Евангелие от Тимофея - Николай Чадович

В случае войны такую дорогу несложно разрушить, что нередко и проделывается как защищающейся, так и нападающей сторонами. Вообще-то я сочувствую местным Ганнибалам. Для того чтобы воевать на Вершени, необходимо совершенно особое стратегическое чутье. Атаки здесь можно ожидать не только с фронта, флангов и тыла, но также сверху и даже снизу. Для того чтобы окружить противника, его следует брать не в «кольцо», а в «шар».

Крутопутье пустует редко. Местное население чрезвычайно мобильно. В этом качестве они не уступают даже саранче. Что гонит их с занебника на занебник, с ветвяка на ветвяк? Война, мор, голод, привычка к кочевой жизни? Урожай собирает совсем не тот, кто его сажал. Названия деревушек меняются несколько раз в году. Никто не помнит место своего рождения. Никто не знает, где испустит последний вздох.

Нынешний день не составлял исключения. Насколько хватало взгляда, по крутопутью цепочками карабкались мужики со скарбом и бабы с детьми. Среди кормильцев, как всегда, хватало и бродяг, и контрабандистов, и дезертиров, которых должны были переловить на первой же заставе, но почему-то так никогда и не могли выловить до конца. Все это напоминало упорную, бессмысленную суету муравьев-листорезов.

Мешки, плотно набитые травой, мы взвалили на Шатуна. Его нож я спрятал под плащом. Головастик прикинулся дурачком, Яган – отставником служивым-инвалидом. Довольно бесцеремонно вклинившись в колонну кормильцев, мы вначале посеяли среди них если не панику, то сильное беспокойство. Однако убедившись, что на разбойников наша компания не похожа, те сразу успокоились и даже перестали коситься. Идут люди куда-то и пусть себе идут. Значит, надо им. Если что, мы их на посту служивым сдадим. А может, и не сдадим. Там видно будет. Лишнее любопытство, оно, как известно, сильно укорачивает жизнь.

Головастик попытался было завести с попутчиками разговор, но отвечали ему неохотно, а кто-то даже скверными словами обложил. Дескать, влез нахально, так молчи, пока цел, видали мы таких, чуть что – и в Прорву загремишь.

Между тем огромная масса ветвяка медленно надвигалась на нас сверху, заслоняя, как необъятная крыша, все небо. До пересечения с ровнягой оставалось всего несколько тысяч ступеней, а там нас ждала весьма неприятная процедура – нечто среднее между таможенным досмотром и тюремным шмоном. Заставы отсюда еще не было видно, но монотонные, сиплые крики служивых уже доносились до нас: «Сбавь шаг! Не напирай! Разбейся по парам! Какая деревня? Где староста? А ну-ка, живо его сюда!»

Кормильцы, ворча и толкаясь, стали перестраиваться в колонну по два. Шатун, как бы придавленный мешками, склонился так низко, что и лица его нельзя было рассмотреть. Головастик схватил на руки чье-то орущее дитя. Яган, как за талисман, уцепился за свои трусы.

– Что делать будем? – шепотом осведомился я у друзей. – Выдадут нас, душой чую. Смотрите, косятся как.

– Надо бы со старостой столковаться, – сказал Головастик. – Если он за нас поручится, тогда проскочим.

– Ну так зови его.

– Как же, послушает он меня. Пусть Яган позовет. Его голос больше подходит.

– Старосту ко мне! – с готовностью гаркнул Яган. И действительно, получилось это у него весьма убедительно.

Тощий мужик с вдавленной грудью протолкался сквозь плотно сбившиеся ряды и окинул нашу четверку оценивающим взглядом.

– Ну чего орете? Что надо?

– Как только служивые начнут твою деревню пропускать, скажешь, что мы с вами идем.

– И не собираюсь даже, – ухмыльнулся староста. – С какой стати мне врать?

– Скажешь, – пригрозил Яган. – Иначе кишки из тебя выпустим. Видишь, у нас нож имеется. Железный. Учти, нам терять нечего.

– Мне мои кишки давно уже без надобности. Ты меня кишками не пугай, пуганый я.

– Я тебя не собираюсь пугать, братец, – сменил тактику Яган. – Выручи! А мы за это тебе добром заплатим. – Он выразительно похлопал рукой по мешку.

– И что там такое у вас?

– Говорить боюсь, чтобы не услышал кто чужой. Но тебе, братец, до конца жизни хватит. Лишь бы служивые не отобрали.

– Это другой разговор, – буркнул староста. – Через заставу идите, так и быть. Препятствовать не буду. Ну а дальше нам не по дороге. Немедля отваливайте куда-нибудь. Народ вы лихой, сразу видно. Мне такие в деревне не нужны.

Застава была как застава, я таких немало повидал: узкий проход в заграждениях из колючего кустарника, жидкий строй уже порядочно осоловевших служивых, мимо которого все мы должны проследовать, небольшая кучка реквизированного барахла, запах пота, браги, прокисшей каши. Новобранцы обшаривали поклажу, старослужащие принимали у них добычу, десятники высматривали в толпе всяких подозрительных личностей. Полусотенный, с тусклыми знаками различия на истрепанных трусах, проводил окончательную сортировку кормильцев. Наш староста не без достоинства, но с должным почтением приблизился к нему.

– Твои? – Полусотенный указал на первую пару в нашей колонне.

– Мои.

И пошло-поехало: «Твои?» – «Мои». – «Твои?» – «Мои».

В пятом ряду шагал здоровенный мужик, почти на голову выше любого из служивых.

– Твой? – деланно удивился полусотенный.

– Мой.

– Какой же он твой? Это дезертир! В сторону его, ребята!

– Какой же он дезертир? Хоть у кого спросите! Племянник он мне! – Староста с досады даже сплюнул, но верзилу уже втащили в толпу служивых.

– И этот не твой! – Палец полусотенного указал на молодца в следующем ряду, хотя и не вышедшего ростом, но отменно кряжистого. – Да и вон та баба тоже не твоя! Спорить будешь?

– Буду! Замужняя она! Мужик ее рядом идет. И дети при них!

– Ты с кем пререкаешься? Давно бича не пробовал?

– Давно. Со вчерашнего дня. На нижней заставе всыпал такой же начальник, как ты.

– Значит, мало всыпал!

Бабу, упитанную и довольно миловидную, между тем повели под руки в сторону, и она визжала, призывая на помощь супруга. Тот, однако, равнодушно отмахивался: не ори, дескать, коли забрали, значит, так оно и надо, чего впустую верещать, и так башка раскалывается.

Дети их, целый выводок сопливых нечесаных карапузов, каждый со своим отдельным мешком на спине, с явным интересом наблюдали за происходящим. Когда мать взвыла особенно сильно, они даже запрыгали от восторга и запели хором: «Плакса-клякса, плакса-клякса!»

И вот наступил наш черед. Меня и Головастика пропустили беспрепятственно. Взгляд полусотенного не выразил при этом никакого интереса, хотя за исконных кормильцев принять нас было довольно трудно. Следующим шли Яган и Шатун.

– Твои?

– Мои, – скривился староста, уже прощаясь в душе с вожделенными мешками.

– Какие они твои, доходяга проклятый! Твои все вшивые и дохлые! А эти смотри, какие удальцы! Особенно тот, с мешками!