Адвокат шайтана. сборник новелл - Максим Кисловский

Обрадованный Никита опять вернулся к разговору о будущем Анатолия:

— Не студент или работяга — худой и измученный, а курсант, будущий офицер! А когда парадную форму наденешь, все девки твоими будут…

— А у тебя-то самого много их было? — Лиза насмешливо покосилась в сторону Никиты.

— Некоторым и в глаза столько не попадалось, — отмахнулся он от неё.

Анна Алексеевна посмотрела на Никиту. С сожалением покачав головой, она хотела что-то сказать, но передумала. Никита не заметил этого и продолжал обращаться к Анатолию:

— Ты только представь, Толян, что тебя ждёт в жизни, если ты передумаешь. Допустим, пойдёшь ты в ПТУ. Ну и чё? Отучишься… А потом? Поставят тебя в очередь на квартиру на твоём предприятии, и простоишь ты в ней до сорока лет. Конечно, к этому времени у тебя будет уже возможность жене норковую шапку и шубейку модную купить, ну и хатёнку обставить свою — гарнитур румынский, а если повезёт, гэдээровский, в большую комнату, хрусталя побольше в сервант, ковёр на стену. Не исключаю, что каким-то чудом даже на "Жигули" заработаешь. Но не забывай, что у тебя уже болячки тогда появятся, и дети уже подросли. Об их благополучии думать надо. Опять, как белка в колесе, крутиться начнёшь, но уже не для себя, а для них. Вот и подумай, Толян, когда ты с лёгкой душой прыгнуть мордой в салат сможешь? С криком: "Жизнь удалась!".

Из комнаты Анатолия послышался детский плач. На секунду Никита насторожился и обратился к Лизе, занятой протиранием вымытых тарелок, которые ей подавала Анна Алексеевна. Из-за шума воды из-под крана и разговора между собой они не слышали криков ребёнка.

— Лиза! — испугав её и свою тёщу командным басом, сказал Никита. — Там Юлька проснулась. Совсем забыла ты про неё. Мать называется…

Лиза, не сказав ни слова, торопливо вытирая руки о фартук, выбежала из кухни. Через минуту крики девочки умолкли.

— А теперь глянь на жизнь военного, — Никита снова обратился к Анатолию. — Кормят, поят, обувают, одевают… Думают за тебя! Служи, ни о чём не тужи! Обеспеченным будешь до конца жизни. В армии главное — услужить начальству. Запомни это, Толян.

Толик был вынужден слушать эти пьяные рассуждения в надежде побольше узнать о жизни военных. Раньше поговорить об этом ему было не с кем, да и незачем. Его решение поступать после окончания восьми классов в Суворовское училище было ещё не до конца обдуманным и несозревшим. Он робко обмолвился об этом родителям пару месяцев назад. Да и то, как бы в шутку. Они, конечно, сочли это за очередное детское увлечение, вроде тех, которыми он смешил их всего несколько лет назад.

Так, когда Толику было восемь лет, он занялся скульптурной живописью малых форм — лепил из пластилина. Конечно, на вопросы взрослых Толик с детской серьёзностью тогда отвечал, что станет скульптором. Чуть позже это увлечение переросло в желание стать архитектором, и он начал проектировать пластилиновые дворцы, замки, а потом и целые города в миниатюре. Эти многочисленные поделки даже иногда выставлялись во время маленьких торжеств, проводимых в школе.

В десять лет он оставил архитектурно-скульптурные художества, твёрдо решив стать хирургом, отчего был неоднократно замечен родителями с марлевой повязкой на лице, с пинцетом для выщипывания бровей и перочинным ножичком в руках при попытках делать операции лягушкам. В качестве наркоза он использовал димедрол.

Когда Толику исполнилось двенадцать, он понял, что перед тем, как стать хирургом, он сначала побудет астрономом, и, не откладывая звёздные искания на потом, начал мастерить самодельный телескоп, конструкцию которого вычитал в журнале "Юный техник". До того, как кто-то из старших каждые сутки в полночь прогонял его с крыши спать, он успевал аккуратно вносить записи наблюдений в свой астрономический дневник.

В четырнадцать лет у него появился интерес к сыскной работе. Став семейным сыщиком, чрезмерно внимательным и чуть подозрительным, Толик начал третировать всех своих ближайших родственников просьбами найти для него подходящее дело. Например, поймать вора. Толику никого поймать так и не удалось, а вот сам он попал однажды в милицию за попытку пройти с друзьями на кинофильм, афиша которого привлекла их не названием, а маленьким предупреждением: "Дети до шестнадцати лет не допускаются". Злобная старуха-билетёрша, которую ребятам удалось оттеснить в сторону, чтобы пройти в кинозал, вызвала наряд милиции. Из отделения милиционеры отпустили подростков домой только после того, когда взяли с их родителей обещание применить к детям воспитательную порку.

Никита выпил очередную рюмку и с жадностью начал закусывать мясным салатом. Доев салат, он сгрёб в свою тарелку несколько кусочков свиного окорока из тарелки Георгия Захаровича и принялся за них.

Анна Алексеевна тем временем закончила мыть и протирать посуду. Сняв фартук, она подошла к столу и сказала:

— Ребята, поздно уже, пора спать.

— Ну что ты, мать, — сквозь набитый рот Никита издал звук, больше похожий на недовольное мычание. — Мы посидим ещё.

— Да, мам, — сказал Толик. — Я пока не хочу ложиться.

