Число зверя - Роберт Хайнлайн

– Дити, – сказал мне мой муж, – ты не возражаешь, если я сниму со стены твой клинок?

– Мой капитан, этот кортик твой.

– Что ты, это же семейная реликвия! Я не могу принять такой подарок.

– Если мой повелитель не позволяет мне подарить ему это оружие, то пусть лучше оно висит там, где висит! Я все думала, что подарить тебе на нашу свадьбу, и не сообразила, что у меня уже есть идеальный подарок для капитана Джона Картера.

– Прости меня, Дея Торис. Принимаю твой дар и буду беречь его. Он пригодится мне, чтобы защищать мою принцессу от всех врагов.

– Гелиум счастлив слышать тебя. Если ты поможешь, я залезу и сниму его.

Зебадия ухватил меня за ноги где-то повыше колен, и я мгновенно выросла до трехметровой высоты. Клинок и портупея висели на крючках; я сняла и опустила их, после чего опустили меня. Пока я прилаживала оружие на своем муже, он стоял вытянувшись, затем опустился на одно колено и поцеловал мне руку.

Мой муж несомненный безумец, но мне нравится его безумие. У меня навернулись слезы на глаза – с Дити такое случается нечасто, но с Деей Торис, кажется, бывает, после того как Джон Картер сделал ее своей.

Папа и тетя Хильда посмотрели на все это и немедленно проделали то же самое – не исключая и слезы в глазах тети Хильды (я видела!), после того как она застегнула на папе портупею, а он преклонил колено и припал к ее руке.

Зебадия вынул клинок из ножен, проверил его балансировку, осмотрел лезвие.

– Ручная работа, центр тяжести вблизи рукоятки. Дити, твоему прапрадеду эта вещь, должно быть, недешево обошлась. Славное оружие.

– Вряд ли он знал, сколько оно стоит. Это была награда.

– Уверен, что заслуженная. – Зебадия отступил назад и сделал несколько выпадов – стремительный, как нападающий кот.

– Видел? – тихо спросила я папу.

– Владеет саблей, – спокойно ответил папа. – И мечом.

– Зебби! – воскликнула Хильда. – Ты никогда не рассказывал мне, что учился в Гейдельберге.

– Ты никогда не интересовалась, Шельма. В окрестностях «Красного Вола» меня называли «грозой Неккара».

– Где же твои шрамы?

– У меня их нет и не было, дорогая. Я проторчал там целый лишний год, надеясь получить хотя бы один. Но от моего клинка никому не было спасения. Страшно вспомнить, сколько немецких физиономий я порубил в капусту.

– Так это там ты получил свою докторскую степень, Зебадия?

Мой муж ухмыльнулся и сел, все еще опоясанный клинком.

– Нет, не там.

– В Массачусетсском технологическом? – спросил папа.

– Нет, что ты! Папа, не надо об этом особенно распространяться… Я задался целью доказать, что можно получить ученую степень в крупном университете, абсолютно ничего не зная и ничем не поспособствовав приросту человеческого знания.

– Я думал, у тебя степень по аэрокосмическому конструированию, – без выражения сказал папа.

– Соответствующие курсы я прослушал, это правда. Но степеней у меня две – бакалавра гуманитарных наук… ну, это я по нахалке… и доктора, причем полученная в старом, престижном университете – Д.Ф. по педагогике.

– Зебадия! Как ты мог! (Я была шокирована.)

– Да вот так. Чтобы продемонстрировать, что степени сами по себе ничего не стоят. Часто они служат почетными украшениями для настоящих исследователей, эрудитов или педагогов. Но гораздо чаще это маски для болванов.

– Не стану спорить, – согласился папа. – Докторский диплом – это просто цеховое удостоверение, дающее право занимать определенные должности. Он, безусловно, не говорит, что его предъявитель учен или мудр.

– Именно так, сэр. Мне это объяснил мой дед, Закария, тот самый, из-за которого у нас в роду у всех мужчин имена начинаются на букву «з». Дити, он оказал на меня такое сильное влияние, что я должен рассказать про него поподробнее, тогда станет понятно, зачем я получал эту никому не нужную степень.

– Дити, он опять дурит нам голову, – сказала Хильда.

– Цыц, женщина! Уйди в монастырь.

– Ты мне зять, я тебе не подчиняюсь. В монастырь если и пойду, то только в мужской.

Я помалкивала. Байки моего мужа доставляют мне удовольствие. (Если это действительно байки.)

– Дедушка Зак был несносный ворчливый старикашка. Он не выносил правительство, терпеть не мог юристов, ненавидел проповедников, автомобили, школы и телефон, презирал почти всех редакторов, почти всех писателей, почти всех профессоров и вообще почти все на свете. Но щедро давал на чай официанткам и швейцарам и всегда обходил на дороге букашку, чтобы на нее не наступить.

У дедушки было три докторских степени: по биохимии, по медицине и по юриспруденции, и всякого, кто не умеет читать по-латыни, по-гречески, по-древнееврейски, по-французски и по-немецки, он считал неграмотным.

– Зебби, а ты что, читаешь на всех этих языках?

– К счастью для меня, дедушка не успел задать мне этот вопрос, так как его хватил удар при заполнении налоговой декларации. Древнееврейского я не знаю. Я читаю по-латыни, кое-как разбираю греческий, говорю и читаю по-французски, читаю по-немецки техническую литературу и понимаю немецкую речь, но не на всех диалектах, ругаюсь по-русски – это очень полезно! – и объясняюсь на ломаном испанском, почерпнутом в питейных заведениях и из горизонтальных словарей.

Дедушка счел бы меня полуграмотным, потому что ни одного из этих языков я по-настоящему не знаю, а по-английски временами употребляю такие выражения, которые привели бы его в ярость. Он зарабатывал на жизнь судебной медициной, медицинской юриспруденцией, выступал экспертом по токсикологии, патологоанатомии и травматологии, задирал судей, терроризировал адвокатов, студентов-медиков и студентов-юристов. Однажды он вышвырнул из своего кабинета налогового инспектора и велел ему в следующий раз явиться с ордером на обыск, подробно объяснив при этом, какие на этот счет существуют конституционные ограничения. Подоходный налог, прямые первичные выборы и Семнадцатую поправку[24] он считал проявлением упадка республики.

– А как он относился к Девятнадцатой поправке?[25]

– Хильда, избирательное право для женщин дедушка Зак поддерживал. Помню его слова: если женщины такие идиотки, что хотят взвалить на себя бремя ответственности, то надо им это позволить – все равно больше вреда, чем мужчины, они стране не принесут. Лозунг «право голоса женщинам» его не раздражал, его раздражали девять тысяч других вещей. Он жил в состоянии медленного кипения и в любой момент мог закипеть ключом.

У него было одно-единственное хобби: он коллекционировал гравюры на стали.