Искатель. 1997. Выпуск №1 - Кир Булычёв

А старичок между тем пробирался меж зрителей, стараясь оказаться поближе к костру, и зеваки сразу расходились при его приближении, то ли жалея его, то ли испытывая брезгливость. Ведь стаи животных не любят дряхлых самцов, их загрызают. А может быть, старичка побаивались. Конечно, не его самого, а коренастого громилу в белой куртке, на которой был нашит красный крест. Громила шагал почти вплотную за старичком, опекая его и не давая упасть под порывом ветра.

Подобравшись ближе к сцене, на которой должно было разыграться действо, старичок обернулся, громила быстро опустился на четвереньки, а старичок уселся ему на спину. Никто не удивился, только Егору это было в диковинку.

Маркиза де Помпадур спокойно и даже с вялым интересом наблюдала за действиями палача. И вдруг закричала:

— Ну больно, больно же! Ты с ума сошел!

Женщина стала биться, стараясь освободиться от пут.

Сучья и палки начали потрескивать, люди на площади тоже зашумели, неясно было только, радуются ли они крикам женщины или возмущаются.

— О-о-ой! — пронзительно завизжала женщина.

— Нельзя же так! — закричал Егор. Еще минуту назад он думал, что жизнь этого мира не касается его — как будто смотришь кино. И вдруг закричал и побежал к костру.

Огонь быстро поднимался, его языки нежно и ласково трогали женщину, которая продолжала биться и кричать.

Дантес кинулся за Егором.

Внимание зрителей на несколько секунд переключилось на эту погоню. Дантес не успевал догнать Егора, император закричал:

— Ату его, ату мерзавца!

В сцену вмешался палач в красном пиджаке, который перед тем стоял с факелом в руке, высматривая, куда бы еще ткнуть, чтобы лучше горело.

Услышав крики, он резко развернулся и успел выставить факел как шпагу на пути Егора.

Егор не почувствовал ожога, но тут на него навалился Дантес и принялся молотить кулаками.

Егор еле отбивался — Дантес был вдвое больше и сильнее. Женщина уже не кричала, а звала маму, плакала, и треск дров перекрывал ее прерывающийся плач.

И больше Егор ничего не помнил…

Он никогда раньше не терял сознания и думал, что сознание теряют лишь романтические барышни. А тут потерял его сам. И не понял, как это случилось. Только когда пришел в себя, понял, что опозорился на глазах у всех этих чужих людей.

Он лежал на асфальте, под голову ему кто-то подложил скатанную в ком тряпку. Над ним склонилась белая борода доктора. Пахло нашатырем, внутри свербило. Егор никак не мог сообразить, что же случилось.

— Спокойно, — сказал ему доктор. — Все в порядке, ты очень переутомился и перенервничал. Все же первый день… у тебя был тяжелый день.

Егор попытался встать, но, когда сел, сразу закружилась голова.

— Полежи, — сказал доктор.

Только тут Егор вспомнил, почему оказался на площади.

Лежа, он повернул голову.

В нескольких шагах от него стоял обгорелый черный столб. К столбу было что-то привязано. Но это не было человеком, а так, черной тряпкой…

И Егор ощутил отвратительный запах костра, смешанный с запахом горелого мяса.

— Тошнит, — сказал он. — Я хочу уйти.

Доктор помог ему подняться.

Чуть в стороне на совершенно пустой площади стоял прямой как палка Кюхельбекер.

Он не делал попытки приблизиться к Егору. Просто смотрел — то ли на него, то ли на кострище.

Егор с трудом тащился за доктором.

Когда они проходили мимо Кюхельбекера, тот сказал — скорее доктору, чем Егору:

— Я ведь любил ее.

— Ах, чепуха! — сказал доктор. — Вы никогда не любили. Вы не способны любить.

— Ты ошибаешься, Леонид, — сказал Кюхельбекер с горечью. — Но мне не везло. К тому же она всегда помнила, что она — маркиза.

— Она была такая же маркиза, как я китайский император.

Егор всем весом опирался на маленького доктора. Тому было тяжело, он даже клонился под этой ношей.

Егор не хотел оборачиваться к кострищу, но обернулся.

— Чего ты хочешь, мальчик? — спросил Кюхельбекер.

Он был высокий, сухой и, наверное, ломкий, как богомол. Если нажмешь как следует, рука треснет и отломится, как сухая ветка.

— Вы же знаете, — сказал Егор. — Я хочу уйти отсюда.

— Это очень трудно сделать, — сказал Кюхельбекер.

От неожиданности Егор даже остановился, чуть не свалив доктора.

— Значит, можно? Все-таки можно? — Егор даже оторвался от доктора и сделал шаг к Кюхельбекеру.

— Не место и не время для разговора, — сказал Кюхельбекер.

Они не успели дойти до медпункта. У входа в вокзал их ждал велосипедист.

— Молодого человека ожидают у императора, — сказал он.

— Нет, нет, нет! — воскликнул доктор. — Он болен, ему требуется отдых.

— Приказано доставить!

— Пускай идет, — произнес Кюхельбекер. — Я там буду тоже.

— Как только освободитесь, — сказал доктор Егору, — сразу ко мне.

— А куда же еще, — ответил Егор. — У вас Люська.

Император встретил его жирным хохотом.

Он сидел на своем троне в комнате милиции, вокруг горбились холмы ковров. В углах комнаты горели керосиновые лампы.

— В обморок упал! — смеялся император. — Ты что же, не видал раньше, как баб на кострах жгут?

Егор не ответил. Вопрос был издевательский. Император знал, что Егор не мог этого видеть.

— Хочу поговорить с тобой об интересных вещах, — сказал император. — Сегодня я свободен.

Егор плохо себя чувствовал, словно заболел гриппом, — голова гудела, и в горле першило.

— Пускай он сядет, — сказал старик Кюхельбекер. — Мальчик устал.

— Пора быть мужчиной, — возразил император. Но тут же смилостивился и велел садиться на ковер.

Егор уселся на мягкую вершину коврового холма.

Когда император двигал головой, на лысине вспыхивало множество зайчиков от керосиновых ламп.

— А ты уйди, — велел император Дантесу, который сунулся было в дверь.

Наступила пауза. Она длилась с минуту. Император разглядывал Егора. Потом спросил:

— Каким видом спорта занимаешься?

— Легкой атлетикой, — сказал Егор. — Но нерегулярно. А еще в детстве меня отдавали в теннисную школу, но я не показал себя.

— Себя надо показывать, — сказал император. — А как вообще в Москве обстановка?

— Какая обстановка?

— Политическая.

— Много интересного, — сказал Егор. — Магазины открываются…

— Преступность растет?

— Преступность растет. Рэкет. Мафиозные разборки.

Император сочувственно покачал головой.

— А у нас этого нет, — сказал он. — У нас порядок.

— У вас порядок — жечь людей! — вырвалось у Егора.