Особый отряд 731 - Акияма Хироси

Выйдя из вагонов, мы начали бросать в костер, разведенный около железнодорожной насыпи, удостоверения личности, дневники, сберегательные книжки, фотографии. Мне пришлось сжечь и ту фотографию, на которой мы были запечатлены перед главным входом в расположение отряда в день нашего прибытия.

После этой операции мы почувствовали себя крайне жалкими. Когда у каждого на груди были спрятаны эти вещи, еще сохранялась какая-то надежда на то, что удастся выжить. Но теперь нам кaзaлocь, что дело дошло до крайней точки. Впрочем, нам как азартным игрокам приходилось теперь все ставить на последнюю карту. Вероятно, когда человеком овладевают такие чувства, ему нетрудно пожертвовать даже жизнью.

С апреля у меня накопилось на сберкнижке больше тысячи иен. И теперь все эти сбережения, которые хоть немного компенсировали проведенные в отряде тяжелые месяцы, на моих глазах превратились в пепел. Я долго колебался, когда пришла очередь открытки матери Кусуно. «Зараженный страшной болезнью, которую нельзя вылечить, умер ли он своей смертью или его вынудили совершить самоубийство, не имело значения. Одно оставалось непреложным: он уже не жилец на этом свете», — так рассуждал я.

Но как ни дорог был мне Кусуно, пришлось подчиниться приказу. К тому же не хотелось чувствовать ни малейшего раскаяния потом в отношении желания спасти собственную жизнь.

У костра я всюду видел грустные лица людей, которым не хотелось сжигать свои вещи. Над огнем поднимались клубы едкого дыма от сжигаемых бумаг. И как будто желая скрыть от окружающего мира неприятную картину, вскоре спустились сумерки позднего лета. Я долго с тоской смотрел на остатки обуглившихся страниц сберегательной книжки и открытки Кусуно.

Вольнонаемный Офудзи подошел к нам проверить, все ли мы сделали так, как требовалось.

— Помните, тайна отряда дороже наших жизней.

Он стал пояснять нам, что раскрытие тайны о подготовке к бактериологической войне может бросить тень на священные идеи этой войны. Он говорил, что японцы воевали ради мира для народов Востока, но ни словом не обмолвился о том, хотели они этой войны или нет.

Мы были очевидцами того произвола, какой допускала японская армия, сжигая целые маньчжурские деревни, и потому в глубине души усомнились в словах Офудзи.

Надвигалась ночь. Теперь над Синьцзином вместо дыма было видно огромное зарево.

15 августа 1945 года. Четыре часа дня. Пронесся слух, что Япония потерпела поражение. Но так как связь со штабом была прервана, мы не, могли проверить, насколько это соответствовало действительности.

К вечеру два военных врача решили съездить в Синьцзин, чтобы попытаться восстановить связь со штабом. Их должны были сопровождать десять человек из вольнонаемных из разных вагонов. Если Япония потерпела поражение, то после получения от штаба приказа о роспуске нашего отряда нам придется бежать. Наша часть была небоеспособна, и только бегство могло помочь сохранить ее тайну. Но вдруг Советская Армия уже захватила Синьцзин?

Если узнают, что мы Отряд 731, то нам не на что будет надеяться, и тогда придется сражаться до последнего человека.

На конфискованном у кого-то автомобиле группа связи отправилась наконец в Синьцзин. Возможно, мы никогда больше не увидим наших посланцев. Каждый из тысячи человек нашего отряда с надеждой проводил эту группу, молясь о том, чтобы она благополучно добралась и вернулась с добрыми вестями и приказом штаба о дальнейших действиях.

У поезда выставили часовых. Когда машина с группой связи скрылась из виду, мы получили приказ проверить и привести в боевую готовность все оружие. Но какое там оружие! У нас были только сабли, пистолеты, два ручных пулемета да несколько гранат.

Построившись вдоль длинного состава, мы по команде «сабли вон!» обнажили сабли и подняли их над головой.

Лес сверкающих клинков кровавыми отблесками засверкал в лучах заходящего солнца, и это зрелище заставило нас еще острее почувствовать приближение неотвратимой опасности.

Старший по вагону Офудзи отдал нам свой приказ: «Сегодня ночью мы будем прорываться к станции Синьцзин. Если противник атакует нас, мы должны пробиться силой. Чтобы сохранить военную тайну, в крайнем случае каждый из нас должен покончить с собой».

Я взглянул на товарищей. Лица у всех вытянулись и побледнели. Мы были готовы сражаться, но вряд ли могли рассчитывать нa успех. Ведь наша часть состояла из военных врачей, военных чиновников и вольнонаемных служащих, не имевших ровно никакого боевого опыта. И я невольно ощупал рукой висевшую у меня под рубашкой сумочку с ампулой цианистого калия.

