Белая собака - Ромен Гари

Я пресытился проблемой американских негров. К счастью, что-то зашевелилось во Франции, и для меня это как глоток свежего воздуха. Нет ничего лучше для смены хода мыслей. Телевизор не умолкает. Взятие Сорбонны, тысячи студентов на баррикадах, угроза всеобщей забастовки. Я немного передохнул, потом уединился в кабинете и смотрел телевизор, а в это время в гостиной шло собрание «зеленой силы», доллара, иными словами. Темой было создание новой организации с целью заложить основы нового «черного» капитализма с «черными» банками, «черными» предприятиями, «черной» коммерцией — все сплошь черное. Настоящая капиталистическая революция. Войдя в гостиную, где Джин как раз подписывала чек, я наткнулся на типа, одетого во что-то вроде фиолетовой тоги, которая поддерживалась поясом с пряжкой в виде маски; на голове у него была кипа, на груди болтался пацифик, а в правом ухе — золотое кольцо. Он толкал такую чудесную речь, что я бросился обратно в кабинет. На экране — жандармы в позе «рыцари Круглого стола, отведаем-ка доброго вина», в касках, с дубинками и щитами, не хватает только Жуанвиля, Святого Людовика и Годфрида Бульонского[27]. Я схватил лист бумаги и карандаш и подошел к двери, чтобы не упустить ни одного перла из уст Сайда Мектуба, которого еще три месяца назад я знал под именем Питера Стюарта.

— И не говорите американским неграм о коммунизме; мы больше не собираемся ни с кем объединяться, с пролетариатом в том числе. Мы вовсе не хотим разрушить американский капитализм, наоборот. Мы хотим, чтобы нам вернули долг. Нам должны оплатить века эксплуатации, грабежа, работы на износ, и мы не намерены делиться с белым пролетариатом. Мы своими руками построили часть этой страны и теперь требуем платы. Белые вполне способны сделаться коммунистами, лишь бы не платить нам…

Питер Стюарт — Саид Мектуб не замолкал. Правая мочка у него чуть-чуть распухла: он занес опасную инфекцию, когда сам прокалывал ухо. Я тоже всегда мечтал носить золотое кольцо в правом ухе, но так и не смог найти уважительной причины. Вот если сослаться на татарских предков по отцовской линии… Но моя мать была еврейка. Это неразрешимая дилемма. Кроме того, мои татарские предки были гонители, а мои еврейские предки — гонимые. Так что у меня проблема. А если я не найду благовидного предлога, чтобы носить в ухе серьгу, меня обзовут эксгибиционистом. Мне вдруг вспомнились словесные путаницы типа «сын отца профессора бьет отца сына профессора, а профессор в драке не участвует». Когда я был в Израиле, я давал пресс-конференцию, которую транслировали по радио. Зал был полон, и какой-то почтенный еврейский журналист из «Маарив», похожий на Бен-Гуриона, но только гораздо старше, спросил меня: «Мсье Ромен Гари, вы обрезаны?» Первый раз пресса интересовалась моим членом, да еще во всеуслышание! Я не осмелился сказать «нет», я не хотел отрекаться от своей матери, не хотел плевать на ее могилу. Я сказал «да», в зале с облегчением вздохнули, по радио тоже, и тут я ощутил странное покалывание: это протестовала правда. И я немедленно добавил: «Мой сын обрезан».

«А, вы собираетесь воспитать из него еврея?» Я прежде всего за честность, тем более по радио. Поэтому я ответил: «Нет, мсье, у моего сына прадед монгол, мать американка шведского происхождения, бабушка еврейка, его родной язык — испанский, сейчас ему шесть, и он самый настоящий француз, гувернантка решила отдать его в католический пансион, но в три года у него было легкое воспаление препуция, и доктор Буттервассер, бульвар Рошешуар, 32, я вам его рекомендую, милейший, это превосходный педиатр, решил удалить препуций из медицинских соображений, без всякого вмешательства с моей стороны». Все это передавали по радио.

Расизм!

Но я не упустил ни единого слова из того, что говорил Питер Стюарт — Саид Мектуб, мастер своего дела:

— Коммунизм — наш враг, потому что он требует уничтожения классов, универсальности, всеобщей справедливости и пропускает стадию «черной» собственности, «черного» правосудия…

Уф!

В углу гостиной моя жена склонилась над чековой книжкой в компании еще двоих то-гоносцев. Ну а что же я? Когда я думаю о том, что положил глаз на спортивную модель «масерати» и мечтаю о двенадцати галстуках из норки…

Я вернулся к телевизору. В жандармов летят булыжники. Жандармы отвечают гранатами со слезоточивым газом, а при их сходстве с выбитыми из седла рыцарями это выглядит нелепым анахронизмом. Я устроился в кресле и закурил сигару. Как чудесно погрузиться в домашний уют, когда тебе подносят весь мир на блюдечке с голубой каемочкой.

