Рихард Штраус. Последний романтик - Джордж Марек

Германия тоже казалась «раем», хотя далеко не безгрешным. Молодые немцы считали себя героями и держались подчеркнуто прямо, даже если для этого им приходилось носить под мундиром корсет. На них с обожанием взирали их жены, смирившись с ролью домохозяйки. Ведь кайзер Вильгельм очертил строгий круг обязанностей для своей холодной королевы и ее подданных, относящихся к прекрасной половине: «Kinder, Kirche, Küche» («Дети, церковь, кухня»). А под прикрытием этого лозунга мораль проложила оживленную дорожку к проституции. Резко возросли гомосексуальные связи. [135] Но скандалы быстро гасились, все вокруг дышало величием, газеты пестрели высокопарными фразами, увеличились возможности повышать свою Kultur. Одна очаровательная современница, правда несколько пристрастная, молодая певица Джералдин Фаррар, вспоминала: «Германская империя 1900 года была великолепной страной, а Берлин полон величия и блеска, о которых ранее можно было только мечтать. Там был блистающий военной элегантностью двор, энергичный кайзер, отважный молодой принц и дивная музыка к услугам жаждущей души – всего за несколько пфеннигов. Опера, концерты, поэтические вечера изобиловали великими именами: доктор Карл Мук, авторитет по творчеству Вагнера; доктор Рихард Штраус, выдающийся дирижер и композитор; Лео Блех; великолепный камерный квартет Иоахима; яркие оркестровые интерпретации Никита; Густав Малер, фон Шух и множество других были гостями прусской столицы. Пользовались популярностью американцы. Тедди Рузвельт был другом кайзера, и оба, как говорили, пытались превзойти друг друга в проявлении дружбы. Во всяком случае, если судить по обоюдным газетным заголовкам. Наши послы были богаты и обаятельны, торговые отношения развивались успешно, и все было couleur de rose». [136]

Однако вкусы этой окрашенной в розовые тона эпохи были хуже некуда. Романтизм слабел под напором слащавой сентиментальности. Ценились только величественные произведения живописи, музыки, архитектуры. Достойным образцом искусства считалась скульптура Франца фон Штука «Амазонка верхом на лошади». Здания в Берлине строились в виде дворцов в неогреческом стиле. Их украшали жирными символическими фризами и окружали почетным караулом из раздутых колонн, которые ничего не поддерживали. В этих зданиях подписывались договора, которые никто не собирался выполнять, и заключались сделки на участие Германии в коммерческих проектах в самых отдаленных точках мира – такие, как строительство нового Трансафриканского телеграфа в 1899 году и Багдадской железной дороги в том же году. Императору не приходилось утруждать себя поиском денег на громкие проекты: выпущенные долгосрочные казначейские облигации на сумму в 80 000 000 марок, размещенные в Соединенных Штатах, были быстро раскуплены. Какие бы коммерческие кризисы, вызванные неудачными банковскими маневрами или перепроизводством, ни случались, они быстро улаживались, чаще с помощью декретов, а не экономических мер. А население могло вновь полюбоваться новым мундиром кайзера, поскольку опять возобновились церемонии встреч глав тех или иных государств, считавших благоразумным поддерживать с Вильгельмом хорошие отношения, вновь полюбоваться блестящими манерами и военными парадами.

Большинство немецких писателей конца XIX века сейчас забыты. Типичным для того времени был поэт Детлев Фрейгерр фон Лилиенкрон, который сам был солдатом и красочно воспевал войну. Однако именно в немецкой литературе в большей степени, чем в живописи и музыке, впервые раздались протесты против гигантомании и самопрославления. Мы уже отмечали эту тенденцию в социальной драме Гауптмана. Она получила дальнейшее развитие в творчестве его соперника Германа Судермана, который поднимал в своих пьесах социальные проблемы; в смелых, хотя и сумбурных произведениях с сексуальной тематикой Франка Ведекинда («Пробуждение весны», «Ящик Пандоры» и другие) и в ярких сатирических сочинениях, например Эрнста фон Вольцогена, который работал со Штраусом над новой оперой «Нужда в огне». Мягкость и изящество, как антитеза немецкой помпезности литературы того периода, чаще всего исходили из Вены. В 1899 году Артур Шницлер опубликовал небольшую новеллу «Лейтенант Густль», которая стала настоящей сенсацией. Это была одна из ранних попыток использования в литературе принципа «потока сознания» («внутреннего диалога»). В новелле повествуется о переживаниях офицера, которого оскорбил булочник. Он не может потребовать от него удовлетворения, вызвав его на дуэль, и считает, что ему не остается другого выхода, как только покончить с собой. Однако утром он случайно узнает, что булочник ночью умер. Так что лейтенанту нет больше необходимости чувствовать себя оскорбленным. Это была ошеломляющая сатира, но всеобщего восхищения перед красивым мундиром она не поколебала.

