Не только о велоспорте: мое возвращение к жизни - Лэнс Армстронг

— Какой у вас уровень ХГЧ? — спросил Вулф.

ХГЧ, как я уже знал, — это белок эндокринной системы, стимулирующий работу женских яичников, и очень важный маркер крови, поскольку мужском организме его быть не должно. Я прошуршал бумагами и нашел нужную цифру.

— Сто девять, — сказал я.

— Высокий, — произнес Вулф. — Но ничего необычного в этом нет.

Я присмотрелся и увидел напротив цифры какую-то пометку.

— Кстати, а что означает буква К? — спросил я.

Вулф мгновение помолчал.

— Это значит 109 тысяч, — ответил он.

Если уж цифра 109 была очень высокой, то что говорить про 109 тысяч? Вулф начал спрашивать меня и о других маркерах — АФП и ЛДГ. Я задавал встречные вопросы: «А что это значит?»

Вулф объяснил, что уровень ХГЧ у меня слишком высок даже с учетом опухолей в легких. Откуда это берется? Он осторожно предположил, что мне, быть может, стоило бы попробовать более агрессивную терапию. А потом поставил перед удручающим фактом: высокий уровень ХГЧ автоматически переводит меня в категорию с наихудшим прогнозом.

Вулфа смущало и другое. Он сказал, что блеомицин чрезвычайно токсичен для печени и легких. На его взгляд, к лечению нужно подходить предельно индивидуально. То, что хорошо для одного пациента, может принести вред другому, и в моем случае применение блеомицина могло быть неоправданным. Велосипедисту нужны не только крепкие ноги, но и сильные легкие, а продолжительное применение блеомицина почти наверняка положит конец моей спортивной карьере.

— Есть ведь и другие химиопрепараты, — сказал Вулф. — Можно выбирать. К тому же, — добавил он, — я знаю людей, которые являются лучшими специалистами по лечению вашей болезни.

Оказалось, что он дружен с Эйнхорном и другими онкологами из медицинского центра Университета штата Индиана. Он также рекомендовал еще два центра по лечению рака — в Хьюстоне и Нью-Йорке. Кроме того, он вызвался договориться о консультациях. Я с радостью согласился.

Мать снова взялась за работу. К следующему утру она собрала всю необходимую документацию по моей истории болезни и отослала ее факсом в Хьюстон и Индианаполис для консультации. В 10 утра, когда позвонили из Хьюстона, я катался на велосипеде. С нами связались два врача-онколога. Мама внимательно слушала два бестелесных голоса, обсуждавших с ней мой случай.

— Мы проанализировали полученную информацию, — сказал один. — Может быть, стоит сделать МРТ мозга?

— А зачем это нужно? — спросила мать.

— У нас есть основания думать, что рак проники в мозг, — последовал ответ.

— Вы, должно быть, шутите? — взволнованно воскликнула мать.

— Когда мы видим подобные цифры, это обычно связано с поражением мозга. Мы полагаем, ваш сын нуждается в более агрессивном лечении.

Мама в изумлении возразила:

— Но ведь он только-только начал химиотерапию.

— Послушайте, — вмешался другой голос. — Мы считаем, что при существующих темпах лечения ваш сын не скоро выкарабкается.

— Не говорите так, — взмолилась мать. — Я боролась за него всю свою жизнь.

— Мы думаем, вы должны немедленно приехать сюда и приступить к лечению в нашем центре.

— Лэнс вот-вот вернется, — неуверенно произнесла мать. — Я передам ему, и мы перезвоним вам.

Я вернулся через несколько минут, и мать сказала:

— Сынок, нам надо поговорить.

Я видел, как она потрясена, и ощутил знакомое чувство страха в животе. Пока мама вкратце передавала мне, что сказали врачи, я сидел совершенно безмолвно и неподвижно — и казалось, чем серьезнее становилась проблема, тем спокойнее я к ней относился. Минуту спустя я бесстрастно сказал матери, что хочу сам поговорить с этими врачами и услышать, что они скажут.

