Почти дневник (Статьи, очерки) - Валентин Катаев

Затем мы осмотрели рыцарский зал, полный рыцарских доспехов - шлемов, нагрудников, набедренников. Ряд рыцарей стояли вдоль белых стен, блестя тусклым серебром и золотом. Стояли целые рыцари-всадники со страусовыми перьями на решетчатых шлемах.

Залы следовали за залами. Мы не осмотрели еще и четверти замка, как устали.

- Сколько же всего здесь комнат? - спросил я управляющего.

- Что-нибудь - сто двадцать, - ответил он с поклоном.

- А сколько было у пана земли?

Управляющий опять поклонился:

- Что-нибудь - шестьдесят тысяч десятин.

- А лесу?

- Что-нибудь - пять тысяч десятин.

А в это время в замке шла своя, привычная жизнь. Через залы проходили лакеи в узких пиджаках и в бачках. Шуршали юбки горничных.

Мы торопились. У нас не было больше времени осматривать замок. Мы вышли. Управляющий довел нас до лестницы и сказал:

- Должен вам доложить, что хотя князь и имеет шестьдесят тысяч земли и пять тысяч лесу, но, откровенно говоря, земля эта и лес не так уж хороши... Я не думаю, чтобы было целесообразно...

Мы не дослушали его и вышли. Я не мог опомниться. Я, конечно, знал, что существуют в мире князья и майораты. Но как-то отвлеченно. Теперь же я увидел это воочию. Это произвело особенно подавляющее впечатление потому, что я видел чудовищную, ни с чем не сравнимую нищету крестьян, живущих вокруг этого замка. В течение нескольких столетий Радзивиллы буквально высасывали из крестьян все соки, для того чтобы построить, содержать, украшать этот проклятый замок, для того чтобы жить в этой роскоши, ездить в Париж, в Нью-Йорк, мотать деньги в Монте-Карло, держать автомобили, выписывать драгоценные духи, вина и наряды, сморкаться в носовые платки ценой в две тысячи франков штука. "Что-нибудь шестьдесят тысяч десятин"! Ах, холуй! Я долго не мог успокоиться.

Через некоторое время я посетил другой замок. Это был знаменитый замок князей Мирских в местечке Мир. Часто мне приходилось во время поездок по Западной Белоруссии видеть его издали. Иногда ночью мимо нас, на фоне лунного облачного неба, проплывал силуэт двух готических башен, над которыми летали тучи черных птиц. Замок Радзивиллов - пятнадцатого века. Замок Мирских - едва ли не тринадцатого. Он окружен высоким крепостным валом. Из ворот вот-вот, кажется, выедут закованные в сталь рыцари. Это - замок в духе Вальтер Скотта. На три четверти он разрушен. Зияют бойницы. Верх одной башни обвалился. На верху другой уцелел ржавый флюгер. Обвалившаяся штукатурка открывает большие кирпичи старинной кладки елочкой. Через рыцарские ворота, черные от копоти внутри, мы лихо въехали во двор замка на своей "эмочке". Мощеный двор был завален рухлядью. В стороне стоял грубый, очень старый дубовый стол - совершенно как из "Гугенотов".

По углам разросся шиповник. Его коралловые ягоды и колючие ветви говорили моему воображению о спящей красавице. Крылья замка зияли дырами окон. Крыши давно не было. В середине корпуса, там, где некогда были залы и покои, теперь росли клены - лимонно-желтые, пунцовые, коричневые. Их ветви виднелись в амбразурах окон изнутри. Осенние клены жили во флигелях замка. Но центральная часть замка была цела. В ней до последнего времени жили хозяева.

У входа стоял человек в подпоясанном пальто и с красной повязкой на рукаве - часовой рабочей гвардии. Я подошел к нему, поздоровался, предъявил свое удостоверение и попросил показать замок. Он прочел удостоверение, вернул его мне и попросил отойти на десять шагов от двери. Я подумал, что он шутит. Но он вдруг вскинул свою берданку... и щелкнул затвором. "Назад!" закричал он. Я отошел и, стоя на почтительном расстоянии, стал уговаривать его пустить в замок. Он был непоколебим. Я сердился, доставал удостоверения, показывал на красную звезду на своей фуражке - он стоял как статуя, с берданкой наперевес. Он имел строжайший приказ не пропускать в замок никого без начальника рабочей гвардии. Я рассердился. Он вторично щелкнул затвором. Мне ничего не оставалось, как ехать в местечко за начальником рабочей гвардии.

Начальник рабочей гвардии любезно провел меня мимо неумолимого часового в замок. Там не было ничего интересного. Те же картины, вазы, дорогая мебель, радиоприемник последнего выпуска, бильярд с шарами и брошенными киями.