Еще один удар по всеобщему самодовольству был нанесен молодым писателем из Любека, выходцем из буржуазной семьи. В 1901 году вышел в свет объемный роман Томаса Манна «Будденброки». В нем описывается угасание большой буржуазной семьи, в которой параллельно с утратой коммерческих способностей наблюдается рост художественной восприимчивости и таланта. Немцы запоем читали «Будденброков», а потом вновь возвращались к попыткам разбогатеть, как описываемая семья.

Этот короткий упрощенный обзор обстановки, сложившейся к 1900 году, в период правления Вильгельма, может помочь определить настоящее место таких произведений, как «Жизнь героя» и «Домашняя симфония». Но прежде вернемся к хронике жизни Штрауса. В то время ему было около тридцати пяти лет, и как музыкант-исполнитель он вступил в самый активный период своей жизни. Он был приглашен в столицу.

Решение покинуть Мюнхен Штраус в своих мемуарах обосновывает продолжающейся враждебностью со стороны Перфаля. Он всегда с неприязнью вспоминал директора Мюнхенского театра, а однажды даже позволил себе назвать его «отъявленным негодяем». Штраус утверждал, что в Мюнхене ему предложили пожизненный контракт и он был готов согласиться, «но в последнюю минуту Перфаль попытался сократить оговоренное ранее жалованье». Штраус тут же уехал в Берлин, где ему сразу предложили работу. Точность этих воспоминаний вызывает сомнение. Официально Перфаль больше не занимался делами. К тому времени он уже пять лет как покинул пост директора. Сомнительно также, что в его власти было повысить или понизить жалованье или изменить контракт. Он был закоснелым приверженцем классицизма, и новые сочинения Штрауса ему не нравились так же, как и его ранние. Но ему было семьдесят четыре года, а в таком возрасте огонь ненависти, как и огонь любви, уже не пылает столь жарко. Известно, что Перфаль одобрил намерение Леви пригласить Штрауса и что за плечами у него был опыт общения с этим «выскочкой». Стал бы он теперь действовать столь неосмотрительно?

Разумнее предположить, что Штраусу захотелось новых лавров, что он вознамерился покорить столицу, оказаться в центре внимания шикарного окружения кайзера. Вейнгартнер сложил с себя полномочия главного дирижера Берлинского оперного театра, хотя в течение нескольких лет продолжал выступать с Королевским оркестром в симфонических концертах. В ноябре 1898 года Штраус стал его преемником, получив пост первого придворного дирижера, а чуть позже – и пост музыкального руководителя Берлинского симфонического оркестра. Этот оркестр знакомил слушателей с сочинениями современных немецких и австрийских композиторов, таких, как Брукнер, Малер, Ганс Пфицнер, Шиллинг, Гуго Вольф, Тюлль, а также с зарубежными, как де Инди, Шарпантье, Падеревский, Сметана, Станфорд, Эльгар и другие. Время от времени Штраус осуществлял также музыкальное руководство Берлинской филармонией. Поистине широкий круг обязанностей!

Еще в то время, когда Штраус обдумывал свой переезд из Мюнхена, ему поступило предложение из Америки. В марте 1898 года умер дирижер Нью-Йоркского филармонического оркестра Антон Сейдль, и доверенные лица оркестра предложили занять этот пост Штраусу, обещая неслыханное в те времена жалованье в 40 000 марок (по нынешним временам это составило бы 50 000 долларов). Это было вдвое больше того, что ему предлагали в Берлине. Но контракт был кратковременным, и Штраус, опасаясь непрочности положения в Америке, предпочел остаться на родине и укрепить свою известность. Он подписал контракт с Берлином на десять лет – самый долгий из всех, которые у него до сих пор были, – на выгодных условиях: 18 000 марок в первые три года, 20 000 марок – начиная с четвертого года службы, два месяца отпуска летом, один месяц – зимой; пожизненная пенсия в 4200 марок по истечении срока контракта; и в случае смерти – пенсия в 2000 марок его вдове. Эти цифры показывают, насколько привлекательна была фигура Штрауса в музыкальном отношении. Он восторженно писал матери: «Как я рад, что могу, наконец, бросить вызов этой шайке из Мюнхена, которая так ужасно со мной обращалась!» [137] Мы уже знакомы с манерой Штрауса оправдывать свои поступки, осуждая других.