Этика войны в странах православной культуры - Петар Боянич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Понимание необходимости народной поддержки для боеспособности армии в тяжелейшей войне побуждает иерархов указать на важность самопожертвования и со стороны «тыловиков». Но более существенным в этом случае, мне кажется, то, что желание народа быть активным участником борьбы с врагом, даже оставаясь в тылу, получает обоснование и признание в докладе митрополита Алексия: «Но признать только эти одни причины и условия победы, значило бы осудить весь народ, кроме армии, на бездействие во время брани и свести его к положению безучастного зрителя совершающихся событий. Нет, есть нравственные условия победы, гораздо более широкие, гораздо более возвышенные, могу сказать, даже более действенные, чем численность и сила орудий современного боя. Они, эти нравственные условия, владеют и победоносным воинством, которому нужно воодушевление, которому нужна готовность перенести все и всякие жертвы, лишения, раны и самую смерть; они, эти нравственные условия, нужны и для народа, оставшегося внутри страны, который и до войны породил и воспитал армию и во время войны питает ее духовно. Такими нравственными условиями успеха воинского оружия являются: твердая вера в Бога, благословляющего справедливую брань; религиозный подъем духа; сознание правды ведомой войны; сознание долга пред Богом и родиной».[236]
Заявление о справедливости этой войны, отождествление врага с Антихристом, четкое противопоставление Креста свастике, призыв не только к самопожертвованию, но и к активному противостоянию врагу на фронте и в тылу постепенно, по мере того как вражеские войска продвигались вперед, как мирные жители были вынуждены покидать свои дома, оказывались в плену, претерпевали издевательства и гибли от рук оккупантов, заменяется другим настроем. После встречи со Сталиным и Молотовым иерархов РПЦ в 1943 г. и предложенной государственной поддержки начинают выходить издания («Правда о религии…», «Русская православная церковь и Великая Отечественная война», «Журнал Московской патриархии»), в которых публикуются свидетельства церковнослужителей и верующих о зверствах фашистов, о фальшивости их обещаний поддержки православия. Среди таких свидетельств автор приводит цитату из письма Алексия, архиепископа Уфимского от 27 марта 1942 г. об отступлении из Орла, когда верующие «нашли в себе твердость… не впадая в панику вселить в оставшихся надежду и уверенность, что недалеко то время, когда они вновь соединятся, когда ненавистный враг со стыдом изгнан будет из пределов орловской земли, уверить их в том, что Бог не допустит, чтобы грязный сапог чужеземных ворогов топтал святую русскую землю». И далее: «И мы глубоко верим, что Господь услышит их молитвы. Земля русская будет принадлежать только русским. Залогом нашей уверенности в этом служит неподкупная преданность русского народа Православной Русской Церкви, ее святителям Божиим, твердая, несгибаемая любовь к воспитавшей и взрастившей его русской земле. Всем жертвует, кто чем может, русский народ для защиты своей Родины! Все проникнуто и освящено в русском народе святой молитвой и верой во Христа, и эта вера сожжет дерзнувших вступить на нашу священную землю».[237] Очевидно, что в этом свидетельстве готовность к самопожертвованию переплетается с болью утраты и с ненавистью к врагу, а также неразрывно связываются православное и национальное — русское, поскольку из традиционного тропа «святая русская земля», подразумевавшего не столько землю, сколько страну, где преизобилуют святители и святые, возникают производные: весь русский народ, все в нем оказывается освященным молитвой и верой, а сама русская земля оказывается священной. Такое расширительное толкование сакральности приводит автора к утверждению священного характера войны, вера же становится воинствующей, ибо может «сжечь» дерзнувших попирать ее святыни.
Несмотря на нарушении хронологии, выстраивая свое повествование в драматической логике, после описания надругательств фашистов над верующими автор дает цитату из послания от 24 ноября 1941 г. митрополита Сергия: «Православные, бежавшие из фашистского плена, поведали нам о глумлении фашистов над храмами… Лютый враг Гитлер не только устраивает гонение на христианство, но и хочет истребить славянские народы… Вот почему прогрессивное человечество объявило Гитлеру священную войну за христианскую цивилизацию, за свободу совести и веру».[238] Война становится не только справедливой, но и священной, молитвы о даровании победы дополняются верой в то, что «гнев Божий истребит фашистскую свору, ибо пролитая кровь невинных жен и детей вопиет к небу об отмщении».[239] Священная война движима священной же ненавистью, обоснование которой дается автором в отдельном параграфе с таким же названием на материале свидетельств митрополита Николая (Ярушевича), митрополита Алексия (Симанского), иерея Николая (Хавьюзова), опять же пренебрегая хронологией самих текстов.
Если в начале утверждается, что «Бог благословляет справедливую войну во имя победы добра над злом»,[240] то далее, указывая на явную Божью помощь силе русского оружия после побед 1943 г., на первый план выходит вопрос о возмездии. Опираясь на статью «Можно ли простить фашистов? Мысли православного священника» Николая Хавьюзова,[241] автор сначала цитирует статью: «С точки зрения правильно понятого христианского учения фашисты, безусловно, должны понести заслуженное наказание за все свои жестокости, что возмездие для них неотвратимо. Слова Спасителя о любви к личным врагам, о прощении личных обид нельзя распространить на фашизм, его идеологов и последователей».[242] А далее особо подчеркивает, что победы уже недостаточно, требуется «окончательная победа», «полная и совершенная», чтобы «навсегда истребилось само воспоминание о человеконенавистническом учении фашизма».[243] Переходя к собственным соображениям, автор утверждает, что применительно к фашистам «нельзя говорить о мести. Месть не всегда справедлива; она подвержена страсти и ослеплению. Фашистов ожидает возмездие, то есть справедливое, беспристрастное воздаяние за то, что ими сделано… Фашисты предстанут перед судом всего человечества, и этот суд будет подлинным „гласом Божиим“, „трубным гласом“, карающим сурово и справедливо»;[244] «Ссылки на христианское милосердие просто неуместны, так как „суд без милости не сотворившему милости“».[245]
Таким образом, мы видим, что, с одной стороны, происходит расширение сообщества верующих до всего русского народа, а весь русский народ отождествляется с православными верующими, с православным христианством. В таком случае православные образцы — святые, православные святыни, православная вера становятся общим достоянием и общим источником «воли к победе», которая неоднократно упоминается в свидетельствах как в контексте деятельности священников, которые стремились поддерживать волю к победе и среди военнослужащих, и среди гражданских, так и в контексте информационной политики РПЦ, которая апеллирует к международному сообществу, к христианским церквам во всем мире с целью побудить союзников к более активной деятельности.[246] С другой стороны, свидетельства об ужасах, совершенных фашистами, приводят верующих к ограничению применимости христианской морали, новозаветных заповедей любви и прощения по отношению к