— Как закончите, уберите всё со стола, — сказала Анна Алексеевна сыну и вышла из кухни.

Никита и Анатолий остались на кухне одни.

— Пацан ты ещё, — временно насытившись, сказал Никита. — В голове одна романтика булькает. Сам такой был, понимаю.

— Что вы, все взрослые, нас упрекаете в этом? — обиженно нахмурился Толик. — Что плохого вы видите в романтике?

— Не перебивай главного, — строго сказал Никита. — Умей слушать старших по званию.

— Я не перебиваю, а спрашиваю…

— Ты твёрдо решил стать военным? Или так, фильм "Офицеры" понравился?

— Решил, но сомневаюсь, — честно признался Толик. — Я же троечник. Мне после восьмого класса без экзаменов — только в ПТУ. А поступать в Суворовское…

Никита подвинул стул поближе к Толику и обнял его рукой — видимо, у Никиты эта манера была необходимой формальностью в доверительном общении с собеседником. Наклонившись близко к Толику, он с таинственной серьёзностью посмотрел на него и, выпустив изо рта вонь спиртного и непереваренных закусок, тихо произнёс:

— Ты чё, хочешь продолжить трудовую династию?

Толик не понял сути вопроса и машинально, по привычке, почесал макушку. Заметив непонимание на лице юноши, Никита озвучил свой вопрос иначе, более доходчиво:

— Ты хочешь угробить свою жизнь, как твои родители? Остаться в этом рабстве навсегда? Запомни, Толян, "рабочий" от слова "раб". Кто-то идёт на заводской гудок добровольно, кто-то вынужденно, но все они — трудовой скот. В нашей стране ему живётся неплохо пока. Есть, где ему жить, есть что покушать. К культуре приручают. Даже для его массовых пьянок праздники особые придумали: "День шахтёра", "День строителя"…

Сказанное Никитой вызвало у Толика смешанные чувства — от омерзения к этой говорящей пьяной харе до абсолютной солидарности с её циничными рассуждениями. Невольно Толик отстранился.

В его памяти промелькнули эпизоды из детской жизни, в которых он по своей наивности с радостью выполнял обязанности по развлечению пьяных гостей родителей в "День строителя", отмечаемый по советскому обычаю во второе воскресенье августа. Этот праздник был для его мамы особенным и вынужденным — она работала крановщицей на местном заводе железобетонных изделий. "День экскаваторщика" не был предусмотрен пролетарским календарём, и поэтому Георгию Захаровичу ничего не оставалось, как тоже отнести себя к числу тех, кто полноправно мог отпраздновать "День строителя".

Каждый раз, когда изрядно охмелевшие гости семьи Сальцовых хотели приобщиться к искусству, в одну из передышек между застольными песнями Анна Алексеевна неизменно приглашала своего сына прочитать стихи. Взобравшись на детский стульчик перед сидевшими за столом дядями и тётями, маленький Толик терпеливо дожидался появления внимания на их покрасневших лицах. Когда звон вилок, ножей, рюмок и тарелок затихал, он воодушевлённо начинал:

Со всею страною шагая вперёд, Мы в стройках и песнях воспели Тебя, наш родной и любимый завод Железобетонных изделий! Эти строки были заимствованы у рабочего поэта Андрея Манина, опубликовавшего их в местной газете много лет назад. С тех пор на красном плакате над входом в заводскую проходную данное четверостишье служило бодрым напоминанием о славном пути тружеников этого завода. Его знали все из присутствующих. Но вдохновение рабочего поэта не ограничивалось только этим, и в выступлении Толика следовало продолжение:

Ты утром встань и посмотри,Как солнце всходит,И как прекрасен город в утренних лучах,Как весь народ с утра на труд большой выходит,Неся заботы на натруженных плечах.В цеха, как в дом родной, мы каждый день приходим,Две трети жизни здесь пройдёт у нас с тобой.Ты посмотри, ведь друг на друга мы походимСвоим стремлением отбросить свой покой…

Здесь, как правило, Толик запинался и не мог вспомнить продолжения стихотворения. Запинка каждый раз была вызвана тем, что детское мышление отказывалось давать импульсы к радости за тех людей, у которых две трети жизни пройдёт в цехах завода ЖБИ. Он с друзьями неоднократно бывал там в жаркие летние дни, когда они на велосипедах приезжали туда пить бесплатную газировку (в цехах стояли газированные автоматы для рабочих). Внутренности заводских корпусов выглядели для детского сознания пугающими. Повсюду из неведомых щелей в грязном бетонном полу струился белый пар, в воздухе висела цементная пыль, создавая серую безрадостную завесу, за которой были различимы застывшие в причудливых позах арматурные скелеты будущих железобетонных изделий — плиты, сваи, колонны, стены… Над ними в сизой дымке тяжело проплывали огромные ковши с бетоном, кузова с арматурой и готовые бетонные изделия — всё это перемещалось на стропах мостовым краном, кабинка которого терялась под сводами этого страшного здания. Где-то там, в кабинке, с утра до вечера сидела его мама, ежедневно взирая сверху на этот кошмар. Она тоже участвовала в нём, творила его… Гул, скрип, треск, рёв, стуки и завывания механизмов сливались в один угрожающий хор бездушных зверей-роботов. Среди всего этого копошились в чёрно-серых робах люди. Много людей. Толику было странно представить, как они могли радоваться тому, что большая часть их жизни пройдёт здесь.