Грех - Захар Прилепин

…Какой-то нервный стал опять… Иногда, помнил Сержант, раз в несколько лет, он начинал чувствовать странную обнаженность, словно сбросил кожу. Тогда его было легко обидеть. Первый раз, еще подростком, когда это нахлынуло, он, обескураженный и униженный, прятался дома, не ходил в школу, знал, что его может безнаказанно задеть любое чмо. Потом, повзрослев, так напугался очередной своей слабости, что начал пить водку и едва развязался с этим. Последний раз болезненность пришла, когда родились дети, два пацана. И тогда Сержант сбежал от этого чувства, обретшего вдруг новые оттенки и почти невыносимого. Вот сюда, на блокпост сбежал. В сущности, понял Сержант теперь, чувство это сводилось к тому, что он больше не имеет права умирать, когда ему захочется. Выяснилось, что нужно сберегать себя. Как же это унизительно для мужчины… Сержант, никогда всерьез своей жизнью не дороживший, вдруг удивился своей очевидной слабости. Человек - такое смешное существо, думал он, глядя на парней, качающих железо. Такой кусок мяса, так много костей, а надо ему всего несколько грамм свинцовых… да что там свинцовых, - тонкой иглы хватит, если глубоко она… Жить в полную силу, ограничивая себя во всем, мало спать, почти не есть - все это давалось Сержанту без труда. Мало того, он никогда не видел особой ценности в человеческой свободе, считал ее скорей постыдной. О свободах в последние времена так часто говорили разные неприятные люди, но, слушая их, Сержант был почти уверен, что, произнося “свобода”, они имеют в виду нечто другое. Цвет своего лица, быть может… Никто не говорил, что самая страшная несвобода - это невозможность легкости при главном выборе, а не отсутствие нескольких поблажек в пошлых мелочах, сведенных, как выяснилось, к праву носить глупые тряпки, ходить ночью танцевать, а потом днем не работать, а если работать, то черт знает над чем, почем и зачем. Недавно Сержант сделал выбор: ему так казалось, что сделал. Он, мнилось ему, выцарапал себе право не беречь себя и уехал. Но теперь лежал, чувствуя плечом холод бетонной крошки, и скучал - не о ком-то, а пустой, без привязки, вялой скукой. Ничего не происходило. Даже забирать их никто не ехал. - Сколько там времени, Сержант? - спросил Самара, не открывая глаз. - Девятый час, - ответил Сержант, не глядя на часы. До десяти они провалялись почти спокойно, потом заволновались. - Ну, Витя, ну, чудило, молись теперь, - снова начал заводить себя Сержант. - Зарыть тебя мало. Витька молчал. - Иди залезь на дерево и маши платочком, чтоб тебя с базы заметили, - сразу вмешался Вялый. Кряж и Рыжий наблюдали за дорогой: как заступили в четыре ночи, так и не сменялись. - Вялый, смени Рыжего, пора уже, - сказал Сержант. - Чего пора? Я свое отстоял, - откликнулся Вялый. - Вон пусть Витя идет. Вялый помурыжил в голове какую-то мысль, ему хотелось позлее сострить что-нибудь про то, как Витю стоило бы “пользовать”, но ничего толкового на ум не пришло. - И Витя с тобой пойдет, - ответил Сержант и поднялся сам. Это был простой психологический жест: вставать ему никуда не надо было, но если ты на ногах, твои команды действуют лучше, чем поданные из положения лежа. Вообще с такими зверями, как Вялый, лучше держать себя построже и настороже. В пустых песках субординация иногда забывается. Что стряслось-то? - думал Сержант, без толку пройдясь взад-вперед. Куда все запропали… Сигареты скоро кончатся. Кряж уселся на корточки и начал мять пустую консервную банку, превращая ее в блин. Этого Кряжа, вспомнил Сержант, единственного в отряде пугалась полковая овчарка, не боявшаяся даже без устали задиравшего ее Вялого. Хотя Кряж ничего дурного ей не делал. Просто начинал трепать за холку, а потом, незаметно для себя самого, стремился повалить на землю и дальше уже не мог сдержаться, чтоб не поиграть еще: не давал псу подняться, бодал его и подминал тяжелыми руками, пока собака с непривычным, почти на истерике, визгом не высвобождалась. Делала потом широкие круги, косясь на Кряжа глазом напуганным и бешеным одновременно. Кряж стоял тогда без улыбки, не совсем даже разобравшийся, что стряслось, и похож он был на тяжелую и, может быть, подводную коряжину, на которую если наедет лодка, то расколется пополам. - Кряж, я забыл, у тебя дети есть? - спросил Сержант. Он вдруг не без ужаса представил, как Кряж будет играть со своими чадами. Кряж пожал плечами. - Откуда, - странно ответил он. - А ты спроси у Витьки, откуда они берутся, - откликнулся Вялый. - А то ты, наверное, не так пользуешь подругу, напутал все. Кряж хмуро посмотрел в ту сторону, откуда раздавался голос Вялого - самого его видно не было за стеной. - Так ты не женат? - спросил Сержант. Кряж пожал плечами так, словно ему самому было неясно, женат он или нет.