Я перезвонил им и заново выслушал то, что они уже сообщили моей матери. В ответ на их приглашение я усталым голосом сказал, что приеду к ним в Хьюстон при первой же возможности. Закончив разговор, я позвонил Юману и пересказал ему содержание беседы с хьюстонскими врачами.

— Доктор Юман, они считают, что рак может быть в мозге. Они говорят, что мне нужно сделать магнитно-резонансную томографию мозга.

— Я как раз и собирался предложить вам это завтра, — сказал Юман. — Честно говоря, вы уже поставлены в очередь на полдень.

Доктор Юман пояснил, что тоже заподозрил поражение мозга, потому и запланировал МРТ.

Я позвонил Стиву Вулфу и рассказал ему о состоявшихся разговорах. Когда я сказал, что намерен завтра же ехать в Хьюстон, Стив согласился, что съездить туда стоит, но опять рекомендовал поговорить также и с врачами из Университета штата Индиана, поскольку там находится центр всех исследований, посвященных раку яичек. Если все врачи строят свои терапевтические схемы на рекомендациях Эйнхорна, то почему бы не обратиться непосредственно к первоисточнику? Правда Эйнхорн в это время был в отъезде, в Австралии, но Стив предложил связать меня с его ведущим сотрудником, доктором Крейгом Николсом. Я согласился, и Стив позвонил Николсу, чтобы договориться о консультации для меня.

На следующее утро я прибыл в больницу для прохождения МРТ. Ради моральной поддержки со мной поехали Лайза, мама и Билл Стэплтон. Из Далласа прилетела также моя бабушка. Увидев доктора Юмана, я обреченно произнес:

— Я вполне готов к тому, что рак поселился меня в голове, и уже знаю, что вы мне скажете.

МРТ мозга — это страшная для страдающих клаустрофобией процедура, в ходе которой тебя протягивают через туннель, такой узкий, что ты едва не касаешься его носом и лбом, при этом кажется, что ты вот-вот задохнешься. Мне она ужасно не понравилась.

Результаты сканирования стали известны почти сразу. Мать, бабушка и Билл ждали в вестибюле, но Лайзу я взял с собой в кабинет доктора Юмана. Мы сели рядом, и я сжимал ей руку. Доктор Юман бросил взгляд на томограмму и с трудом произнес

— У вас в мозге два пятна.

Лайза закрыла глаза. Я был готов к этому, она — нет. Не была готова и мать, ожидавшая меня снаружи. Я вышел и сказал: «Надо ехать в Хьюстон». Больше ничего говорить было не нужно; она все поняла сама.

Доктор Юман не возражал:

— Согласен. Почему бы вам действительно не поговорить с хьюстонскими специалистами? Это очень хорошая идея.

Я уже знал, что он превосходный врач, а теперь у меня еще был повод оценить его скромность. Он оставался моим местным онкологом и в дальнейшем, и я встречался с ним еще много раз по поводу анализов крови и прочих обследований, но благодаря щедрости своей души и готовности сотрудничать в моем лечении с другими врачами он стал еще и моим другом.

Лайза и мама не могли удержаться от слез. Но я, как ни странно, был совершенно спокоен. «Напряженная получилась неделя», — сказал я себе. Диагноз мне поставили в среду. В четверг оперировали, в пятницу вечером выписали из больницы. В субботу я сдавал сперму, в понедельник утром провел пресс-конференцию, объявив всему миру, что у меня рак яичка. В тот же день началась химиотерапия. Теперь уже опять был четверг, и рак нашли у меня в мозге. Этот мой соперник оказался упорнее, чем я думал. И казалось, что нет никакого просвета, никаких сколько-нибудь хороших новостей: рак в легких, третья стадия, нет страховки, поражен мозг.