Мудрость прощения. Доверительные беседы - Тензин Гьяцо

Далай Лама сел, вытащил из-под одежды листок бумаги. Это было необычно. Прежде он всегда предпочитал экспромт. Я отвернулся, чтобы рассмотреть гудящую внизу толпу. Краем глаза я заметил нечто, показавшееся мне большой белой птицей, летящей над толпой монахов. Один из них, продолжая сидеть в позе лотоса, вынул из котомки кхату — белый шарф-подношение. Скомкал его и бросил в толпу. Шарф, подхваченный порывом ветра, грациозно поплыл по воздуху. Другой монах, сидевший где-то посередине, поймал шарф и бросил дальше. В мгновение ока, будто следуя невидимому сигналу, в воздух взметнулись сотни белых шарфов, как шелковые воздушные змеи, сложившись в воздухе в мерцающую и постоянно меняющуюся белую сеть над морем красного. Не имея возможности протиснуться к помосту и вручить шарфы больному главе Тибета, монахи и паломники придумали вот такой способ, по-моему даже лучший.

Далай Лама сидел на троне, ссутулившись, и поглядывал по сторонам. Он глубоко вздохнул, прочищая горло, сглотнул. У меня возникло ощущение, что но был для него очень волнующий момент, что его глубоко тронуло внимание огромного количества людей. Я навсегда запомнил эти несколько секунд. Людей собралось великое множество, но никто даже не кашлянул.

Далай Лама начал говорить по-тибетски. Его глубокий баритон не изменился, но до обычного великолепия голосу чего-то недоставало — болезнь несколько обесцветила его.

На помосте, в стороне от Далай Ламы, сидел в позе лотоса переводчик Лхакдор; перед ним стоял небольшой УКВ-передатчик.

Когда Далай Лама обратился к толпе, Лхакдор тихо заговорил в микрофон по-английски.

— Несколько последних дней я был очень болен, — переводил Лхакдор. — Но и раньше, когда я был вполне здоров, мне советовали больше отдыхать и не работать так много. Я не обращал внимания. А значит, был легкомысленным и немного упрямым.

Далай Лама рассказал собравшимся о своем паломничестве на Орлиную гору и об утомительном подъеме на вершину. Он рассказал об ужасной боли, которую почувствовал во время поездки в Патну.

— Думаю, теперь я здоров, но я все еще чувствую себя очень усталым, — продолжал он. — Не думаю, что буду в состоянии провести подготовительное учение. — В наушниках я явственно услышал всхлипы. Посмотрел на Лхакдора — он склонил голову, но я заметил, что лицо его покраснело. — Что касается самого посвящения Калачакры... Допустимо несколько сократить его. Но и в этом случае подготовка займет по меньшей мере пять или шесть часов ежедневно — даже если я делаю это очень быстро. Не думаю, что при моем нынешнем состоянии здоровья это возможно. — Еще несколько всхлипов. Лхакдор прервался, чтобы откашляться. — Если я все-таки заставлю себя сделать эти приготовления, это будет упрямством. Поэтому, ради сохранения своего здоровья, ради возможности подольше работать для блага других, я решил отложить Калачакру до следующего года.

Многие из высших лам и настоятелей монастырей, сидевших на помосте, не скрывали слез.

— Тем из вас, кто прибыл издалека, не следует огорчаться, что вы не получите посвящения Калачакры, — переводил Лхакдор. — Вы прибыли в это святое место с решимостью и правильным намерением. Вы создавали заслуги каждым шагом, который сделали, каждым действием, которое совершили. Главный источник благословения — не я. Не Далай Лама. Это — святое изображение Будды и священная земля, которую посетили столь многие из величайших духовных учителей. Так что не думайте, что вы прибыли сюда напрасно. Обычно вы не можете увидеть мандолу до окончания посвящения. Однако, поскольку я не способен дать его, это правило отменяется. Ведь вы прибыли в это святое место с религиозным рвением, так что, думаю, вам будет полезно увидеть мандолу.

Далай Лама помолчал.

— Именно сейчас, как это ни странно, мое состояние, кажется, улучшается, по мере того как я говорю с вами. Если мне не станет хуже, я попытаюсь дать несколько учений в течение двух дней. А на пятнадцатый день этого тибетского месяца приму участие в последних ритуалах Калачакры — пожеланиях долгой жизни.

В Бодхгайю прибывали все новые группы тибетцев. Ночью храм Махабодхи, казалось, был охвачен огнем. Его бесчисленные ступы и башни с замысловатой каменной резьбой осветились полумиллионом свечей-подношений, зажженных ради скорейшего выздоровления Далай Ламы. Десятки тысяч паломников двигались по часовой стрелке в ритуале обхода. Издали округлый храмовый комплекс напоминал гигантскую космическую станцию, залитую светом чужого мира.