…Самара отвернулся на бок и вроде заснул. Рыжий сидел у стены, привалясь к ней голой головой; странно, что его затылку не было больно.

…Нет большей пустоты, чем в ожиданье. Сержант еще в детстве пытался развеселиться в любую тяготную минуту, говоря себе: “А вот ты представь, что тебе умирать надо сегодня: с какой тоской ты тогда вспомнишь это время, казавшееся совсем нестерпимым… Наслаждайся, придурок, дыши каждую секунду. Как хорошо дышится…” - Достало уже тут лежать! - вдруг поднялся Самара. Сна у него не было ни в одном глазу. - А чего ты? Спи! - предложил Сержант. - Вернешься на базу - все одно будешь спать. - Там - другое дело. Там я буду… спокойно спать. А тут… Машина, что ли, у них сломалась? Сержант не ответил. - Сразу все три? - спросил за него Рыжий. В отряде было три машины. - Ну, уехали куда на двух, - предположил Самара. - Куда? - откликнулся Рыжий. - В Россию? - Откуда я знаю, - отозвался Самара; он сам понимал, что ехать особенно некуда. Он снова упал на спину и лежал с открытыми глазами. - Тошно как, - сказал. Сержант подумал мгновенье и озвучил то, чем сам себя успокаивал в такие минуты и о чем вспоминал недавно. Он вообще избегал отвлеченных разговоров с бойцами - ни к чему, но тут нежданно впал в лирическое настроение. Самара покосился на Сержанта удивленно и не ответил: просто не знал, что сказать. - Сержант, а ты кем работал раньше? - спросил Рыжий. - Вышибалой в кабаке, - ответил Сержант, повернувшись к Рыжему. - А потом? - Грузчиком. - А потом? - А потом опять вышибалой. - И все? - Все. - А… психологом не работал? - Нет. - А ты мог бы. Мозги заговаривать. Да, не надо было, решил Сержант. Не надо этого всего было говорить, сам ведь знаешь… - Хорошо, Рыжий, я подумаю, - ответил спокойно. - У меня имя есть, - сказал Рыжий, полузакрыв глаза. Сержант вперил в него ясный свой взор, но Рыжий не реагировал. - Я так понимаю, именем тебя будут называть два человека: твоя мама и я, - сказал Сержант. - У меня нет мамы. - Ну, значит, я один. - Ты один. Сержант сглотнул злую слюну. - Встань, рядовой, - сказал он Рыжему. Рыжий открыл ленивые глаза. - И будь добр, рядовой, объясни мне, в чем дело. Тебя что-то не устраивает? - Да, меня… - Встань сначала. Рыжий медленно поднялся и стоял, опираясь спиной о стену. - Меня не устраивает, что у нас не заряжены рации. Сержант кивнул головой. - И ты должен был это проверить, - закончил Рыжий. - Я услышал тебя, - ответил Сержант. - Можешь написать рапорт на имя начальства по данному факту. Еще есть вопросы? - Пока нет. - Тогда иди и проверь сигналки и растяжки. Черт его подери, подумал Сержант, проводив Рыжего взглядом. Что с ним стряслось такое… Кто его вообще Рыжим прозвал? - попытался он вспомнить и вдруг вспомнил. Ничего особенного: была у них, еще там, в далекой России, обычная попойка, а этот все сидел в стороне: он недавно пришел в отряд. - Чего ты там сидишь все время, с краю? - поинтересовался главный отрядный балагур, зампотех, худой и говорящий чуть гнусавым голосом, по прозвищу Жила. - Что ты как рыжий? Само по себе это было не смешно, но в приложении к блестящей, лишенной волос голове показалось забавным. Все захохотали пьяно. - Какой ты остроумный, - ответил тогда Рыжий негромко. - Острый язык твой. У меня карандаш есть - заточишь? - Я не карандаш заточу, я тебя задрочу, - ответил Жила весело, и все снова весело обнажили пьяные клыки и языки розовые. - Ладно, Рыжий, не гнуси, - сам прогнусил Жила вполне доброжелательно. - Иди, выпьем на брудершафт за твое новое имя. При всей своей забубенной веселости он был жестоким, Жила, и умел обломать, и любил это делать. Так и повелось: Рыжий. - Чего он? - весело спросил Самара у