Обмануть судьбу - Элеонора Гильм

– Мучила? Да больно надо! У меня дел хватает и без того, чтобы думать о мучениях деревенского кузнеца. У меня свадьба скоро, осенью и справим, – мстительно выпалила девушка и осеклась – Григорий, всегда сдержанно-насмешливый, побледнел. Переспросил:

– Свадьба?!

– А ты что, не знал? Думал, я в сердцах тебе сказала! Я невеста Микитке Ерофееву, давно отцы наши сговорились. Все деревня об этом судачит, Вороновым завидует. Деревенская девка за городского парня пойдет, экая удача!

– Не чувствую радости в голосе твоем, Аксинья. Не люб, видать, тебе жених?

– Не люб, ох как, не люб, с детства терпеть не могу Микитку… – осеклась, вспомнив, с кем говорит. – Воля отца закон, решил он, что Никита мужем моим будет, и я не смею ему перечить.

– Ну-ну… А иди лучше за меня, – внезапно развернул кузнец к себе Аксинью, сжал крепко и посмотрел ей в очи своими бархатными глазами.

– Гриша, что ты такое говоришь? Грех это, воле отца перечить. Невозможно это… – нежно-розовым румянцем залилась девушка, представив, каково это – быть женой того, кто мил сердцу, от кого дыхание замирает, на кого смотришь и наглядеться не можешь.

– Почему же невозможно? Я тебя посватаю да расскажу родичам твоим, как жить мы ладно станем…

– Не надобно! Молчи. Я уйду домой, не говори так… – Аксинья силилась скрыть слезы, наворачивающиеся на глаза. – Расскажи лучше о себе, Григорий. Ты обо мне почти все знаешь, а я о тебе ничегошеньки не знаю, как будто скрываешься от меня. Какого ты роду-племени? Как в деревне нашей оказался?

– Тяжко, Аксиньюшка. Никому я не рассказываю, сам забыть силюсь. А вспоминается, след в след идет прошлое…

– Да что ж с тобой случилось, Гриша?

Большие испуганные глаза Аксиньи переворачивали все нутро кузнеца, в них хотелось смотреть, не отрываясь. От зари до зари смотреть на ее личико ангельское, слушать ее мелодичный голос, рассказать ей все о себе… как на исповеди не рассказывал.

– Родился я в большом селе под Белгородом, семья у нас была большая да справная, семь детей в семье живыми остались. Хозяин наш был понимающим: оброк заплатил да барщину отработал – и дальше крутись как белка в колесе. И все бы хорошо, земли наши теплые, привольные, солнце там светит ярче, чем здесь, ягоды вкуснее, урожаи знатные… Крымчаки повадились на наши земли набеги совершать.

– Крымчаки тебя утащили?!

– Да, увели татары и продали в Кафе[36] на невольничьем рынке.

– Ох, бедный ты. Ужас-то какой! – Аксинья порывисто прижалась к Григорию. Еле дотянувшись – высок больно, – по голове опущенной стала гладить.

– Но, как видишь, все хорошо закончилось. С тобой вот стою здесь, и больше мне не надо ничего. – Григорий схватил девчушку, прижал к себе, приподнял – иначе нос ее уткнулся в его подмышку – и стал всласть целовать. Аксинья уже не сопротивлялась, таяла в его руках. Рассказ о плене разжалобил ее сердце, а для русской девки, как известно, жалость первейшее средство на пути к любви.

– Гриша, довольно, – задыхаясь, просила Аксинья.

Кузнец неохотно подчинился, но сжал ее хрупкие плечи.

– А сколько ты был в плену? Как спасся?

– Был там я почти десять лет. Домой пора уже идти. Смотри, темнота непроглядная какая.

– Не приду я завтра, Гриша, не жди – будем мы к Пасхе готовиться, с утра до позднего вечера.

– А в воскресенье придешь? Не пропадай опять надолго.

– Не смогу прийти, не проси.

– Умолять не буду, – пожал плечами Григорий.

Аксинья на ощупь открыла дверь, домой, перекрестилась быстро и полезла на печь. Взбудораженная, дрожащая, она в темноте ушибла коленку и тихо застонала от огненной боли.

– Ты, Аксинья, скулишь? Ты что это поздно сегодня? – раздался шепот Ульяны. – И запыхавшаяся… Рассказывай, где была? Семка, что ли, подкараулил?

– Никто меня не подкарауливал. На берегу была да не заметила, как стемнело. Страшно стало.

– Шарашишься ночью одна. Я б на месте матери давно тебя за косы по избе таскала. А если что случится? Балуют тебя! – причитала Ульяна. Ее некому было и баловать, и наказывать.

– А ты б вообще помолчала, давеча с гулянки пришла поздно, чуть не с петухами…

– Дак то с людьми. У Марфы. Что со мной случится?

– Много что может случиться…

Справили Вороновы светлый праздник Пасхи: яиц накрасили, вымачивая в луковой шелухе да свекольном отваре, напекли несколько куличей, «сырную бабу».

– Во рту тает. Хвалю, хозяюшки, – довольный, вытирал усы Василий.

– Девки сами делали. Удалась стряпня. Пусть привыкают, скоро женами станут, – сдержанно хвалила Анна.

В субботний вечер телега, тоскливо поскрипывая на поворотах, повезла в Соль Камскую все семейство Вороновых. Каурый фыркал, недовольный поздней дорогой, косил карим глазом, и на полпути Василий с Федей спрыгнули с телеги, шагая почти вровень с уставшим жеребцом.

Издалека был слышен сладкий колокольный благовест. Он плыл над городом, над Камой, вздымался ввысь, показывая небесам, что пермский город готов к Великому празднику. Литургия собрала в солекамском храме богато одетых горожан, мастеровой люд, нищих, крестьян близлежащих деревень – все с благоговением следили за последними приготовлениями, за певчими, прочищавшими голоса, взволнованным отцом Михаилом, готовившимся к главному действу года.

– Смотри, как отец Михаил облачен! Белое одеяние с золотом, – немного завистливо шептала Ульяна, – хорош.

Священник и правда, не взирая на уже зрелый возраст, был статен и пригож, вдовел уже не первый год, и многие прихожанки засматривались на него.

– Ты о чем думаешь в такой час? – строго шикнула Аксинья. – Греховодница. – Рыжик зыркала на подругу, та еле сдержала льющиеся наружу брызги смеха.

Через несколько часов сгустившаяся темнота отступила перед зажженными свечами, запрестольным крестом и ликом Богородицы. Белые облачения священника, хоругвеносцев и диаконов, перезвон колоколов, торжественная песнь обращались к небесам, размягчали душу сладостью своей неизбывной. Все суетные тревоги отступили далеко, перестав тревожить мятущееся сердце Аксиньи.

После крестного хода храм вновь поглотил верующих, врата закрылись. Служба продолжалась долго, от благовоний и тесноты у девушки стала кружиться голова, все подернулось дымкой, и упасть бы ей в обморок, если бы вовремя не подхватил брат.

– Отец, я на свежий воздух. Можно?

Василий сдержанно кивнул. С трудом выбравшись из храма, девушка остановилась у паперти, глубоко вдыхала пьянящий весенний воздух. Солнце радостно возвестило о начале нового дня. С холма открывался чудный вид на город, узкие улицы с рядами деревянных затейливых домов, часовенки небольших деревянных храмов, блистающую синевой Усолку, расположенные вдалеке солеварни. Черпаки возвышались над городом, будто длинношеие цапли. Подумалось Аксинье, что постылое замужество принесет хоть одну радость – возможность ходить часто в храм и любоваться