Раскрашенная птица - Ежи Косински

Однажды Макар подозвал меня и приказал забить крольчиху. Я не поверил своим ушам. Белая самка была очень ценным животным уже потому, что такая чисто белая шкурка встречалась очень редко. Кроме того, она была очень крупной и, несомненно, принесла бы большой приплод. Не глядя не меня и на крольчиху, Макар повторил приказ. Я не знал как быть. Макар всегда забивал кроликов сам. Он не верил, что я достаточно силен, чтобы сделать это быстро, не причиняя боли животному. Обычно я лишь обдирал шкурки и разделывал тушки. Потом Евка очень вкусно готовила крольчатину. Заметив мою нерешительность, Макар дал мне оплеуху и снова приказал забить крольчиху.

Я с трудом притащил во двор тяжелое животное. Крольчиха вырывалась и пронзительно верещала и я не смог приподнять за задние ноги достаточно высоко, чтобы нанести дубиной смертельный удар. Пришлось забивать ее не поднимая в воздух. Я выждал подходящий момент и изо всех ударил ее еще раз. Решив, что она уже мертва, я подвесил ее на специальной перекладине. Подточив на оселке нож, я принялся снимать шкурку.

Сперва я обрезал ее на ногах, осторожно отделяя ткани от мышц и стараясь не повредить шкурку. После каждого надреза я оттягивал шкурку вниз, пока не добрался до шеи. Здесь было труднее, потому что после удара по затылку вытекло много крови и отличить мышцы от шкурки было не просто. Шкурки ценились очень высоко, поэтому любое повреждение очень сердило Макара. Трудно было даже вообразить его гнев, если бы я продырявил такой редкий экземпляр.

С особой осторожностью я начал отделять ткани, медленно оттягивая шкурку к голове, как вдруг висящее тело содрогнулось. Меня прошиб холодный пот. Я подождал с минуту, но оно больше не шевелилось. Решив, что это игра воображения, я успокоился и продолжил работу. Вдруг тело снова дернулось. Очевидно крольчиха была лишь оглушена.

Я побежал было за дубиной, чтобы добить ее, но меня остановил душераздирающий вопль. Полуосвежеванная тушка начала корчиться и дергаться на перекладине. Сбитый с толку, не осознавая, что делаю, я высвободил бьющуюся крольчиху. Она начала бежать еще в воздухе. Непрерывно вереща, она каталась по земле; позади нее развевалась ее белая шкурка. Перемешанная с опилками и листьями грязь облепила окровавленное голое тело. Она все яростнее металась по двору. Клочья шкурки залепили крольчихе глаза и она перестала чувствовать направление. На бегу она цеплялась похожей на приспущенный чулок шкуркой за ивняк и сорняки.

Весь двор обезумел от ее пронзительных криков. Перепуганные кролики бешено метались по клеткам — возбужденные крольчихи топтали молодняк, самцы схватывались друг с другом и, визжа, ударялись о перегородки. Дитко прыгал и рвался с цепи. Куры, хлопая крыльями, отчаянно пытались улететь прочь, и, ослабев, падали на овощные грядки.

Полностью покрасневшая крольчиха уже не останавливалась. Она промчалась через траву, потом вернулась к клеткам и попыталась прорваться через заросли гороха. Каждый раз, когда развевающаяся полуободранная шкурка цеплялась за какое-нибудь препятствие, крольчиха останавливалась, обливаясь кровью и ужасно крича.

В конце концов, из дома, с топором в руках выскочил Макар. Он подбежал к окровавленному животному и одним ударом рассек тело пополам. Он рубил его еще и еще. Его лицо пожелтело, ужасно ругаясь он неистово крошил кроличью тушку.

Когда крольчиха превратилась в кровавую бесформенную массу, Макар подошел ко мне трепеща от ярости. Я не успел увернуться и сильнейший удар в живот отшвырнул меня к забору. Мир закружился вихрем. Я ослеп, как будто моя кожа залепила мои глаза.

Этот удар парализовал меня на несколько дней. Я отлеживался в старой кроличьей клетке. Раз в день Глухарь или Евка приносили мне поесть. Иногда Евка приходила одна, но видя мое состояние, молча уходила.

Анулька знала о моей травме и однажды принесла живого крота. Она разорвала его пополам у меня на глазах и приложила еще теплые куски зверька к моему животу. Теперь она была уверена, что очень скоро я выздоровею.

Я тосковал по Евке, по ее голосу, ее ласкам, ее улыбке. Я старался выздороветь побыстрее, но одного желания было недостаточно. Когда я поднимался, судороги в животе парализовывали меня на несколько минут. Выбираться из клетки по нужде было настоящей мукой и я часто мочился под себя.

