Команда, которую создал я - Александр Ермак

Результаты опроса коллег и друзей меня не обрадовали. Воронежский рынок в сравнении с московским просто крошечный. И весь жестко поделен. На работу здесь, в принципе, можно устроиться. Но нужно опять все начинать с нуля. Подходящей по моему сегодняшнему уровню должности сходу не добиться.

Нет, снова идти в референты не хочется. Да еще и в местное агентство. Да и кому нужен референт, который грамотнее начальника отдела, а может и самого директора. Ничего мне в Воронеже не светит. Оба города повернулись ко мне задницей…

9. На переломе

Я с мертвым лицом уходил на работу. И с таким же возвращался. Впрочем, домой я возвращался не сразу. В ставшую вдруг пустой и неуютной квартиру идти не хотелось. Сначала я заходил в бар. Не в «Репу», где слишком много знакомых. Нет, просто в бар, над дверью которого так и было написано: «Бар».

Глазел на людей, опрокидывал рюмашку. И еще одну. Так, для поднятия настроения. Но не поднималось настроение, просыпалась ярость. Да, что-то тяжелое рвалось из меня. Хотелось встать, схватить стул и бить вокруг так, чтобы полетели крошки стекол, зеркал.

Конечно, ничего подобного я себе позволить не мог. Просто выпивал еще и еще. Пока не начинал тупо улыбаться. Из глубин памяти всплывало: 

«Я скажу тебе с последнейПрямотой:Все лишь бредни – шерри-бренди -Ангел мой.

Там, где эллину сиялаКрасота,Мне из черных дыр зиялаСрамота.

Греки сбондили ЕленуПо волнам,Ну, а мне – соленой пенойПо губам.

По губам меня помажетПустота,Строгий кукиш мне покажетНищета.

Ой-ли, так-ли, дуй-ли, вей-ли -Все равно;Ангел Мэри, пей коктейли,Дуй вино.

Я скажу тебе с последнейПрямотой:Все лишь бредни – шерри-бренди -Ангел мой.»

Я добредал до дома и засыпал, не раздеваясь.

В одну из ночей зазвонил телефон.

– Какого черта! Кто?

В ответ услышал дрожащий голос отца:

– Сережа, мама умерла. Приезжай…

Я стиснул трубку в руке. И заревел…

Всего две недели назад она спросила меня:

– У тебя там ничего не случилось?

Случилось. Теперь действительно случилось…

Я прилетел в Воронеж. Отец рассказал:

– Сердечный приступ… «Скорая» приехала быстро. Но ничего сделать не смогли…

Сердечный приступ… О чем думала она в ту минуту? Может, это мысли обо мне так сильно сжали ее сердце?..

Прошли похороны. Была бессловесная Алена. Вовка с Гариком что-то говорили. Успокаивали. Перед глазами прошел целый поток родственников, знакомых, соседей…

Потом мы с отцом остались вдвоем в тихом доме. И я заметил вдруг, что не так уж он молод и здоров, как мне всегда казалось. Отец ведь годами даже старше мамы. Кто теперь позаботится о нем?

Отец, будто читая мои мысли, сказал:

– Езжай. Не волнуйся. У меня здесь еще есть брат, сестра, племяши. Мы гуртом не пропадем. А тебе о будущем думать нужно…

Чем я мог помочь ему, живя здесь в Воронеже? Отец бы только расстраивался, что помешал моей карьере, что его сын, бывший примером для всего квартала, вернулся и стал таким же, как и все. Как и все…

Вернулся в Москву. Нет, говорил я себе, Мамонтовых так просто не сломаешь. Пусть все против меня: Протасов, да хоть сам господь бог. Плевать. И я шел на работу как на войну. Вновь стал засиживаться допоздна в офисе. И возвращался домой, как и раньше, напрямую, не заходя в бар «Бар». Мне не хотелось опуститься, сдаться. Это не порадовало бы маму, это прежде времени свело бы в могилу и отца. Я убеждал себя, что смогу все снести, смогу добиться своего. С Протасовым ли, без него ли. Уйду в другое агентство. Или в конце концов создам свое.

Я чувствовал, как каменеет мое сердце. Как я превращаюсь в бронированную машину, действующую по заданному сценарию. И хотя что-то глубоко внутри робко протестовало, я не слушал его. И не хотел слушать подсевшую за обедом Катю:

– Спасибо. Соболезнований не нужно. У меня все хорошо. Приятного аппетита…

Катя не ела. Подперев подбородок руками, смотрела мне в глаза, стараясь поймать взгляд:

– Сер’гей, что с тобой? Ты очень изменился в последнее вр’емя. Я знаю пр’о маму… Но это не повод обвинять во всем всех и вся…

Я не поднимал глаз:

– Что ты хочешь от меня? Мне некогда. Да и не о чем нам разговаривать. У вас там в дирекции своя жизнь, у нас тут внизу – своя… Успехов вам и выдающихся результатов…, – встал я из-за стола, бросив вилку.

