Как я была Пинкертоном. Театральный детектив - Фаина Раневская

Когда стрелки на часах показали полдень, мы дружно решили, что она непременно наймет машину, и сократили время на целый час. Потом решили, что машина обязательно будет быстрая и не поломается по дороге, а водитель опытный, не заплутает, и на всю дорогу хватит двух часов, потому Любовь Петровна даже успеет попить чайку в Ялте… А потом перестали считать совсем. Оставалось только ждать известий.

В начале третьего Строгачев позвал нас к себе. С первого взгляда было понятно, что ничего хорошего он сообщить не может.

– Бельведерский нашелся, но Павлиновой с ним нет.

– Что?!

Строгачев жестом остановил вскочившего Тютелькина и продолжил:

– Они поссорились, и Любовь Петровна ушла. Куда – он не знает. Забрала вещи и хлопнула дверью. Его из гостиницы не выпускают, пока не заплатит.

Суетилов зло фыркнул:

– Правильно делают!

Но Строгачева меньше всего волновала судьба безденежного Бельведерского.

– В Ливадийском дворце надо быть в половине пятого, машины подадут в три тридцать, выезд в четыре. Вызывают вас, вас и Павлинову, – он ткнул в Тютелькина и Суетилова. – И нескольких музыкантов, только немного.

– Там… знают? – чуть дрогнувшим голосом поинтересовался Суетилов.

– Нет. Поедет Елизавета Ермолова. Это лучше, чем ничего. В крайнем случае скажем, что Любовь Петровна заболела или сорвала голос.

– А Лизе говорить о Павлиновой?

– Нет. Пусть пока не знает, так лучше. И сами молчите. Может, удастся все-таки найти.

– Она могла отправиться в Москву, – бодро предположил Тютелькин. Но Строгачев только махнул рукой:

– Сейчас не важно. Только бы Лиза не сорвалась.

Я вспомнила его придирки к дворянским корням Лизы.

– А вы? – поинтересовался Суетилов.

– Я с вами. Будьте все готовы в три тридцать. А вы, – он повернулся к нам с Гваделуповым, – пока подумайте, куда еще она могла отправиться. Сообщать ее супругу нельзя, он ничего не знает.

Суетилов застонал, словно от зубной боли.

Я не удержалась, чтобы не сообщить Строгачеву о возникших подозрениях:

– Мне кажется, Лиза знала о планах побега, возможно, вообще помогала Любови Петровне. Но едва ли надеялась заменить Приму, это оказалось для нее неожиданным.

Строгачев махнул рукой:

– Сейчас главное – выступить, а уж потом будем разбираться, кто о чем знал и кто кому помогал. Если вообще будем…

Не слишком оптимистичное заявление, но он прав. Может, уже к ночи всем будет все равно.

Надо ли говорить, что все были готовы через пятнадцать минут? Суетилов сам трижды проверил все сценические костюмы Лизы, потом убедился, что фраки музыкантов выглажены хорошо, их инструменты начищены, а ноты не перепутаны.

Музыкантам сказано, что у Любови Петровны тоже приступ аппендицита, она в Тарасюках на соседней с Михельсоном койке, и строго-настрого запрещено разговаривать на эту тему.

Ливадийский дворец

Все нервничали, спокойна была только Лиза. В ней произошел-таки тот самый перелом, который был невозможен без алиби в виде Распутного. Теперь, когда необходимость оправдываться отпала, а Любовь Петровна так и не нашлась, Лиза чувствовала свою силу и незаменимость. Она снова верила в себя и свою счастливую звезду. Глядя, как лже-Павлинова садится в поданную машину, я почему-то подумала, что она вполне смогла бы убить настоящую, подвернись случай.

От гостиницы отъехали две машины: большая, вроде воронка, – с музыкантами и Тоней Скамейкиной – и открытая – с Лизой, Тютелькиным, Суетиловым и Строгачевым.

Махая им вслед, мы с Гваделуповым переглянулись: вернутся ли?

Позже Тютелькин рассказал, что произошло в Ливадии.

Небольшой концерт прошел с огромным успехом. Лиза пела как в последний раз, впрочем, это для всех было единственной надеждой если не избежать, то хоть смягчить наказание. Гости аплодировали и требовали повторения каждой песни, смеялись, подпевали. САМ тоже аплодировал и… дирижировал своими гостями, на все лады фальшиво распевавшими вместе с Лизой «сердце в груди…».

Но концерт бесконечно продолжаться не мог, наступил финал. САМ жестом пригласил участников (кроме оркестрантов) в соседнюю комнату. Тютелькин рассказывал, что шли, как на Голгофу. Лиза могла играть Павлинову во время выступлений и перед толпой поклонников, но только не перед САМИМ, хорошо знавшим настоящую Приму и ее супруга. Но САМ аплодировал, подпевал, дирижировал… Глубоко внутри теплился крошечный огонек надежды, что обойдется.

