сейчас есть в магазинах законные свитера, канадские…»

Ого! Кажется, опять выиграл. Вот всегда так получается — чем меньше я забочусь о выигрыше, тем больше мне везет.

Я потянулся, стараясь скрыть довольную улыбку.

И вдруг Вадик схватил карту, которую я только что бросил на стол.

— Это что? — каким-то странным незнакомым голосом спросил он.

— Как что? — сказал я. — Черва. Восьмерка червей.

И вдруг сообразил, вспомнил, что три хода назад я сыграл так, словно у меня не было ни одной червы — наверно, задумался, отвлекся и не заметил эту несчастную восьмерку.

— Ой, ребята, извините, — сказал я. — Ошибся. Переиграем, что ли?

— Ошибся, значит? — проговорил Вадик все тем же незнакомым голосом. — И сколько раз ты так ошибался?

— Как сколько?

— А я-то, лопух, думаю, что ему так везет! А он, оказывается, ошибается…

— Да ты что?! — удивленно сказал я. — Неужели и правда думаешь?

— Эх, Колька, — не слушая меня, говорил Вадик, — уж от тебя-то я не ожидал!

— Как ты можешь?! — крикнул я. — Мы же товарищи!

— Твое счастье, что товарищи. За такие дела морду бьют, понял? Если бы я не был твоим товарищем, я бы тебя так измочалил!

— Да ты что! — повторил я. — Ты что!

Я не верил своим ушам, я просто не мог понять, что происходит, мне казалось, сейчас Вадик расхохочется и все обернется шуткой, розыгрышем.

Вадик встал, словно и правда собирался меня ударить. Его губы кривились в какой-то вымученной нелепой улыбке.

— Ошибочка? Ничего себе ошибочка, хороша ошибочка… — повторял он.

Я тоже встал, и теперь мы стояли друг против друга. Только стол разделял нас.

— Да я… Я никого в жизни никогда не обманывал!

— Так уж никого? — прищуриваясь, спросил Вадик.

— Ребята, да что вы! Да я… Эрик! Да скажи ты ему!

— Ну, признайся, старик, что смухлевал, — весело сказал Эрик, — чего там…

— Я давно уже заметил! — возбужденно, почти радостно говорил Вадик. — Давно уже заметил!

Они мне не верили!

Я чувствовал, что еще немного — и я не выдержу — закричу или разревусь от обиды, от бессилия, от невозможности доказать свою правоту.

— Ребята, честное слово…

— Знаем мы таких честных, — сказал Вадик. — На чужие деньги.

И тут я выхватил из кармана всю мелочь, какая у меня была, и швырнул на стол.

— На!

Монеты рассыпались по столу, со звоном покатились по полу. Вадик рванулся ко мне, но Эрик схватил его за руки. Он что-то кричал мне вслед, но я не слышал, я был уже в коридоре.

Разгоряченный, ошеломленный, униженный, я пришел домой, лег на диван и так лежал весь вечер, пока не вернулся с работы отец.

— Ты что? Заболел?

— Да нет, немного голова побаливает, — сказал я.

— Температуру мерил?

— Мерил. Нормальная.

После всего, что произошло сегодня в квартире у Эрика, меня даже самого удивило, как я мог говорить таким естественным, таким безразличным голосом.

Глава 11. Телефонный звонок

И вот я сижу дома один, и у меня сколько угодно времени для размышлений…

Почему мне так скверно? Почему я чувствую себя так, словно совершил предательство?

В конце концов, я не сделал ничего ужасного, — сколько я ни думаю, сколько ни перебираю в памяти свои поступки, вспоминаются только какие-то мелкие, незначительные события. И в истории с картами я прав, совесть моя чиста. Вадику я, конечно, этого никогда не прощу, с Вадиком мы теперь чужие люди — «здрасте, до свидания» — и все, это уже решено точно.

Я успокаиваю себя, уговариваю, но на душе по-прежнему скверно, так скверно, что, кажется, хуже и не бывает. И я знаю, почему. Только стараюсь не думать об этом.

И все-таки думаю…

Я вспоминаю, как разглагольствовал перед Лилькиными гостями о своем отце, я словно слышу опять свой небрежный звучащий голос, всю эту самодовольную трепотню, и меня даже передергивает от отвращения к самому себе.

Я вспоминаю, как я смеялся вместе со всеми, когда мне вовсе не хотелось смеяться, как я молчал, когда мне хотелось спорить, как я соглашался, когда должен был возразить.

Мне так нравилась независимость Эрика и взрослость Вадика, что я даже не решался спорить с ними, я боялся: а вдруг из-за этого нарушится наша дружба…

Как я раньше не понимал этого?

Нет, в глубине души я чувствовал это, я всегда чувствовал, только не хотел признаваться даже самому себе.

Товарищи… Дружба…

Как я мчался, как я торопился каждый вечер во двор, как я спрашивал Алика: «Наши собрались?». Было же, значит, что-то и хорошее, а теперь никогда уже не будет, жалко…

Утром я встретил во дворе Лильку. Она спросила меня: «Что это вы вчера не поделили с Вадимом?» — и засмеялась. Значит, и для нее вчерашнее происшествие — это только обычная ссора, недоразумение и ничего больше.

Я снова вижу перед собой вымученную незнакомую улыбку Вадика, слышу, как повторяет он в радостном и ожесточенном возбуждении: «Ошибочка, ничего себе ошибочка, хороша ошибочка…» Что ж, каждый меряет на свой аршин, ничего удивительного… Но я-то, я-то, дурак, еще оправдывался перед ним, еще объяснял, еще давал слово!..

По привычке я подхожу к окну и смотрю во двор.

У шестой парадной никого нет, пусто…

Я стою у окна и жду, когда появится в воротах высокая фигура отца. Уже давно пора бы… А может быть, опять случилось что-нибудь в институте?

Отца все нет и нет.

Сегодня в школе на перемене ко мне подошел молчаливый Витёк и, отводя глаза, точно смущаясь, сказал: