Дом обреченных - Барбара Вуд

— Войдите, — устало сказала я.

В дверях показалась голова дяди Генри.

— Ты не спишь?

— Нет. Пожалуйста, входите.

Он зашел с таинственным видом, словно не хотел, чтобы кто-то знал, что он здесь. Мягко ступая по ковру, он посмотрел сначала влево, потом вправо и произнес шепотом:

— Я помешал тебе?

Я взглянула на письмо и прикрыла его руками.

— Нисколько. Рада вас видеть в любое время, дядя Генри. Может быть, нам сесть у камина?

— Да, конечно.

Я последовала за ним к софе, озадаченная его странным поведением. Знакомая атмосфера обреченности по-прежнему окружала его, но я уже начинала к этому привыкать. Было еще что-то очень необычное в его персоне, что я не могла определить, но остававшееся неизменным. Он медлил, явно о чем-то думая и окидывая комнату беглым взглядом.

— Что случилось, дядя Генри?

Наконец он повернул ко мне лицо, и тогда я увидела суженные зрачки, остекленевшие глаза. Мой дядя находился под воздействием опиума.

— Вчера вечером ты сильно расстроила свою кузину Марту. Более того, твои слова обеспокоили всех нас. Лейла, ты становишься неблагоразумной, и я должен предостеречь тебя.

— Предостеречь меня?

— Не рискуй заходить в области, которые тебя не касаются.

— Которые меня не касаются! Гибель отца и брата! Вы считаете, что это меня не касается?

— Это случилось двадцать лет назад, зайка!

— Неважно, вчера или двадцать лет назад, для меня это одно и то же. Мой долг по отношению к ним — защитить их доброе имя.

— Но это бесполезно, Лейла! То, что ты пытаешься вспомнить, только ужасный кошмар. Поверь мне, если однажды ты вспомнишь то, что видела в роще, ты поймешь, что мы говорили тебе правду.

— Но если это так, дядя, то почему вы все так беспокоитесь о том, многое ли я вспомнила? Почему вы все, кажется, боитесь того, что я вспомню?

— Только ради тебя самой.

— И все, чего вы мне желаете, это чтобы я вернулась в Лондон и вышла замуж за Эдварда. Верно?

Дядя Генри не отвечал. Вместо этого его глаза шныряли по комнате, безостановочно, изучающе. Я гадала, зачем он принял лауданум[4].

— Или, — тут я понизила голос, — вы не желаете, чтобы я вообще выходила замуж?

Он повернулся ко мне и схватил мои руки. Его ладони были холодными и влажными.

— Лейла, если ты когда-нибудь выйдешь замуж, то передашь дальше болезнь Пембертонов!

— Ее не существует, дядя Генри. Как можете вы верить в миф, который не имеет под собой основы?

— Потому что болезнь есть!

— Я отказываюсь в это верить!

Лицо дяди Генри помрачнело.

— Тебе не стоило сюда возвращаться, Лейла…

— Ну что ж, я вернулась, и этого уже не поправить. И я намерена пойти дальше и вернуть себе память. Какой бы ужасной она ни была, но она моя по праву.

— Этого может никогда не случиться, Лейла.

— Случится. Я знаю, что случится.

— Никто из нас не станет тебе помогать.

Как хорошо я это знала! И в первую очередь никогда не станет помогать тетя Анна. Колин теперь против меня. Марта обижена. А Тео — какова его позиция? Придется возвращать себе память, рассчитывая на собственные усилия.

— Как же ты собираешься пробудить воспоминания, которые крепко заперты у тебя в сознании и не хотят выходить наружу?

Я взглянула на дядю Генри со всем самообладанием, на какое только была способна.

— Я сделаю это, отправившись завтра в рощу.

Глава 7

Он сидел, долгое время ошеломленно уставившись на меня, и я уже спрашивала себя, слышал ли он. Наконец дядя пришел в себя:

— Ты не должна ходить в рощу, Лейла. Никогда.

Как, должно быть, он похож на моего отца — лицом, движениями, звуком голоса. При обычных обстоятельствах я бы любила этого человека с его прекрасными седыми волосами и элегантным костюмом, у которого такие же, как у меня, глаза и подбородок. Но теперь это уже невозможно до тех пор, пока я опасаюсь его, испытывая ужас перед тем, насколько далеко он может зайти, защищая интересы своего семейства. Дядя Генри никогда не стал бы мне вредить, в этом я была уверена, но его противодействие могло принести мне много неприятностей.

— Я пойду туда, потому что должна это сделать.

— Но зачем? — вдруг взорвался он. — Для чего?

— Мне надо вспомнить.

— Я знаю, что ты замышляешь, Лейла. Я знаю, что будет потом. Объявив своего отца невиновным, ты переложишь вину на остальных членов этого дома. Ты обвиняешь Пембертонов в убийстве!

— Мой отец был Пембертоном, и вы все легко обвинили его!

— Это другое. Он был одержим лихорадкой и бредом.

— Как это удобно для всех вас. Но я в это не верю.

— А мотивы? Каковы мотивы? Твои намеки Марте на то, что среди нас идет ожесточенная вражда из-за денег, просто отвратительны. Как это низко и вульгарно с твоей стороны!

Меня задело за живое. Для него объявить моего беззащитного отца убийцей было благородным и справедливым. Но, обвинив одного из них в том же самом, я опускалась до вульгарности.

— Другого пути нет. Я должна завтра пойти в рощу.

Дядя Генри, казалось, ушел в себя. Я не могла представить, как много он принял лауданума или почему он его принял, но я знала, что это мощный анальгетик. Он положил ладонь на лоб.

— Это еще хуже, чем раньше.

— Что хуже, дядя?

— Головная боль. О, Лейла, какая головная боль, какой отвратительной может она быть!

Я смотрела на дядю в легкой тревоге.

— Сколько лауданума вы приняли, дядя?

— Гм? — Его взгляд блуждал. Он не способен был сфокусироваться. — Анна дает мне его с чаем. Теперь его нужно гораздо больше. Этот проклятый ветер создает ужасные сквозняки по всему дому, от этого и головные боли.

— Понимаю… Скажите мне, дядя Генри, а мой отец страдал от них?

— От чего? О, мне пора идти. Мама всегда желает видеть меня перед тем, как отойти ко сну.

— Бабушка может немного подождать.

Тут он усмехнулся.

— Как мало ты еще знаешь, зайка. Никто не смеет заставлять ждать Абигайль Пембертон! — Он поднялся на неустойчивых ногах и машинально опустил ладонь мне на плечо. — Лейла, возвращайся в Лондон, пока можешь.

— Я так не думаю, дядя. Не сейчас…

Когда он обрел равновесие, его глаза вновь обшарили комнату, и я увидела, как они остановились на моем неоконченном письме Эдварду.

— Пишешь кому-то?

— Нет, — солгала я, — просто набрасываю некоторые мысли для дневника. Ветер вдохновляет меня…

— А мне он приносит проклятые боли! — Дядя Генри вдруг стал робким. — Прости мне мои выражения, зайка, но моя голова раскалывается. Мы сможем еще поговорить утром, если ты будешь чувствовать себя лучше.