Пока Лиза пела, такая надежда была, но после приглашения в другую комнату слабый огонек надежды погас с шипением. Тютелькин говорил, что слышал в голове похоронный марш и все равно надеялся на чудо.

По моему мнению, чудеса ведут себя не вполне порядочно, они словно не ведают, что должны время от времени случаться.

– Как вас зовут? – вопрос, адресованный Лизе, мгновенно прояснил ситуацию. Обмануть не удалось, САМ все понял.

Лиза подняла глаза и спокойно ответила:

– Елизавета Ермолова.

Трубка в руке утвердительно качнулась вниз:

– Вы хорошо пели. Лучше Павлиновой.

Не успели присутствующие осознать услышанное, как рука с трубкой вытянулась в их сторону:

– Заменить Любовь Петровну – хорошая мысль, правильная. Она устала, а Павлинова всегда должна быть молода. Продолжайте.

Лиза в павлиньих перьях

Тютелькин говорил, что, даже когда за САМИМ закрылась дверь, они продолжили стоять столбами.

Если ждешь, время тянется невыносимо медленно. Чтобы ежеминутно не смотреть на часы, убеждаясь, что стрелки в Ялте движутся в десять раз медленней, чем в Москве, я прибегла к испытанному средству – отправилась покурить.

Я стояла на большом балконе гостиницы, выходившем как раз на подъездную дорожку. Было настолько неспокойно, что даже любимая папироса не приносила ни малейшего наслаждения. Южное звездное небо, плеск волн вдали, гудки пароходов, где-то веселые голоса, взрывы смеха… Жизнь катилась по своим рельсам, и ей не было ни малейшего дела до проблем с Павлиновой и до наших страхов.

Стало грустно от понимания, что планета Земля существовала до нас и будет существовать после. В повседневной суете об этом не думаешь, а вот при виде крупных звезд, шепоте ласкового ветерка, запутавшегося в ветках деревьев, и чуть приторного запаха цветов, когда вокруг сплошная благодать, такие мысли почему-то посещают.

На балкон вышел Гваделупов, приветственно кивнул и встал рядом. Пришлось загасить папиросу, актер не любил крепкий табачный дым – берег связки.

– Не вернулись? – зачем-то поинтересовался Гваделупов, словно и без того неясно, что нет.

Ожидание неприятностей иногда тяжелей их самих. Возникает даже непонятная с точки зрения здравого смысла мольба: скорей бы уж!

Мы уже собрались уходить внутрь, когда со стороны главной дороги раздался шум автомобильного мотора. Мелькнула мысль, что едут за нами.

Действительно, ехали, но…

За картину, которая последовала, многие режиссеры дорого бы дали. Это в очередной раз доказывает, что жизнь куда изобретательней любого художника.

С двух сторон к самому входу подъехали сразу два экипажа. В одном из них – начищенном авто – сидели в прежнем составе Строгачев, Суетилов, Тютелькин и Лиза, а во втором – пролетке – Любовь Петровна! Остановились экипажи рядом. Строгачев выскочил из авто и поспешно открыл дверь перед Лизой со словами:

– Пожалуйста, товарищ Павлинова.

Самостоятельно выбравшаяся из пролетки Любовь Петровна замерла, вытаращив глаза на своего двойника. Лиза тоже застыла, разевая рот, как рыба на берегу. Несколько секунд они так и стояли – вперившись взглядами друг в друга.

Гваделупов пробормотал: «Пора выручать». И опрометью бросился вниз.

Первой опомнилась Любовь Петровна:

– Лиза? – Она-то узнала свою костюмершу даже в гриме. – Почему ты… Какая Павлинова?! – вопрос предназначался уже Строгачеву.

– Вы же… Вас же… убили? – наконец выдавила из себя Лизавета.

– Меня что?! Вот она я – Павлинова! – Любовь Петровна осознала подлог.

Но пришла в себя и Лиза, она вдруг пожала обтянутыми шелком плечиками:

– Теперь Павлинова – я.

– Как ты можешь быть Павлиновой?

Лиза, не желая терять завоеванных высот, упрямо повторила:

– Теперь я Павлинова.

– Самозванка!

– От такой слышу! – Может, мать у Лизы и дворянка, но в роду точно были торговки с рынка, так сыграть бабу, упершую руки в бока, может либо настоящий талант, либо та, у которой эта поза в крови. Таланта у нью-Павлиновой не имелось…

– Ермолова не может стать Павлиновой!

– А Орлянская может?

Вылезший из автомобиля Тютелькин суетился вокруг, по привычке пытаясь замять назревавший конфликт. Суетилов, наоборот, стоял, задумчиво созерцая и, видно, прикидывая силы той и другой, чтобы вовремя принять сторону победительницы. Две Примы продолжали обличать.