Сержанта. - Иди, с ним сходи, - ответил Сержант, быстро успокоившийся. - А то он… бросится там сейчас на растяжку. Последи, чтоб… Самара, весело ухмыляясь, вышел на улицу. - Автомат возьми, куда ты со своим веслом побрел! - крикнул вслед Сержант. Самара вернулся и поставил в угол снайперскую винтовку, взял “калаш”. - Что у вас тут? - появился Вялый. Сержант пожал плечами. - Все нормально, Вялый, - ответил, улыбаясь. - Или тебя тоже больше Вялым не называть? - Да, называй меня Скорый, - зареготал он в ответ. Прошел еще один муторный, на одной ковыляющей ноге, час. Рыжий вернулся и молча сидел, глядя перед собой. Его обходили, словно неживого. - Сержант! - позвал Вялый. - Поди на словечко. - Слышишь, что этот говорит? - кивнул Вялый на Витьку, когда Сержант подошел. Сержант вопросительно мотнул головой. - Он ночью слышал, как стреляли. В районе села. Сержант перевел глаза на Витьку. - Немного, минуты две, - ответил Витька быстро. - Даже минуту, наверное. - А ты с кем стоял? - спросил Сержант. - С Самарой? Он отчего не слышал? Спал, что ли? Самара уже образовался за плечом с виноватым видом. - Сержант, я клянусь: не спал. Задремал на минуту. Меня Витька толкнул, когда начали стрелять. - А чего вы меня не разбудили? - Так прекратили сразу. Сержант постоял недолго, глядя в бойницу, в лицо задувал ветер… и вышел на улицу, за блокпост. Думал там, втаптывая ногой камешек. И чего делать? Оставить пост, идти на базу?.. Нет. Кого-то одного отправить на базу или двоих, чтобы узнали, в чем дело? Кого? Вялого и… Витьку. Да. Или всем сразу идти? А пост оставить? Кому он нужен… Нет, нельзя… Он развернулся, чтобы войти в блокпост, и тут вдалеке раздался такой явственный грохот, словно разорвалось огромное брезентовое полотно, и оттуда начался камнепад. Глухо било и отдавалось эхом в земле. Из блокпоста выскочили разом и Витька и Самара, заполошные, как с пожара. Стали на месте, потому что бежать было некуда. Все смотрели в сторону базы: грохотало там. - Нас штурмуют, пацаны, - сказал Сержант, не очень узнав свой голос, как-то непривычно прозвучавший. - Их штурмуют, - сказал Кряж - он тоже вышел, труба гранатомета за спиной. - А нас - еще нет. - Нас и не будут, - ответил Сержант и сразу повысил голос: - Ну-ка, на хер все, давайте в блокпост, вылетели… Несколько минут они слушали явный шум боя. - Собираемся, - велел Сержант. - Цинки возьмите. Гранат, кто сколько сможет. Уходим на базу. Все, кроме Рыжего, начали застегивать разгрузки, перевязывать натуго ботинки, собирать гранаты - они постоянно лежали на блокпосту в двух зеленых ящиках. - А пост? - спросил Рыжий. - Собирайся, рядовой, - сказал Сержант. - Пост мы оставляем. Я так решил. Сержант взял бинокль и минуту разглядывал местность вокруг блокпоста, сначала в одну бойницу, потом во вторую. - Пошли, все. Крепкой трусцой они сделали пробежку до перелеска, негусто стоявшего в ста метрах от блокпоста. - Стоп, - скомандовал Сержант. Все присели на вялую травку. - Машина… Машины едут, - сказал Вялый, вглядываясь в дорогу. - Со стороны базы… Сержант сам услышал шум моторов еще раньше. Он тоже смотрел на дорогу, видя краем глаза, как Рыжий улыбается. Радуется, наверное, что сейчас меня вздрючат за то, что оставил блокпост, подумал Сержант лениво. - Наш! Это наш “козелок”! - растянул пигментную щеку в улыбке Вялый. - Пошли, чего мы тут… - Сиди, - тихо откликнулся Сержант. “Козелок” подъехал к блокпосту почти в упор, ко входу носом, и забибикал: два, три сигнала подряд. Вялый встал в полный рост, удивленно глядя на Сержанта, и сразу же сел: из “козелка” выскочили двое бородатых в странной какой-то, яркой форме и притаились у входа в блокпост. Потом еще один