Шаляпин в Петербурге-Петрограде - Виталий Дмитриевский

— Слышал, и это было очень хорошо, но...

— Что но?

— Надо всегда думать, что сделаешь лучше, чем до нас делали.

— Знаете, стыдно, а я так вот и думал, да только надо на вас проверить.

— А ну-ка покажите.

— Хочу я так, — говорил Шаляпин, — не вбегает он на сцену. Можно?

— Ну почему же нельзя.

— Фарлаф лежит во рву, то есть я лежу, и убедил себя, что давно лежу и

вылезти страшно, ой, как страшно. И когда занавес пошел — на сцене ни-ни, ни

души, и вдруг из рва часть трусливой, испуганной морды, еще и еще, и вдруг вся

голова, а затем — сам целиком, вот вытянулся...

«И тут, — вспоминал свидетель этой беседы академик Б. В, Асафьев, —

было продемонстрировано все появление Фарлафа, и когда он показался весь, —

Шаляпина в комнате не было, а стоял гигантский верзила, сам себя напугавший.

— Я весь дрожу, и если бы не ров, куда я спрятался поспешно... — Белове

«куда» были неуловимо очаровательные трусливые акценты с паузочками, а взор

тянулся пугливо к рву. .

Надо было видеть радостную восторженность Стасова. Он тоже вытянулся

во весь свой громадный рост перед Шаляпиным и поцеловал его: «Ну уж

бесконечно умнее, тоньше и вкуснее, чем у Петрова». Дальше шли объяснения,

показы всей роли Шаляпиным и красочные «вставки» Стасова о Фарлафах

разных эпох, а кстати и о самом Глинке.

Заключительный свой жест — прихлопывание земли ногой вслед за

исчезновением Наины — Шаляпин показал изумительно, к окончательному

восторгу своего собеседника. Фарлаф — Шаляпин смотрит в пустое

пространство, и чувствовалось, что он еще видит «страшную старушку». Вдруг

обрадовался: «Нет!» И тут же струсил. И вот, чтобы убедиться, что

действительно никого уже нет, он сперва прощупывал ногой место исчезновения

Наины, потом с торжеством вступал на него всей тяжестью фигуры Фарлафа, и

тогда уже начиналось ослепительное «хлестаковское» хвастовство: „Близок уж

час торжества моего!"»

Последняя встреча Стасова с Шаляпиным состоялась 3 сентября 1906 года в

квартире Стасова. Было много друзей. За ужином хозяин дома провозгласил тост

за здоровье гостя, Шаляпин в ответ запел «Славу», остальные подхватили. Один

из гостей забавно читал остроумные юморески. «Но Шаляпин — Шаляпин,

какой он вчера был, просто невообразимо, — восхищенно писал Стасов брату.

— Так произвел «Ich grolle nicht» и «Die alten bosen Lieder»3, как, кажется,

никогда еще! Я подобного у него не слыхивал...»

В декабре 1906 года Стасов умер. Шаляпин не был на похоронах своего

старого друга, но на одном из венков, возложенных на могилу, была надпись:

«Мир тебе, дорогой мой богатырь Владимир Васильевич. Со скорбью Федор

Шаляпин»...

Без Стасова Шаляпину в Петербурге первое время было одиноко. Может

быть, именно поэтому он так стремился на «среды» Римского-Корсакова,

лучшего друга Стасова, хотя, как уже говорилось, между Шаляпиным и

Римским-Корсаковым не было той близости, какая возникла между ним и

Стасовым.

Как-то на одной из «сред» у Римского-Корсакова были исполнены две

небольшие оперы — «Скупой рыцарь» С. В. Рахманинова и «Женитьба» М. П.

Мусоргского. «Ф. И. Шаляпин... — вспоминал А. В. Оссовский, — пел с

большим увлечением; сцену в подвале у сундуков, наполненных золотом, провел

с потрясающей силой, поразительно образно, несмотря на отсутствие сцены и

грима».

Шаляпин глубоко уважал Римского-Корсакова, высоко ценил его творчество.

«В Римском-Корсакове как композиторе, — писал позднее Шаляпин, —

поражает прежде всего художественный аристократизм. Богатейший лирик, он

благородно сдержан в выражении чувства, и это качество придает такую тонкую

прелесть его творениям... Иная грусть, чем у Чайковского, у Римского-Корсакова

— она ложится на души радостным чувством. В этой печали не чувствуется

ничего личного — высоко, в лазурных высотах, грустит Римский-Корсаков. Его

знаменитый романс на слова Пушкина «На холмах Грузии» имеет для

композитора смысл почти эпиграфа ко всем его творениям.

Мне грустно и легко:

Печаль моя светла...»

26 ноября 1906 года у Римского-Корсакова Шаляпин, как обычно, много пел

на все голоса — и басом, и баритоном, и тенором, и даже сопрано. По просьбе

гостей и хозяев дома он исполнил несколько сцен из «Каменного гостя»

Даргомыжского, спел всего «Моцарта и Сальери», романс Мусоргского «По

грибы». Потом много говорили о музыке, об опере, о «Царе Эдипе» Софокла.

— Какой прекрасный материал для оперного спектакля! — горячо

воскликнул Шаляпин и прямо обратился к Римскому-Корсакову:

— Вы должны написать «Царя Эдипа»! Должны! Эдип — это же моя роль. В

ваших операх, Николай Андреевич, достигнута удивительная естественность

музыкальной декламации. Да нет же, вы послушайте, — обратился Шаляпин ко

всем присутствующим и прочел начало монолога Сальери, а потом пропел его,

потом спел диалог Моцарта и Сальери, свободно перевоплощаясь в характеры

того и другого, как бы убеждая Римского-Корсакова.

— Вы же чувствуете драму, характеры, интонацию, как никто. Вы должны

писать «Эдипа», — жестикулировал Шаляпин, — да я вам его прочту! Хорошо?

Римский-Корсаков застенчиво улыбался. А Шаляпин не успокаивался:

— Мы непременно соберемся в следующий раз, и я прочту. Непременно.

И сразу же наметил день — 5 февраля.

Зимой 1907 года Шаляпин действительно приехал в Петербург. Он помнил о

своем обещании и готов был осуществить его. Накануне сын композитора В. Н.

Римский-Корсаков пришел к Шаляпину домой. Певец в это время жил в

меблированных комнатах Мухиной на Мойке, около Полицейского моста.

Шаляпин принял юношу очень радушно, посетовал на простуду. На

прощанье вынул из ящика стола большой портрет и размашисто написал: «На

добрую память одному моему длинному приятелю — из Римских — Корсакову.

Бери и помни... 4 февраля 1907. СПБ».

Назавтра должно было состояться чтение «Эдипа». Но болезнь обострилась,

и днем 5 февраля Шаляпин послал Николаю Андреевичу письмо:

«Дорогой и глубокоуважаемый Николай Андреевич!