Миссия Шута - Робин Хобб

Шут вошел в мою жизнь легко и без проблем, заполнив пустоту, о существовании которой я и не подозревал. Пока он со мной жил, я почти не скучал по Неду, только ужасно хотел показать его Шуту. Я знаю, что часто говорил о мальчике. Иногда Шут работал со мной в саду или помогал ремонтировать загон, построенный из камня и дерева. Когда нужно было сделать что-то, с чем легко справится один человек, например выкопать новые ямки для шестов, он сидел рядом и смотрел. В такие моменты мы болтали о простых, обыденных вещах, о работе, весело подтрунивали друг над другом, как два человека, выросших вместе. Если же я пытался заговорить о серьезных проблемах, он с шуточками отмахивался от моих вопросов. Мы по очереди садились на Малту, поскольку Шут хвастался, что она может взять любое препятствие, и, судя по тому, как она легко справлялась с импровизированными барьерами, расставленными тут и там на моем участке, он говорил правду. Маленькая лошадка, казалось, получала от наших упражнений не меньше удовольствия, чем мы.

Вечером, после ужина, мы иногда уходили на скалы, или спускались вниз, или после прилива бродили по берегу. В сумерках охотились вместе с волком на зайцев, а потом возвращались домой и разводили камин – больше для уюта, чем ради тепла. Шут привез с собой несколько бутылок абрикосового бренди. Голос у него оставался таким же приятным, как и прежде. По вечерам он пел, рассказывал разные истории, удивительные и забавные. Какие-то были его собственными приключениями, другие – легендами и сказками, услышанными им во время странствий. Жесты его изящных рук казались более живыми, чем движения кукол, которых он когда-то делал, а выразительная мимика помогала мне увидеть героев его повествований.

Только поздно вечером, когда догорал огонь и лицо Шута погружалось в тень, он начинал говорить о серьезных вещах. В первый день тихим голосом, смягченным бренди, он заметил:

– Ты можешь представить, как мне было трудно позволить Девушке-на-Драконе увезти меня и бросить тебя? Я заставил себя поверить, что с тобой все будет в порядке и ты останешься в живых. Моя вера в себя была подорвана, когда я улетел, а ты остался.

– Твоя вера в себя? – спросил я, сделав вид, что оскорблен. – А в меня ты совсем не верил?

Шут разложил на полу у камина постель Неда, и мы улеглись на ней, оставив свои кресла у огня. Волк, спрятав нос в лапах, дремал слева от меня, а Шут справа – опираясь на локти и положив подбородок на сложенные руки, он смотрел в огонь и болтал ногами.

В его глазах отразились веселые искорки догорающего очага.

– В тебя? Ну, скажем, для меня большим утешением было то, что рядом с тобой остался волк.

И он не ошибся, – заметил Ночной Волк.

Мне казалось, ты спишь.

Я пытаюсь.

Голос Шута звучал почти мечтательно, когда он продолжил:

– Ты пережил все катастрофы, которые я видел в твоем будущем. И потому я тебя оставил, заставив себя поверить, что впереди тебя ждет покой, может быть даже мир.

– Так и было – до определенной степени. – Я сделал вдох и чуть не рассказал ему, как стоял около умирающего Уилла, и о том, что, воспользовавшись Скиллом, через его сознание добрался до Регала и навязал принцу собственную волю. Но потом я медленно выдохнул – Шуту этого знать не нужно, а я не хотел заново переживать те страшные моменты. – Я обрел мир. Понемногу. По кусочку.

Я глупо ухмыльнулся самому себе – удивительно, как всякие мелочи кажутся забавными, когда немного выпьешь.

Неожиданно я начал рассказывать о том, как провел год в горах, как мы вернулись в долину с горячими ключами, и о том, как я построил маленький домик, чтобы провести зиму. В горных краях времена года сменяют друг друга очень быстро. Вот ты выглядываешь в окно и видишь, что листья на березах пожелтели, а за ночь ольха накинула на себя красное покрывало. Еще пара ночей – и в холодное голубое небо уже тянутся голые ветки. Вечнозеленые растения вспоминают о зиме, начинается снегопад – и весь мир кутается в белое, мягкое одеяло.

Я поведал Шуту о том, как мы с волком охотились, чтобы убить время. Мир и исцеление оказались самой хитроумной дичью, которой постоянно удавалось от меня ускользнуть. Мы жили совсем просто, как хищники, у которых нет никаких обязательств, кроме как по отношению друг к другу. Полное уединение стало самым лучшим лекарством от боли, истязавшей мои тело и душу. Такие раны никогда до конца не заживают, но я научился жить со шрамами, как Баррич, смирившийся со временем со своей искалеченной ногой. Мы охотились на зайцев и оленей. Я принял тот факт, что умер во всех смыслах этого слова.

Зимние ветра обдували наше скромное убежище, и я наконец смирился с тем, что Молли больше мне не принадлежит. Те зимние дни пролетали быстро, казались особенно короткими мгновения зимнего солнца, сияющего на белом снегу, а потом наступали сумерки и затягивали полог ночи своими синими, холодными пальцами. Я научился справляться с болью, утешаясь тем, что мою дочь вырастит Баррич, как когда-то и меня самого.

Я много сил тратил на то, чтобы избавиться от мыслей о Молли. Боль от того, что я обманул ее доверие, стала самым ярким самоцветом в ожерелье мучительных воспоминаний. Я всегда мечтал освободиться от своих обязательств, но когда лишился связывавших меня пут, испытал пронзительный ужас и тоску. Зимние дни сменялись холодными ночами, а я лежал без сна и думал о тех, кого потерял. Тех, кто знал о том, что я жив, можно было пересчитать по пальцам одной руки. Шут, королева Кетриккен, менестрель Старлинг и от них Чейд – четыре человека. Еще кое-кто меня видел – Хендс, главный конюший, и некто Таг Риверсон, но мы встречались с ними при таких обстоятельствах, что в их рассказы вряд ли кто-нибудь поверит.

Все остальные, включая тех, кто меня любил, считали, что я умер. И я не мог вернуться, чтобы они узнали, что это не так. Меня казнили за использование Уита. Я не мог рисковать и отдать себя в руки тех, кто ненавидит обладателей древней магии, чтобы они прикончили меня раз и навсегда. Но даже если с моего имени будет снято пятно, я не имел права возвращаться к Молли и Барричу, чтобы не разрушить наши жизни. Предположим, Молли смирится с моей магией и простит мне множество обманов, но ведь они с Барричем муж и жена. Отняв у Баррича Молли и моего ребенка, я его уничтожу. Смогу ли я построить свое счастье на его боли? А Молли?

– Я пытался утешаться тем, что они в безопасности и счастливы.

– Разве ты не мог при помощи Скилла убедиться в том, что это действительно так?

Комнату окутали тени, и Шут смотрел в огонь. Казалось, я рассказываю историю своей жизни самому себе.

– Я убеждал себя в том, что смирился с необходимостью оставить их в покое. Но на самом деле мне становилось худо от одной только мысли, что я могу стать свидетелем их счастья.

Я смотрел в огонь, рассказывая о тех днях, однако почувствовал, что Шут ко мне повернулся. Я не стал оглядываться, не хотел увидеть в его глазах жалость. Времена, когда я в ней нуждался, прошли.

– Я обрел мир, – сказал я ему. – Понемножку, медленно, но он снизошел на меня. Как-то раз утром мы с Ночным Волком возвращались с охоты, на которую отправились на рассвете. Нам повезло, мы поймали горного козла, которого зимний снег заставил спуститься вниз. Мы шли по крутому склону горы, выпотрошенная туша оказалась тяжелой, а пронзительный зимний ветер жалил лицо. Я увидел, как из трубы моего дома поднимается дымок, а за ним висит пар от горячих источников. На вершине последнего холма я остановился, чтобы передохнуть и немного размять затекшие мышцы.

Я помнил тот день так, словно это было вчера. Ночной Волк остановился около меня, а я спрятал подбородок, заросший густой бородой, в воротник плаща, смотрел вниз и думал о том, что теперь у нас есть много мяса, в нашем маленьком убежище тепло, зимнему холоду туда не пробраться и мы почти добрались до дома. Я устал и замерз, но был доволен. Закинув добычу на плечо, я сказал волку:

Мы почти дома.

Почти, – ответил он.

В нашей разделенной мысли я почувствовал смысл, которого не передадут никакие слова, сказанные человеком. Дом. Конечный пункт назначения. Место, которому мы принадлежим. Маленький, жалкий домик стал для меня всем. Я стоял и смотрел вниз и вдруг почувствовал, как внутри шевельнулось сомнение, напомнившее, что у меня есть обязательства.

Мне потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, чего не хватает. Прошла целая ночь, а я ни разу не вспомнил о Молли. Куда подевались моя тоска и ощущение потери? Что же я за человек, если забыл о боли и думал только об охоте? Самая настоящая пустышка – вот кто я такой. Я сознательно заставил себя подумать о людях и местах, которые когда-то считал своим ДОМОМ.

Когда я треплю зубами какую-нибудь дохлятину, чтобы вспомнить ее вкус, ты меня ругаешь.

Я повернулся к Ночному Волку, но он не смотрел мне в глаза. Он сидел на снегу, навострив уши в сторону нашего дома. Порыв холодного ветра взъерошил его густую шерсть, но до кожи не добрался.