На следующий день я пришел в часовню Калачакры. Монахи из монастыря Далай Ламы пели молитвы. Другие создавали цветную и очень сложную песчаную мандалу, добавляя буквально по песчинке. Вдруг я заметил, что они взволнованно между собой перешептываются. В работу вкралась ошибка: незначительное божество оказалось вписанным не на свое место. Убедившись, что никто не смотрит, монах украдкой всосал в металлическую трубку неверно уложенные песчинки. Мне уже приходилось видеть песчаные мандалы, но я впервые видел ошибку. Казалось, без Далай Ламы всех охватило смятение.

Я заметил маленький микрофон, прикрепленный к раме над окном, — провод от него вился через отверстие наружу. Один из монахов объяснил мне, что провод прикреплен к УКВ-передатчику, от него работает громкоговоритель, установленный в спальне Далай Ламы — хоть Далай Лама и болеет, он все равно хочет внести свою лепту. Не имея возможности участвовать лично, он пожелал присутствовать хотя бы мысленно. Настроиться на молитвы монахов и добавить свои. Эта коллективная энергия, хвалебная песнь всеобщему миру будет выпущена в мир, когда мандалу ритуально разрушат, а песок, из которого ее создали, высыплют в воду. А Далай Лама, оставаясь в постели, будет мысленно следовать за скрупулезными приготовлениями. Представив, как он лежит там, продолжая, насколько это возможно, участвовать в молитвах и песнопениях хотя бы и издалека, я в который раз был тронут его человечностью.

Глава 15

Две неподписанные фотографии

Корейская танцовщица впала в транс. Глаза закрыты, безумная улыбка застыла на лице. Она неистово мотала головой, яростно дергаясь в ритме отбиваемых партнершами по танцу отрывистых ударов. Всего их было шестеро, все в розовых шелковых туниках и белых мешковатых брюках. На некоторых надеты шляпы, удлиненные розовыми и желтыми помпонами. Танцовщицы прибыли в Бодхгайю на посвящение Калачакры вместе с большой группой корейских буддистов. После утреннего учения у тибетского ламы они решили немного развлечь монахов, чтоб отвлечь их от переживаний по поводу болезни Далай Ламы.

И вдруг к танцующим присоединилась старая тибетка. Она сделала несколько плавных движений. Но как только уловила ритм, начала крутить энергичные пируэты, резко вскидывая руки. Стащила с себя длинный голубой шарф и раскрутила его вокруг головы — прекрасное дополнение к ее ниспадающему свободными складками тибетскому платью. Монахи были очарованы. Эта с виду слабая старушка-тибетка со стянутыми в пучок седыми волосами не отставала от молодой кореянки ни на шаг. Ее подзадоривали криками и свистом. Мальчик-монах лет эдак шести взобрался на плечи старшего, чтобы лучше видеть. Дородный полицейский-индиец таращился во все глаза, забыв, что ему положено следить за порядком. А старая женщина безмятежно улыбалась и не обращала никакого внимания на стоявших вокруг людей.

Пожилая европейская женщина широко улыбнулась и, недоверчиво качая головой, подошла к одному из монахов. Когда он обратил на нее внимание, она сделала одобрительный жест, отставив вверх большой палец и, двигая руками и плечами, сымитировала танец старой тибетской танцовщицы. Монах добродушно усмехнулся, похлопал ее по плечу и тоже показал большой палец.

После представления я вернулся в гостиницу. Расположился в вестибюле и прочитал свежий «Times of India». Несколькими днями ранее в гостинице поселился Кармапа, и по вестибюлю слонялось множество людей, желавших увидеть семнадцатилетнего главу течения Кагью. Несколько лет назад этот юноша сбежал от своего китайского наставника в тибетском монастыре и ночью верхом пересек Гималаи, чтобы присоединиться к Далай Ламе.

Ко мне подошел Алан Кинг, канадец, — за последние десять лет он фотографировал на семи посвящениях Калачакры. Наклонившись поближе, Алан глухо проговорил:

— Виктор! Не нравится мне это. Сегодня утром Тэндзин  Таклха наконец-то отнес две мои фотографии Далай Ламе. А полчаса назад вернул их. Неподписанными.

В австрийском городе Грац у Кинга должна была состояться фотовыставка, рассказывающая о посвящении Калачакры, ему нужны были автографы Далай Ламы.

— Тэндзин так и не заходил к Далай Ламе? — спросил я.

— Да нет же. Он видел Далай Ламу, показал фотографии. Но тот слишком слаб, чтобы подписать их.