Я остановился возле библиотечных шкафов красного дерева, вделанных в стены. Здесь было множество старинных французских книг, среди них "Письма Мирабо", "История французской революции" Тьера и еще множество томов, имеющих отношение к истории французской революции. Это показалось мне примечательным. Последний польский феодал изучает историю французской революции. Как видно, мысли о революции неотступно преследовали князя. Замок разрушался, а он все думал, думал. Все об одном. О близкой расплате. О Людовике на плахе, о голове мадам Ролан...

Мы вышли на свежий воздух. Часовой взглянул на меня смягченно. Я запомнил его фамилию: Мицкевич. Однофамилец великого польского поэта Адама Мицкевича, столяр Мицкевич из местечка Мир бдительно и неподкупно стоял на своем посту у бывшего замка князя Мирского.

...Поезд шел из Белостока в Москву. Только что кончилось заседание Народного собрания Западной Белоруссии, навсегда отдавшее в руки трудового народа все богатства Радзивиллов, Мирских, Понятовских, Беков... В поезде ехала в Москву полномочная комиссия Народного собрания Западной Белоруссии. Она ехала на внеочередную сессию Верховного Совета, с тем чтобы войти в великую семью советских народов. Был октябрь.

Люди смотрели в окна на огненные леса, на свою освобожденную землю, на землю, которой никогда уже не будут владеть ни Радзивиллы, ни Мирские. Люди переживали свой первый Октябрь. И замки польских феодалов проплывали на горизонте, как смутные тени прошлого.

1939

В ДНИ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ

ИХ БЫЛО ДВОЕ

Один шел в разорванном мундире, слегка пошатываясь. Его голубоватые глаза, мутные с перепоя, смотрели в землю. В голове тяжело гудело. Ослабевшие ноги нетвердо ступали по жнивью. Все, что произошло только что, представлялось ему дурным сном. Во рту пересохло. Очень хотелось пить и курить.

Другой шел позади, ладный, подтянутый, с винтовкой в руке.

Один был стрелок-радист Вилли Ренер. Его самолет только что прижали к земле советские "ястребки". Теперь стрелок-радист Вилли Ренер был военнопленным.

Другой был младший командир Красной Армии Вергелис. Он вел сбитого немецкого летчика Вилли Ренера в штаб, на допрос.

Вокруг лежала широкая русская земля. Полосы льна, снопы ржи, далекий синий лес на горизонте, легкие осенние облака в нежно-водянистой голубизне русского неба.

Идти было далеко.

Немец обернулся на ходу. С перепоя ему хотелось болтать. Он посмотрел на Вергелиса. Треугольники на петличках Вергелиса привлекли внимание военнопленного.

- Это, наверное, младший командир, - пробормотал он, не ожидая ответа, так как свой полувопрос произнес по-немецки.

Но Вергелис немного знал язык своего врага.

- Да, я младший командир, - сказал он.

Немец слегка оживился:

- О, вы знаете немецкий язык?

- Да.

- Вы младший командир?

- Да.

Немец некоторое время смотрел на Бергелиса и потом сказал:

- Я тоже младший командир.

Вергелис промолчал.

- Наверное, мы однолетки.

- Возможно.

Вилли Ренер задумался.

- Мне двадцать три года, - наконец сказал он.

- И мне двадцать три года, - сказал Вергелис.

Он нахмурился. Ему показалось до последней степени диким то обстоятельство, что между ними, младшим командиром Красной Армии и этим фашистом, могло оказаться хоть что-нибудь общее. Это общее было - двадцать три года.

- Мне двадцать три года, - повторил фашистский летчик, стрелок-радист Вилли Ренер, - мне двадцать три года, и я уже облетел всю Европу. - Он подумал и уточнил: - Почти всю Европу.

Младший командир Вергелис усмехнулся. Он усмехнулся потому, что немецкий стрелок-радист сказал "почти", Европа без СССР не есть Европа. Вилли Ренеру не удалось закончить свое турне "по Европе". Его разбитый "юнкерс" валяется недалеко от советского города В. Турне не состоялось. Пришлось прибавить неприятное слово "почти".

- Я облетел почти всю Европу, - с угрюмым упорством пьяного повторил Вилли Ренер. - Я был в Бухаресте...

- Ну, и что же вы скажете о Бухаресте? - спросил младший командир Вергелис.

- В Бухаресте много публичных домов, - быстро сказал Вилли Ренер. - Я также был в Голландии.

- Что же вы видели в Голландии?

- В Роттердаме отличные, богатые магазины... Кроме того, я был в Польше.

- А что вы заметили в Польше?

- Польские девушки - змеи: они кусаются.

- А в Греции?

- В Греции душистый коньяк.

- А вы читали что-нибудь?

- О да. Я много читал.

- Что же именно вы читали?

- Я читал "Майн кампф" Гитлера, я читал роман доктора Геббельса.

- А Генриха Гейне вы читали?