выпрыгнул и, пригибаясь, подскочил к бойнице, извлекая, кажется, гранату из богатого видом, не российского “лифчика”. - Охереть, - выдохнул Вялый. - Кто это?.. Это же чехи. На нашем “козелке”. Давай их мочканем? Самара лязгнул челюстью. Рыжий сжимал автомат, то вцепляясь в цевье, то раскрывая руку: на черном железе оставался влажный след. Треснула граната в помещении блокпоста: бородатый бросил. И еще одна. И третья: ее, кажется, вкатили в бойницу с другой стороны. Следом из машины выскочили другие двое, и все они влезли в блокпост. Их не было минуты полторы. - Уходим, - сказал Сержант. - Давай обстреляем? - предложил Вялый, чуть не дрожа от желанья. - Мы не будем, понял, Вялый? Не будем! - ответил Сержант, почти рыча. - Почему? - спросил Вялый, и ноздри его дрогнули. - А потому что перестреливаться с блокпостом - пустое дело. Так можно стрелять целые сутки. Или ты хочешь его штурмом взять? Вшестером? - А машину? - спросил Вялый презрительно. - А если там наши пацаны? Хотя бы один? Связанный? Хочешь его прострелить? Вялый двигал желваками, словно жаждал перекусить что-то, мешающее дышать, наброшенное, как узда. Все не отрываясь смотрели на блокпост. Оттуда вышли бородатые, хмурые и быстрые: залезли в машину и резко рванули с места, обратно в сторону базы. Отъехав недалеко, возле крутого поворота за холм, уводящего их из-под обстрела, дали длинную очередь по перелеску. Самара чертыхнулся так, что едва не упал на живот, Вялый присел на колено, Сержант не шелохнулся. Пули прошли высоко - по кронам. Догадались, что мы где-то здесь… - подумал Сержант. И сами боятся. - Надо было их встретить на блокпосту, - сказал Вялый. - Я бы их встретил. - Ты бы лежал там сейчас с дыркой в голове, - ответил Сержант и пошел первый меж деревьев. Через тридцать секунд обернулся: все шли за ним. Он прибавил шагу, побежал. Слышал дыханье и топанье тяжелых мужицких ног. Если бежать кратким путем, то они могли выйти к базе одновременно с “козелком”. Его дорога была куда длиннее. В стороне базы продолжалась стрельба, изредка прекращаясь, тогда они останавливались и дышали. Рыжий дышал всех тяжелей: он цинк с патронами нес. Ничего, пусть… - подумал Сержант, но на следующий переход цинк взял Самара. Ну, пусть Самара, согласился Сержант. Километра за два до базы пошли медленней, неспешно. Скоро наши собственные растяжки начнутся, размышлял Сержант. Я ведь их не видел с этой стороны… И вообще их другой взвод ставил… Сейчас потревожим свою собственную гранату, как будет хорошо… - Давай правее брать, к дороге, - сказал минут через десять. Вялый ткнулся ему чуть ли не в затылок: он шел так упрямо, словно взял след и оставлять скорую добычу не собирался. - Это еще зачем? - спросил Вялый. - Затем, - ответил Сержант. Выстрелы раздавались совсем близко, и было от этого жутко на душе. Сейчас, вот сейчас же появятся люди, которые захотят тебя убить, а тебе нужно будет убить их. Бойцы озирались неустанно. Стреляли, впрочем, больше всего с базы, подумал Сержант, присев, когда затарахтело особенно упрямо. И брали высоко. - Сержант, ты что молчишь? - не унимался озлобленный Вялый. - Мне кажется, что стреляют только с нашей стороны, - сказал Сержант. Вялый прислушался. - И чего? - спросил. - А то, что они больше распугивают, чем перестреливаются. Может, там, в лесу, и нет чехов. И чем больше мы будем лезть к базе… - сержант набрал воздуха, куда-то все время пропадающего, - тем больше у нас шансов… чтобы нас свои застрелили. Ты понял? И еще сейчас начнутся наши растяжки. И мы на них можем подорваться. - Он объяснял все, как ребенку. Вялый смотрел недоверчиво. - И чего? - еще раз спросил Вялый. - Наблюдайте, наблюдайте, парни, - сказал Сержант оглядывающимся на них бойцам. - А то вылезут откуда… - И только после этого посмотрел на Вялого. - Мы пойдем к дороге. У дороги нет растяжек. И оттуда можно базу хорошо рассмотреть. Если они нас первые не увидят. Они двинулись наискосок, в сторону от базы, - туда, где шла дорога. Перелесок кончился, началась открытая местность. Присели, переводя дух. Вслушивались, как снова стреляли. Отсюда опять было неясно, как стреляют, кто, в какую сторону. Рации бы сейчас… Носимся тут… - подумал Сержант печально, покосился на Витьку, и, показалось, тот понял его взгляд, отвернулся. Сержант достал бинокль и стал смотреть на видную уже дорогу. “Козелок” наш, наверное, проехал недавно… Вот если добраться до того поворота налево, понимал Сержант, нам будет видно базу. Можно, лежа на насыпи, рассмотреть все. Только если кто-то поедет по дороге… Будет глупо. Никуда не убежишь. Вдвоем пойдем, решил Сержант. С Вялым? Кряжа бы взять, но у него гранатомет. Он отсюда граником любую машину жахнет… А Вялый сразу в штыковую бросится… Ну, не Рыжего же брать. И Витьку не возьму. А Самара еще молодой. - Пошли, Вялый, - сказал. - Пацаны, прикроете, если что… - попросил. - Кряж, ты за старшего. Если увидишь: возле нас машина с бородатыми встала - стреляй сразу. Меться лучше. Твой выстрел спасет нас. Если попадешь… И все остальные пусть поддержат. К дороге можно было бы доползти, но это уж совсем унизительным показалось. И они побежали, сгибаясь и хватая воздух цепкими лапами. Какая дурь, думал Сержант. Бежим, как… как дураки… Сейчас подбежим к дороге, и нам навстречу… черти эти… на машине… “Куда спешите, солдатики?” - спросят. И мы развернемся и побежим обратно… По камням и рытвинам, чуть ноги не поломав, добрались… Перебежали через дорогу, по которой еще вчера ехали, такие свободные, спокойные, локти наружу, потные морды улыбались… Вот и след от колес, пыльный… Скатились на задницах по насыпи. Поползли к повороту. Ну что, база… Как ты там, база?.. - думал Сержант, прислушиваясь. Сейчас глянем, а там черный флаг висит… Что же это творится в моей стране, подумал еще мельком. Почему я ползаю по ней… а не хожу… База, вот. Стоит углом, боком. Два смурых этажа, мешки на окнах. Ничего не видно. Никто ее, по крайней мере, не штурмует. Лестницы не стоят приставные, не лезут по ним. Сержант долго вглядывался, прищуриваясь, глупо надеясь, что увидит чью-то руку, махнувшую из бойницы, или даже лицо - и все сразу станет ясно. Потом взял бинокль, приник надбровными дугами. База была непроницаема. - Чего там? - не выдержал ожидания Вялый. - Ничего, - ответил Сержант и передал Вялому бинокль: тот все равно не поверил бы, что - ничего. Вялый смотрел долго, и Сержант начал от этого уставать: надо было возвращаться в перелесок и снова думать, как быть. Пить охота. Достал фляжку, глотнул. Вялый пополз куда-то. Сержант хмуро смотрел ему вслед, не окликая. Насыпав себе пыли на черный берет, Вялый высунулся высоко, но смотрел уже не на базу, а куда-то в сторону. Опять, злобная, началась стрельба - палили с другой, невидимой им стороны базы. С этой и некуда было стрелять, кроме как по дороге и по деревьям. Но от базы до перелеска лежало метров триста пустоты и песка, и все это хорошо простреливалось. Зато с оборотной стороны базы были холмы и еще какие-то брошенные постройки, вроде конюшен или коровника. Там было где укрыться бородатым. - Я “козелок” вижу, - сказал Вялый, вернувшись: рожа грязная, но сухая, не потная - Сержант подивился на это. - Где? - За постройками торчит. Они объездной дорогой туда подъехали, видно. Мимо базы. Здесь не проезжали. Чтоб не обстреляли их наши. С одной стороны, “козелок” нам нужен: там рация, размышлял Сержант. С другой - у бородатых уже есть рации наши… И волну они знают. Они ведь разоружили пацанов, что ехали нам на смену… Или убили уже… Не будем об этом, не надо. Никого не убили. Все живы… О чем я? - Вялый, зачем нам этот “козелок”? - спросил Сержант вслух, чтоб не думать. - Да тебе вообще ни хера не надо, - ответил Вялый, слизывая белую пыль с губ. - Мне не надо. Надо тебе. Вот я советуюсь: зачем? - Там рация. - Я уже подумал. Чехи на ней уже сидят наверняка, на нашей волне. Что мы скажем в эту рацию: привет, братки, мы в лесу? Возьмите нас, кто-нибудь! - Лучше здесь, в пыли, сидеть? - спросил Вялый. - Без жратвы? Сержант молчал недолго. - В лес пойдем, - сказал. - А вечером - к постройкам. Когда стемнеет. Сержант лежал на траве. Все тело томилось и ныло от неизбывного ощущения, что в этом лесу водятся другие человеческие звери и они могут прийти сюда. Но прятаться было негде. И думать не о чем. Потому что любая мысль приводила к тому, что сегодня могут убить… Как все-таки это… глупо. Оказалось, что только так все и выглядит - глупо, когда подступило к самой глотке. Сержант вспомнил, как он позвонил матери, приехав сюда. Мать даже не знала, что он здесь: он ей не сказал, уезжая, - обманул. И тут услышал ее голос в трубке. - Я убью тебя, сынок, что ж ты делаешь! - сказала мать. Сержант даже улыбнулся тогда: настолько нелепо, настолько беззлобно и оттого еще более жалостно прозвучали эти слова ее. Мать и сама испугалась своего “убью” - такого привычного дома, произносимого часто в сердцах, когда в детстве Сержант ломал что-то, бедокурил как-то. А теперь это слово приобрело иной смысл, жуткий для матери. “Не убью, не убий, не убейте!” - такое ей хотелось, наверное, прокричать в трубку. Но не было тогда для крика причин: на второй день после приезда отряда у них была первая и последняя нормальная перестрелка с той стороной. Какие-то твари опустошили несколько рожков по блокпосту и уползли в свои норы. И все… До сегодняшнего дня ничего серьезного не случалось, мать. Думаешь все-таки о матери, поймал себя Сержант. Не думаю, не думаю, не помню никого, самых близких и самых родных: не помню, отмахнулся от себя же, понимая, что если помянет другую свою, разлитую в миру кровь по двум розовым, маленьким, пацанячьим, цыплячьим телам, то сразу сойдет с ума. Хочу не помнить, хочу не страдать, хочу есть камни, крутить в жгуты глупые нервы и чтоб не снилось ничего. Чтобы снились камни, звери, первобытное… До Христа - то, что было до Христа: вот что нужно. Когда не было жалости и страха. И любви не было. И не было унижения… Сержант искал, на что опереться, и не мог: все было слабым, все было полно душою, теплом и такой нежностью, что невыносима для бытия. Откуда-то выплыло, призываемое всем существом, мрачное лицо, оно было строго, ясно и чуждо всему, что кровоточило внутри. Сержант чувствовал своей лобной костью этот нечеловеческий, крепящий душу взгляд… Он вздрогнул и понял, что заснул на секунду. Быть может, даже меньше, чем на секунду. И был у него сон. Присел, всмотрелся в полутемь. - Ты чего увидел? - спросил Самара. - Сталина, - ответил Сержант хрипло, думая о своем. - Сержант! - окликнул Самара. - А. - Ты что? - Все нормально. Собирай посты. Пошли охотиться. Они шли в темноте почти не таясь. Сержант ничего никому не сказал. Чтоб не уговаривать. Да и вообще не хотел говорить больше. Это чужая земля, повторял Сержант как в бреду. Чужая земля. Почему она так просит меня? Я же был легок… Мне же было легко… Я умел жить легче снега… Чем так придавило меня? Земля раскалывается. Сумасшедший и растоптанный Восток. И призраки, и мерцающий прах Запада. И магма, которая все поглотит.