Азбука последнего ритуала - Александр Моршин

Но нет, такова Россия; так у них здесь принято. И нечего возмущаться. И огорчаться нечего. Просто славяне не такие, как мы, вот и все, и придется с этим примириться - и сейчас, и в дальнейшем. Да, это жестоко. Это отталкивающее зрелище. Именно так. Это противоестественно, это никому не нужно, ужасно, непристойно. Но... что поделать..."

Странное дело, но факт всенародного представления бальзамированного тела вождя в Мавзолее подействовал на писателя совершенно иначе. Хотя и нельзя сказать, что он был загипнотизирован новой Россией. Он видел её "сероватую" уличную толпу, безнадежных детей-беспризорников, и встречал людей полоумных и помутненных - последствия катаклизмов, и видел вечный недостаток того-сего. А когда ему говорили, что все это результат "разрухи", то он произносил (письменно) сентенции не менее хлесткие, чем профессор Преображенский в булгаковском "Собачьем сердце". Однако он же пишет:

"Владимир Ильич Ульянов. Николай Ленин*. Если коммунистическая идеология охватит весь мир, как велика будет слава этого человека! Он стал, пожалуй, народным героем. Вторым Иисусом Христом. Уже теперь вся Россия наполнена его памятниками и портретами; их так много, что это придает стране особый облик. В одной лишь Москве его бюстов и статуй столько, что это составляет ощутимый прирост к населению столицы. Население Москвы без памятников Ленину - два миллиона, а вместе с ними - три миллиона. И так по всей стране.

Находящийся в Москве на Советской площади Институт В.И. Ленина крайне мрачного вида здание из темно-серого камня, выходящее фасадом на окруженную нарядными домами площадь, - хранит в своих просторных, прекрасно оборудованных залах все, что осталось после Ленина, кроме одежды, в которой он покоится в мавзолее на Красной площади. В институте хранятся все его рукописи, каждый клочок бумажки с записью его рукой, личные вещи, фотографии и, кроме того, полное собрание всех его опубликованных произведений, а также все, что написано о нем и его теории, названной "ленинизмом".

А тело его лежит в стеклянном склепе под красным балдахином в скорбном деревянном мавзолее на Красной площади. Яркий электрический свет заливает его бледное усталое лицо с широкими татарскими скулами, высоким лбом и редкой бородкой. Маленький, очень усталый человек (мне показалось, что ему, должно быть, очень надоело лежать вот так, когда миллионы взглядов впиваются в его спокойное лицо). Какое удивительное у него лицо: разглядывая его, так и представляешь, каким этот человек был в жизни. Как он был любим всеми своими соратниками. До сих пор Калинин, Троцкий, Рыков не могут без слез рассказывать о его достоинствах, о его уме, остроумии. Для них, как и для многих русских людей, он стал воистину новым Христом. И по вечерам год за годом посещают мавзолей огромные толпы, наверное, тысячи людей, сменяющих друг друга, полных желания увидеть Ленина, испытать рядом с его гробом новый прилив жизненных сил.

Зимой я наблюдал эту толпу, с пяти до семи вечера она стоит в долгом ожидании на фоне высокой, покрытой снегом Кремлевской стены. Именно в эти часы пускают в мавзолей единую очередь. То и дело, проходя мимо гроба, кто-то утирает глаза. Иные, более суеверные, крестятся или с благоговением дотрагиваются до поручней, окружающих стеклянный куб, внутри которого покоится его тело. Иные замирают, глядя на него со скорбью, или с восхищением, или с вопрошающим или даже непередаваемым выражением лица, как бы силясь в это мгновение охватить в своем сознании деяния, значение и мощь Ленина. Но вместе с тем, как мне говорили, в народе распространилось суеверие: пока Ленин как живой лежит в мавзолее, коммунизм будет жить; если тело исчезнет, сгинет и коммунизм!"

"Пока лежит..." - повторяют и ныне, но продолжают по-разному. Одни пугают гибелью России, другие - тем же. Но одни - в случае, если тело вынесут из мавзолея, другие - если его не предадут земле. А может, и то, и другое - равно суеверия? Можно говорить о сообразности, такте, о православной традиции, наконец, но - придавать телу в гробнице магические свойства такой силы?.. Что-то здесь не так.

Хотя вот и Драйзера мумия заворожила. Однако почему же его все-таки так смутил киевский мужик в открытом гробу? Отчего он стал для него символом отличия славянской культуры от западной?

Попробуем разобраться.

Драйзер был настоящим американцем - даже не "стопроцентным", как говорили об американце среднем, ковбойствующем ухаре или надежном, как "форд", среднем предпринимателе, а именно настоящим; Америка его таковым считала. Она простила ему, позволила заглавие его книги "Американская трагедия" - книги о частной жизни женщин и мужчин.

Американцы же отличаются тем... Но тут надо пояснить. Определение, которое мы хотим привести, дал Америке (и, стало быть, американцам) академик Борис Викторович Раушенбах, ныне уже покойный. Академик от космических и оборонных дел, он во времена оные отмотал ряд лет в лагере и "шарашках" (чисто российско-советское определение научно-исследовательских учреждений тюремного типа). Это обычно. Но необычно, что уже в 70-е годы он печатал книги об особенностях иконописания как искусства высшего, а не недоразвитого. Так вот он, когда его пригласили читать курс лекций в университетах Америки, сказал, что никогда не поедет в страну, в которой не было Средневековья. Почему?

Объясним это на примере Драйзера и в продолжение наших тем. Хотя Драйзер говорит, что в России не "как у нас, на Западе", он потому и великий американский писатель, что не знал того, что великому американскому писателю знать не надо, не положено и излишне. У "нас" не бывает лишних знаний. Не всегда их надо предъявлять, вообще не надо их выставлять - это другое дело. Но лишних знаний не бывает. У "них", в Америке, иначе.

Лишние знания - европейское Средневековье. Когда к покойникам относились иначе. Приведем для краткости цитату из исследования французского историка Филиппа Арьеса "Человек перед лицом смерти" - оно стало открытием для европейского читателя, все более терявшего историческую память под влиянием разъедающей кислотной (в том числе и американизующейся) среды ХХ века.

"Зачастую в странах Средиземноморья, где, как мы помним, тело умершего принято было выставлять на всеобщее обозрение с открытым лицом, считали нужным сохранять и показывать трупы, достигшие состояния мумий. В нашем распоряжении есть рассказы различных авторов о посещении ими крипт или погребальных галерей, где можно было видеть в XVII-XVIII вв. мумифицированные тела мужчин и женщин. Особой популярностью пользовалась техника сохранения трупов, практиковавшаяся отцами-кордельерами. Они сначала хоронили покойников в земле, обладавшей свойством быстро "пожирать плоть", затем останки выставляли на вольный воздух, чаще всего на колокольне, дабы они хорошо просохли, утратили неприятный запах и могли дальше веками сохраняться в виде мумий; после этого их сносили в места с хорошей вентиляцией, где располагали в самых разных позах, стоя или лежа, с соответствующими надписями на стенах. Эта экспозиция костей и мумий с самого начала рассматривалась как поучительное зрелище, привлекая множество посетителей.

Несколько кладбищ такого рода можно видеть ещё сегодня. Одно из самых известных - в Риме в подземелье церкви капуцинов близ Палаццо Барберини. Здесь выставлены стоящие мумии, подобные тем, какие госпожа Дю Нуайе созерцала в начале XVIII в. в церкви кордельеров в Тулузе. Это монахи, умершие "в благовонии святости", но также миряне, примыкавшие как терциарии к францисканскому ордену и имевшие привилегию быть похороненными в монашеском одеянии, подпоясанные веревкой. В Палермо, также при церкви капуцинов, есть другое известное кладбище мумий. Там мы видим мирян в обычных костюмах. Возникло это кладбище не ранее конца XV в., и вплоть до 1881 г. сюда ходили семьями навещать своих усопших родственников...

Мумии можно было видеть в то время не только на кладбищах, но и в алтарях. Мощи святых - это уже не кости, сложенные в драгоценную скринию (сосуд), а настоящие мумии, одетые, как живые, и выставленные на всеобщее обозрение, наподобие восковых или деревянных статуй умерших на катафалке. Такие мумии святых, покоящиеся в стеклянных реликвариях, можно встретить во многих итальянских церквах, особенно в Риме. Они лежат на спине или на боку, облаченные в длинные одеяния, причем видимая часть скелета нередко обтянута тонкой сеткой, удерживающей кости вместе.

Там же, в Риме, семейство Дориа хранило мумию даже у себя дома, в маленькой частной часовне своего дворца. Я не уверен, что многие из наших современников согласились бы держать мумию своего родственника в собственном доме, да ещё в соседней комнате. Но, как мы увидим в дальнейшем, развитие чувствительности в это время сделало более тяжелой и непереносимой для живых смерть тех, кого они любили, и вызвало настоящий, подчас маниакальный культ памяти об усопшем. Вкус к мумиям, уже отмеченный нами выше, привел тогда и к желанию многих хранить тело дорогого умершего в непосредственной близости от себя.