А. Г. Орлов-Чесменский - Нина Молева

— Вот тут вы правы: добровольно Петр никому ничего не уступал, даже своему так называемому учителю — Карлу XII.

— И все-таки подумайте, подумайте над моими словами, дорогой дядюшка, и поверьте, выход есть. Пока еще есть. Все зависит от нашей решительности.

ИЗ ИСТОРИЧЕСКИХ ДОКУМЕНТОВ

Записка Екатерины II Е. Р. Дашковой о престолонаследии

Последние мысли п[окойной] и[мператрицы] Елизаветы] П[етровны] о наследстве точно сказать не можно, ибо твердых не было. То не сумнительно, что она не любила П[етра] Ф[едоровича] и что она его почитала за неспособного к правлению, что она знала, что он русских не любил, что она с трепетом смотрела на смертный час и на то, что после происходить может, но как она во всем решимости имела весьмо медленное особливо в последние годы ее жизни, то догадываться можно, что и в пункте наследства мысли более колебалися, — нежели что-нибудь определительное было в ее мысли. Фаворит же И. И. Ш[увалов] быв окружен великим числом молодых людей, отчасти же не любя от сердца, а еще более от лехкомыслие ему свойственное, быв убежден воплем всех множеством людей, и не любили и опасалися Петра III, за несколько времени до кончины и[мператрицы] Е[лизаветы] П[етровны] мыслил и клал на мере переменить наследство, в чем адресовался к Н[иките] И[вановичу] П[анину] спрася, что он о том думает и как бы то делать, говоря, что мысль иные клонят отказав и высылая из России в[еликого] к[нязя] с супругою ему правление именем царевича, которому шел тогда седьмой год, что другие хотели высылать отца и оставить мать с сыном и о том единодушно думают, что в[еликий] к[нязь]… кроме бедства покаралася ему… На сие Н[икита] И[ванович] П[анин] ответствовал, что все сии проекты суть способы к между усобной гибели, что в одном критическом того переменить без мятежа и бедственных средств не можно, что двадцать лет всеми клятвами утверждено самодержавие. Н[икита] И[ванович] о сем тотчас мне дал знать, сказав мне притом, что если б больной императрице представили, чтоб мать с сыном оставить, а отца выслать, то большая в том вероятность, что она на то склониться может. Но к сему, благодаря Богу, фавориты не приступили, но оборотя все мысли свои к собственной своей безопасности стали дворовыми вымыслами и происками стараться входить в милости Петра III, в чем отчасти и преуспели.

ПЕТЕРБУРГ

Зимний дворец. Личные покои Петра III

Петр III и генералитет

— Ваше императорское величество, я не уверен, что полностью выполнил данный мне приказ. Вы не изволили назвать поименно всех, кого хотели бы видеть. Мне пришлось руководствоваться моими личными соображениями, а они…

— Вот и превосходно! Сейчас вы сдадите мне экзамен, и я смогу убедиться, годитесь ли вы для высокой должности моего генерал-адъютанта. Я не собираюсь держать помощников, которым нужно все растолковывать в деталях. Больше проницательности и желания быть полезным вашему любимому императору — таков мой девиз, к которому всем придется привыкнуть. Никаких послаблений! Никаких обсуждений. Отныне только моя воля и мои приказы. Где вы приказали собраться офицерскому составу?

— Мне показалась соответствующей моменту аудиенция в тронном зале.

— На троне? Мне стоит произнести мою речь на троне? Может быть. Очень может быть. По крайней мере, они увидят своего подлинного императора, а не бабьи юбки и куафюры, которые вызывают у настоящих служивых офицеров одну тошноту. Но мы сделаем исключение для графини Елизаветы Романовны. Она обожает все военные смотры, маневры. Ее никогда не останавливал ни дождь, ни мороз. Графиня заслужила право присутствовать при моих первых распоряжениях. Вы поставите ей кресло чуть в стороне от трона. И — она может быть с несколькими своими придворными дамами. Понадобится некоторое время для оформления ее штата, но мы постараемся это время сократить.

— Ваше императорское величество, господа офицеры в сборе.

— Идем! Да, а говорить мы будем отныне по-немецки. Это и есть настоящий язык военных. К тому же на русском большинство команд и артикулов выглядит совершенно нелепо. Итак, приветствую вас господа и поздравляю с окончанием военных действий.

— Как?

— Что случилось?

— Такого не может быть!

