Люба – Любовь… или нескончаемый «Норд-Ост» - Григорий Свирский

– Так это Пшежецкий пишет…

– Товарищ Рябова… может быть вы переутомились? Подумайте, сосредоточьтесь, – Вы отравились из-за того, что вентиляция не работала, правильно? Вы же сами говорили, вспомните…

Еще и получаса не прошло, но уже совершенно очевидно, что НАРОДНЫЙ СУД стремится точно к тому же, что ранее пытался достить полковник Скалозуб и его присные в «хаки», требовшие подписать их бумагу. