Избранный - Максим Замшев

В воскресенье жена и дочери Рыбкина поднимались очень рано. Они взяли такую моду ходить по воскресеньям в церковь, к заутрене. Все это обставлялось ими чуть ли не как геройство, как стоический духовный подвиг. Все подруги моментально оповещались о новой повадке барышень и маменьки! С вечера субботы все разговоры были только об этом, а приготовления велись такие грандиозные, как будто родной дом покидался на несколько лет…

После возвращения домой начиналось упоительное обсуждение: кого они встретили в церкви, какой очаровательный платок был на жене такого-то, какие дорогие туфли на сестре такого-то, как быстро оправилась после смерти мужа такая-то… Можно было подумать, что речь идет о посещении не утренней службы, а модного клуба или, как минимум, показа мод. Надоумила их ходить в церковь ближайшая товарка жены, супруга одного очень богатого человека. Звали ее Таисия Петровна. К этой даме женская часть семьи Рыбкина прислушивалась в обязательном порядке и выполняла все ее наказы почти с воинской дисциплинированностью. Однажды Станислав попытался осведомиться, почему его благоверная и дети стали такими набожными, хотя раньше ничего такого за ними не наблюдалось, и получил жесткий ответ, что так надо, что все приличные люди сейчас ходят в церковь и что Таисия Петровна считает тех, кто не ходит к заутрене, безнадежно отставшими во всех планах особями, которые сгорят в адском пламени.

Теперь Рыбкин коротал воскресные утра в одиночку. Что делать? Полежать еще или все же встать и пойти готовить завтрак? Надо что-то выбрать. Рыбкин предпочел все же встать. Голова после «вчерашнего» побаливала.

Он поставил чайник на кривую плиту, заглянул в холодильник, потом закрыл его и сел дожидаться, пока из эмалированного носика покажется струя пара. Вдалеке зазвенел мобильник. Рыбкин чертыхнулся и побрел обратно в комнату. Звонила жена. Голос был коротким, как пулеметная очередь. Согласно указаниям, Рыбкин должен был срочно поехать в платный медицинский центр и забрать анализы одной из дочек.

Стасик взглянул на часы, прикидывая, успеет ли он позавтракать, но решил не рассиживаться. Он уже зашел в кухню, дабы выключить чайник, как снова раздался звонок. Жена требовала, чтобы по дороге он купил персиков для девочек.

5

С острова Сен-Луи до бульвара Сен-Мишель не было никакого смысла передвигаться на машине. Сидение в жаркой кабине – небольшое удовольствие. Куда приятнее пройтись по радостным умытым набережным, любуясь солнечными бликами на воде!

Геваро предвкушал новый поворот событий. Давненько он не имел чести лицезреть Франциска Клемана! Вспомнит ли всемогущий ныне банкир своего старого приятеля по Лицею Генриха IV? Интересно, хоть что-то осталось в банкире от того вихрастого озорника, так любившего хохотать на переменах, а на уроках разглядывать дешевые фривольные картинки?

Геваро пересек Сену и вышел на знаменитую площадь Сен-Мишель, изрядно загаженную после субботней ночи. Около знаменитого фонтана валялись банки из-под пива, окурки и просто неопознаваемый мусор. По бульвару, называвшемуся так же, как и площадь, в сторону Люксембургского сада вяло тянулись автомобили. Из немногих работающих в воскресенье магазинов доносились голоса бесконечно суетящихся продавцов, охранников, уборщиц. В такую жару все двигались по инерции.

Солнце выжигало из жизни сам смысл.

Дом Клеманов выделялся своей массивностью и обманчиво выглядел чуть крупнее остальных домов на бульваре.

Охрана не хотела пропускать Геваро ни под каким видом, ссылаясь на недавний приказ хозяина впускать только тех, кого он сам отметит в списке. Человека с фамилией Геваро в этом списке, само собой, не было… И как полицейский ни пытался пустить в ход всю свою выработанную за годы работы артистичность, ничего не выходило. Охранник, очень плотный, с габаритной шеей, только высовывался из-за двери и грозно и недобро поглядывал на незваного гостя.

Наконец Геваро пригнулся к охраннику очень близко, тот, ничего не подозревая, не стал отстраняться! По его мнению, этот невысокий, бедновато одетый господин со странностями не мог представлять для него никакой опасности. И уж никак он не ожидал, что этот невзрачный тип указательным пальцем очень резко ткнет его в грудь, так что он потеряет равновесие и упадет.

Пока охранник, чертыхаясь, поднимался, Геваро успел проникнуть вглубь дома. Уже дребезжала сигнализация, стали сбегаться обитатели дома… Спасло Геваро появления самого Франциска Клемана. Он в домашнем халате предстал перед всеми на площадке парадной лестницы. Геваро, увидев нынешнего главу банкирского дома, расплылся в улыбке и почти пропел:

– Друг мой Франциск, узнаешь ли ты Геваро?

Лицо банкира потеплело:

– Боже мой, Мишель, неужели это ты? Как я рад, старина!

Франциск Клеман начал спускаться с лестницы навстречу старому полицейскому. Достигнув последней ступеньки, он широко раскинул руки и заключил Геваро в объятия. Охрана, по знаку хозяина, вернулась на свои места.

6

Что должно произойти, чтобы два русских человека, мужчина и женщина, пили утром кофе в Париже, на улице Риволи? Да в общем-то, ничего особенного. Если отбросить всю романтическую подоплеку, то станет понятно: течение наших жизней столь необъяснимо, что куда угодно может привести русского мужчину и русскую женщину. Даже при условии, что их судьбы не озарены не только взаимной или односторонней симпатией, но и просто никак не сопряжены друг с другом ни в прошлом, ни в будущем.

Подходя к обычной парижской кофейне, с улыбчивыми официантками и узкими столиками, ни Климов, ни Эвелина не догадывались, как серьезно свяжутся их жизни в ближайшие часы и как мало в этой связи будет зависеть от них самих.

По большему счету, все это время, что прошло после их встречи в аэропорту Шарля де Голля, Климов не вызывал у Эвелины никаких серьезных эмоций, кроме легкого раздражения из-за причиненного ей неудобства. Да, ей среди ночи пришлось ехать встречать его, потом, совершенно не выспавшись, повинуясь правилам вежливости, проводить с ним сегодняшнее пыльное парижское утро. Но всего этого изначально недостаточно, чтобы отнестись к Климову по-особому.

Если бы не ночные звонки…

Париж Трофимова давно уже не воспринимала как одну из сияющих величием мировых столиц, излюбленное лакомство туристов всего мира. Она жила в нем долго и уже не замечала абсолютно ничего, кроме суеты и шума, связанных с большим количеством эмигрантов с Черного континента. Кто бы мог подумать, что все сложится именно так! Когда ей объявили, что отправляют работать в парижский корпункт, она бесконечно обрадовалась. По всем законам продвижения по карьерной лестнице (а законы эти Эвелина за годы работы в медиабизнесе изучила в совершенстве), уж ей-то точно не светило столь лакомое место. Обычно в заграничные корпункты посылают на работу сынков и дочерей боссов или тех, кто выслужился до остатка и обретал свой последний бонус. Вопросы в голове вертелись, но она их, само собой, и не думала задавать – просто собрала чемоданы и села в самолет.

Первые дни в Париже, в который она попала впервые, стали днями ошеломляющего звонкого счастья. Как хорошо, что позади осталась эта жуткая Москва, в которой над всем властвует страх, множа мании и фобии, мешая жить, любить, работать… Но вскоре Трофимова поняла, что ее удивительное назначение не является началом чудесной сказки, что на роль Золушки, превращающейся в принцессу, ее никто не назначал. Руководитель корпункта Вольдемар Чекальный или, как его звали друзья и собутыльник, Волик, родственник владельца холдинга Альфреда Брынзова, оказался полнейшим ничтожеством, думающим только о бабах, спиртном и развлечениях. Другие работники, набранные Чекальным, тоже не отличались ни смекалкой, ни находчивостью, ни работоспособностью. На ее хрупкие женские плечи легла неимоверная служебная нагрузка. Похоже, ее выписали в Париж, чтобы она делала все за всех, а Волик докладывал бы начальству о своих творческих достижениях.

Она уставала так, что по вечерам навзрыд рыдала в своей небольшой служебной квартире, из которой так живописно смотрелся Антверпенский сквер. Когда она видела в окно счастливых мамаш, катающих по скверу коляски или наблюдающих за резвящимися чадами, ее кулачки сжимались так, что ногти больно впивались в кожу ладоней. Ей виделось, что кто-то заставил ее заглотить крючок, и она теперь беспомощно болталась на леске, лишенная настоящей жизни.

Раздражение, усталость, злоба накапливались в женщине с каждым днем. Ей представлялось, что ее личная жизнь не складывается из-за этой дурацкой затянувшейся командировки. Время шло и губило ее. Париж медленно становился ее адом…

– Какой кофе вы предпочитаете? – Климов, задавая этот вопрос, мягко заглянул Эвелине в глаза.

– Предположим, я не предпочитаю никакого кофе. Такая жара может, выпьем что-нибудь прохладительного?