— Хорошо. Приказ есть приказ, а сейчас неплохо было бы подзакусить. Придет время умирать — умрем не хуже других, — бодро заявил вольнонаемный Ито, который пользовался среди товарищей большим влиянием. Успокаивая нас, он, вероятно, хотел подбодрить и себя.

И все, словно забыв о своих страхах, занялись приготовлением пищи. Одни отправились в поле за овощами, другие собирали дрова для костра.

— Эх, раздобыть бы что-нибудь получше нашей сакэ, — начал опять Ито. — Вон у врачей и начальников выпивка первый класс. Господин Осуми, может быть, вы постараетесь для нас? — обратился он к вольнонаемному Осуми.

— Смотря на кого попадешь, — ответил Осуми и ушел. Вскоре он вернулся с бутылкой виски в руках.

— Вот молодец! — воскликнул Ито. — Впрочем, сегодня такой дорогой напиток потреблять не следует. Сегодня и сакэ хороша будет. Все равно его сейчас не раскушаешь: случай не тот, — заключил Ито и достал сакэ.

— Выпьем пока сакэ, а виски оставим до лучших времен. Вот приедем в Японию, там и разопьем. Можно и раньше. Если русские заняли Синьцзин, тогда конец. Если же их там нет, можно считать, что мы спасены. Тогда не грех и виски выпить. Ну как, согласны? — спросил Ито и, прикоснувшись щекой к бутылке с виски, осторожно завернул ее в одеяло.

И мы выпили перед едой по чашечке сакэ.

Поздно ночью поезд тронулся. Приближалось время, когда мы должны были прорваться в Синьцзин. Двери вагона были плотно закрыты. Сжимая в руках сабли и пистолеты, мы напряженно вглядывались в темноту. Все молчали, и в темном вагоне отчетливо слышался стук колес.

Толпы беженцев

По мере того как наш эшелон подъезжал к станции Синьцзин, мы все отчетливее слышали какой-то неясный шум. Нам, сидевшим за плотно закрытыми дверями вагона, он напоминал рокот морских волн во время прилива. Мы поняли, что это шумели собравшиеся на станции беженцы. Всех охватило беспокойство: занята станция противником или еще нет? Поезд остановился, но мы боялись открыть двери вагона. Люди забарабанили в двери с такой силой, что казалось, будто они швыряли в вагон булыжники. На всех это подействовало, как удар электрического тока, и в вагоне тоже поднялся шум.

— Молчать! — раздался решительный окрик Офудзи. Он отрезвил нас.

— Открывай, открывай! — все настойчивее кричали снаружи.

Мы наконец поняли, что кричат японцы, и, несколько успокоившись, открыли дверь.

У вагона стояли жандармы. Вокзал, платформы, пути были забиты людьми, кишевшими всюду, как муравьи.

Несколько товарных поездов было буквально облеплено обезумевшими людьми. Наш поезд оказался зажатым толпами людей, которые бросились к нему со всех сторон.

— Какая часть? Где командир? Старший, выходи! — решительно крикнул один из жандармов, подойдя к двери нашего вагона.

На все эти вопросы отвечал Офудзи. Когда он назвал цифру 731, жандарм как будто что-то припомнил. Впрочем, и сами жандармы, очевидно, стремились как можно скорее уехать отсюда.

Мы узнали от жандармов, что слушатели офицерской школы армии Маньчжоу-Го взбунтовались и стали убивать японцев. Машинисты сбежали, и все движение на дороге приостановилось. Нашему поезду, по-видимому, тоже не так-то легко удастся выбраться отсюда. Иногда жандармы на время восстанавливали порядок, но беженцы снова и снова протискивались к вагонам.

— Солдатики, дорогие, разрешите доехать с вами!.. Где угодно, хоть на крыше, хоть на подножке… — неслось со всех сторон.

Трудно было оставаться равнодушным, слушая отчаянные мольбы соотечественников.

— Ведь есть же место, посадите. Посадите! — кричали люди, пытаясь заглянуть в вагон.

Даже наши вольнонаемные служащие, которые всего понавидались, и те чувствовали себя скверно, глядя на плачущих женщин, стариков и больных.

— Приказ командования! Ничем не можем помочь, — решительно заявил Офудзи. Он. даже вспотел от волнения.

Однако беженцы не сдавались.

— А кто может разрешить! Где начальник?

Естественно, они не понимали, почему нельзя ехать со своими соотечественниками, если в вагоне свободно. К тому же армия была разбита, и военные приказы казались им утратившими всякую силу.