Мне стало немножко стыдно за свою лень, ведь как раз той ночью я сообщил Джин о своем намерении бежать на следующий же день.

Она растерялась. Бросить семнадцать миллионов негров ради небольшой весенней прогулки в Париж — этот поступок подорвал мой авторитет. Правда, я приколол к пижаме крест за Освобождение и орден Почетного легиона за военные заслуги, но она прекрасно знает, что им уже двадцать пять лет. Я — has been. «Экс». Все-таки нельзя оправдывать войной желание смыться. Тяжело здесь, в Америке. В конце концов, в Париже — белые. Это нестандартное замечание несколько дней назад я услышал от Клары, когда рассказал ей, что от одного моего парижского друга ушла жена, потому что он лишился должности.

— На что он жалуется? Он ведь белый, правда? Ему не так тяжело.

Короче, я дезертирую. Мне надоели собрания, где люди притворяются, что сидящий перед ними Абдул Хамид — не стукач, что новую группировку, которую здесь представляет бритоголовый Бомбадия, не финансирует ФБР, чтобы внести разлад в движение «черной силы»; собрания, где никто не задумывается, почему стольких активистов убивают сами же негры и по чьему приказу. Я считаю, что моя совесть тоже имеет право на каникулы и весенний Париж с расцветающими баррикадами и рыцарствующей жандармерией — это как раз то, что доктор прописал.

Я собрал чемодан. Утром, перед отъездом, поехал с сыном в питомник, и мы посидели часок с Белой собакой. Моему сыну уже шесть лет, и мы можем вместе строить планы. Мы решили, что когда я вернусь, мы увезем Батьку во Францию и женим на француженке, и у них будет куча детей. Мой сын всегда дружил с чернокожими мальчишками и поэтому не знает о существовании чернокожих. Он ни разу не спрашивал меня, почему у этого человека, или у Джимми, или у его мамы черная кожа. Моего сына пока не дрессировали.

Дома я нашел на столе записку: «Не уезжай не простившись, у меня собрание в Крэнтоне, это по дороге к аэропорту». Я пожал лапу Сэнди, своей желтой собаке. Мэй прыгнула мне на плечо, потерлась о щеку и стала рассказывать длинную и сложную историю о птицах, о кошке из дома напротив, крайне вульгарной и несимпатичной, и о куске телятины, украденном с кухни, о котором она никогда в жизни ничего не слыхала.

Я ни разу не был в Крэнтоне и не без труда отыскал нужный дом. Я спросил дорогу у здорового бородача — бедный Лумумба[28] сделал для бород не меньше, чем для Конго… Адрес, который я дал, произвел большой эффект.

— Вы идете к Чарли?

— Я иду к Чарли.

Третья улица налево, пятый дом с правой стороны. Перед домом стояли два негра; я объяснил, что я муж, и для верности добавил, что жена сама попросила меня приехать.

Меня впустили.

Я сразу же понял, что это собрание не имеет отношения к «зеленой силе». Наоборот, это такого рода party, когда у каждого окна стоит человек и внимательно смотрит наружу. Из всех собравшихся я знал только одного парня, члена black deacons[29], и здесь он был в качестве умеренного. Обстановка — как у французских партизан во время оккупации. Кубинские береты и бороды и что-то неуловимо нацистское в кожаной одежде. Кастро почти провернул дело с американскими неграми, но те в последний момент заметили, что ни один из генералов и министров Фиделя, ни один из его приятелей не имеет черную кожу…

В чем дело, barbudo? На Кубе больше нет негров?

С ума сойти, какой Джин выглядит блондинкой по сравнению с остальными. Она как раз говорит. У нее дрожит голос.

«Самая плохая реклама для правозащитников — это когда все наблюдают, как вам пытаются помочь кинозвезды. Это Голливуд. Это кинематограф. Это мода. Всем известно, что такое кинозвезда, не правда ли? Только поза. Что бы вы ни делали, как бы искренни ни были, всегда кажется, что вы позируете перед фотографом, говорите “cheese”… Я сделала для школы все, что могла, но ведь вы каждый раз вредите себе, когда просите меня подписаться под манифестом…»

Можно подумать, я стал невидимкой. Надо было надеть свою красную феску и шаровары, синие с золотом.

«Не забывайте, что мы в пяти минутах от Голливуда, где снимался фильм о Че Геваре с Омаром Шарифом в главной роли… В общем, что бы я ни делала, все будут думать, что я играю…»