— Господи, помилуй…

— Господа офицеры, ваши реплики неуместны и неприличны! Никто из вас не имеет права на излияние всяческих чувствований. Ваша священная обязанность — беспрекословно выполнять приказы командира, то есть императора. Никакого вашего мнения о приказах не может попросту существовать.

— Ваше императорское величество! Но семь лет войны, и какой войны!

— Позорной, Чернышев, просто позорной.

— Но наши победы… И притом военными действиями охвачена, по существу, вся Европа.

— Вы сами подтвердили мою правоту в отношении позорной войны. Вы все вместе с остальными государствами застряли в ней, как в гнилом болоте, потому что вам никогда не одолеть такого гения военного искусства, как император Фридрих Второй. Вам еще предстоит долго учиться у него, прежде чем вы приобретете надежды сражаться с ним на равных. Военная история еще не знала такого полководца. Вот почему отныне здесь будет висеть его портрет. Я счастлив, что могу с ним счесться, хотя бы в отдаленной степени, родством. Это вселяет в мое сердце надежду.

— И все же, государь, нынешнее почти безнадежное положение войск Фридриха…

— Я прощаю ваши попытки возражений только из-за первого раза. В дальнейшем вам придется за каждую из них горько платить. Итак, мы отказываемся ото всех наших завоеваний в Пруссии и выходим из военного союза.

— Это вы, ваше императорское величество, спасаете Фридриха, а не он выигрывает ситуацию.

— Если бы я в действительности мог оказать услугу этому величайшему стратегу, я бы ни секунды не колебался. Это помогло бы мне и России войти в историю. Но не подумайте, что вы останетесь без дела. Отныне Россия обратит свои войска и оружие против действительного своего врага — против Дании. Наша задача приобрести Шлезвиг, чтобы затем присоединить его к Голштинии. Я сам разработаю план военных действий, и мы вскоре приступим к его осуществлению. А пока вы свободны. Прощайте.

ПЕТЕРБУРГ

Зимний дворец, «Печальная зала»

Петр III, Екатерина II

— О, вы по-прежнему несете скорбный караул у гроба тетки, мадам. Если бы вы знали, какое омерзение вызывает у меня ваша двуличность и лицемерие! Для полноты спектакля у вас даже заплаканы глаза. Это уже слишком!

— Что вы называете лицемерием, сир? Естественное сожаление о смерти человека, с которым вы так долго жили рядом? Которому вы, наконец, обязаны престолом?

— Вот именно! Нехотя вы сказали правду: жили рядом. Не более того. Вопреки собственному желанию, симпатиям, потребностям.

— Но разве родственные узы сами по себе ничего не значат? И разве перед их лицом не отступают все личные капризы?

— Положим, но вы-то здесь при чем, мадам? Какие узы связывали вас с покойной императрицей? Вам не представляется кощунством одно то, что вы осмеливаетесь своим постоянным присутствием осквернять ее гроб? Она же вас терпеть не могла, и вы это превосходно знали. Помнится, вначале в вас еще были живы остатки человеческих чувств и вы даже обращались к императрице с просьбой отпустить вас в родительский дом. Впрочем, это я знаю только с ваших слов. Иных подтверждений у меня не было, а значит, скорее всего, это еще одна разыгранная вами сцена.

— Если я в чем-то и могу винить себя, то лишь в том, что не нашла в себе сил и мужества объясниться с государыней и устранить все постепенно накапливавшиеся недоразумения. Потому что я никогда не испытывала к покойной государыне ничего, кроме глубочайшего почтения.

— Даже почтения! Это вы-то с вашим самомнением, тщеславием и чувством абсолютного превосходства над всем и каждым! То, что вам сегодня угодно называть почтением, в действительности было желанием любой ценой удержаться у престола. Должен сказать, вполне естественным желанием полунищей принцессы относительно возможностей и богатства самой большой в Европе империи.

— Стараясь унизить меня, вы унижаете прежде всего самого себя — как-никак мы с вами кузены, и степень нашего родства слишком близка, чтобы мы совершенно отличались друг от друга.

— А, теперь вы пожелали вспомнить даже о нашем родстве! Но ведь, как известно, исключения подтверждают правила.

— Вы забыли, сир, что, когда мы впервые познакомились с вами, наши родители были в восторге от нашего семейного сходства.

— Да, да, эта трогательная встреча, если память мне не изменяет, в 1739 году. Одиннадцатилетний мальчишка и десятилетняя девочка — в этом возрасте все дети похожи друг на друга.

— Тогда вы совершенно очаровали мою мать своей обходительностью, светским обращением и разговором на темы литературы.