В конце концов Макар сам осмотрел меня и предупредил, что если через два дня я не приступлю к работе, он отдаст меня крестьянам. Деревня как раз должна была вывозить на железнодорожную станцию продовольствие, поэтому крестьяне с удовольствием отвезут меня в немецкую комендатуру.

Я начал пробовать ходить. Ноги не слушались меня и я быстро уставал.

Однажды ночью я услышал во дворе шум. Я внимательно посмотрел в щель между досками. Глухарь вел козла в тускло освещенную керосиновой лампой комнату отца.

Козла выводили редко. Это было большое вонючее животное, сильное и бесстрашное. Даже Дитко предпочитал не связываться с ним. Козел гонялся за курами и индейками и бодал изгородь и деревья. Как-то он погнался за мной, но я укрылся в кроличьей клетке и сидел там, пока Глухарь не увел его.

Заинтересовавшись этим неожиданным визитом, я забрался на крышу клетки, откуда через окно была видна комната Макара. Вскоре в комнату вошла закутанная в простыню Евка. Макар подошел к животному и начал возбуждать его, поглаживая березовым веником низ живота. Потом, легко похлопывая его палкой, он заставил козла встать на задние ноги, опершись передними на полку. Евка сбросила простыню и, к моему ужасу, обнаженная, скользнула под козла и прижалась к нему, как к мужчине. Макар время от времени отталкивал ее и этим еще больше разволновал животное. Потом, страстно обнимая козла, Евка пылко совокупилась с ним.

Что-то обрушилось во мне. Мои мысли распались и, как разбившийся горшок, рассыпались на куски. Я почувствовал себя опустошенным, как издырявленный, тонущий в глубоких мутных водах, рыбий пузырь.

Все происходящее неожиданно объяснилось и стало понятным. Стало ясно, почему о тех, кому особенно везло в жизни, говорили: «Они в союзе с дьяволом».

Крестьяне обвиняли друг друга в связях с Люцифером, Сатаной, Антихристом и многими другими демонами. Если Силы Зла были так легко доступны любому крестьянину, наверное, они таятся возле каждого, готовые воспользоваться малейшим приглашением, любым сомнением.

Я попытался представить, каким образом действуют злые духи. Умы и души людей были так же легко доступны им, как вспаханное поле. Именно это поле Силы Зла непрерывно засевали своими пагубными семенами. Если посев всходил, если они чувствовали, что им благоволят, они сразу предлагали свои услуги при условии, что эта помощь будет использована только на эгоистические нужды и во вред другим. Заключив союз с дьяволом, человек получал тем большую поддержку, чем больше вреда, страданий и боли он мог принести окружающим. Но если он уступал любви, дружбе и жалости и прекращал творить зло, он немедленно терял могущество, и, как всех людей, его начинали преследовать страдания и неудачи.

Эти заселявшие душу человека создания внимательно следили не только за его поступками, но также и за его побуждениями и чувствами. Главным было, чтобы человек сознательно исповедовал зло, получал удовольствие, причиняя вред и использовал помощь Сил Зла так, чтобы вызывать вокруг себя как можно больше горя и страданий.

Выгодную сделку со Злом заключали те, кто для достижения своих целей готов был ненавидеть, мстить и мучить. Остальные — заплутавшие, неуверенные в себе, блуждающие между проклятиями и молитвами, кабаком и церковью, пробирались по жизни в одиночку, не ожидая помощи ни от Бога, ни от Дьявола.

Выходило так, что я — один из этих неудачников. Я почувствовал досаду, что сразу не понял настоящие законы, по которым живет мир. Силы Зла наверняка подбирают лишь тех, кто уже продемонстрировал достаточный заряд ненависти и злобы.

Человек, продавший душу дьяволу, попадал в его власть до конца жизни. Время от времени ему нужно было предъявлять растущее число злодеяний. Но покровители по-разному оценивали их. Вред, наносимый многим людям, наверняка ценился больше, чем поступок, вредящий кому-то одному. Сопутствующие обстоятельства также имели значение. Загубленная жизнь юноши, конечно, оценивалась дороже загубленной жизни старика, жить которому все равно оставалось уже немного. Более того, тот, кому удавалось сбить человека с пути истинного и повернуть его к злу, зарабатывал дополнительное вознаграждение. Так больше ценилось настроить человека против других людей, чем просто избить его. Но дороже всего должно было оцениваться возбуждение ненависти у больших групп людей. Я с трудом мог представить, как был вознагражден тот, кому удалось внушить голубоглазым блондинам столь устойчивую ненависть к смуглым, черноволосым людям.