И услышал тихое:

– Дур’ак…

Весь день меня не покидало чувство вины – я напрасно обидел Катю. Ну и что? В агентстве я обидел, наверное, уже не первого человека. И видимо, не последнего. И черт с ними…

Выходя поздно вечером из офиса, увидел стоящую у дверей Катю:

– Сер’гей, нам нужно поговор’ить…

– О чем? – спросил я, но послушно пошел за ней.

Мы гуляли по скверу на другой стороне улицы. Молчали. И я злился на Катю. И на себя, что пошел за ней. Но уйти не мог.

А Катя, хотя и позвала меня поговорить, губ не раскрывала. Как будто ждала чего-то.

– Извини меня, – промямлил я наконец.

Она вздохнула:

– Слава богу… Оказывается, ты еще не совсем потер’ян для общества…

И снова замолчала. А меня вдруг понесло. Всегда все свои переживания я носил в себе, боялся, что, доверив их кому-нибудь, окажусь слабым, уязвимым. А тут рассказал все. Рассказал Кате – почти незнакомому человеку. Рассказал о Воронеже, об отце, о работе, о Протасове, о сослуживцах, которые, наверное, злорадствуют глядя на мои напасти…

Катя внимательно слушала меня. Когда я, выговорившись, облегченно замолчал, заговорила сама:

– Я вышла замуж пять лет назад. Я не любила его, пр’осто так получилось… Чер’ез два года после свадьбы у нас р’одился р’ебенок… А еще чер’ез год мы втр’оем попали на машине в ав’арию. Р’ебенок погиб. Муж стал инвалидом, пр’икован к койке… Я тогда пр’окляла все на свете. Ненавидела весь мир’, все вокр’уг. И раб’оту, конечно, и начальников, и сослуживцев. Меня чуть не уволили, когда я начала дер’зить всем подр’яд в общем-то из-за пустяков. Вовр’емя опомнилась. Поняла вдр’уг, что все в этом мир’е зависит в пер’вую очер’едь от нас. Да, все вокр’уг такого цвета, каким мы его видим. И я пр’осто сняла свои чер’ные очки. Стала думать не о возможных гадостях, а о возможном пр’иятном. И все снова на р’аботе наладилось. Да и дома, почти…

Она замолчала. Мне было легко оттого что я выговорился. И одновременно стыдно. У этой маленькой женщины было намного больше сил. У меня перехватило горло:

– Я… я…

Катя улыбнулась:

– Ничего не говор’и. Пр’оводи меня до остановки и сам езжай домой…

Я посадил ее в автобус:

– До свидания… Спасибо…

Утром меня разбудило солнце. Я вспомнил Катю и подмигнул ему. И впервые за несколько последних месяцев улыбнулся своему отражению в зеркале.

Забавно, но я как-то забыл обо всех проблемах, связанных с работой. Дела свои делал на автомате – все время думал о Кате. Искал с ней встречи. И она не избегала меня. Мы теперь обязательно обедали вместе. Каждый день. Чтобы не привлекать особого внимания в агентстве, сбегали в кафешки на соседних улочках. В противоположной стороне от «Бара».

В один из вечеров мы оказались в кафе совсем одни. И было как-то очень уютно. И моя память опять нашла в себе строки:

– «Нежнее нежного

Лицо твое,

Белее белого

Твоя рука,

От мира целого

Ты далека,

И все твое -

От неизбежного.

От неизбежного

Твоя печаль,

И пальцы рук

Неостывающих,

И тихий звук

неунывающих

Речей,

И даль

Твоих очей.»

Катя смотрела на меня, широко раскрыв глаза. Улыбалась:

– Вот уж не ожидала от вас, господин менеджер!

Улыбался и я:

– Господин менеджер в школе, между прочим, в поэтический кружок ходил.

Катя прищурилась:

– А это ты знаешь?

«После полуночи сер’дце вор’ует

Пр’ямо из р’ук запр’ещенную тишь.

Тихо живет – хор’ошо озор’ует,

Любишь – не любишь: ни с чем не ср’авнишь…

Любишь – не любишь, поймешь – не поймаешь.

Не потому ль, как подкидыш, молчишь,

Что до полуночи сердце пир’ует,

Взяв на пр’икус сер’ебр’истую мышь?»

Я поцеловал ее.

По вторникам и четвергам Катя могла задерживаться после работы, и мы гуляли по тому самому скверику. Ходили в кино. Перебегали из одной кафешки в другую. И много, много болтали.

Вне офиса Катя была так непохожа на сдержанного, ни о чем, кроме работы, не думающего секретаря. Она умела шутить, весело смеялась. Она была сама жизнь.

Мы целовались на скамейках и в автобусе, в такси. А потом я совсем осмелел и пригласил ее к себе. Теперь по вторникам и четвергам, как только кончалось рабочее время, мы бежали ко мне.

Нам не хватало этих двух дней в неделю. Я хотел видеть ее чаще:

– Катя, выходи за меня замуж…

Она качала головой:

– Ты же знаешь: я не могу его бр’осить… Пусть все остается, как есть… Но я постар’аюсь сделать так, чтобы мы виделись чаще…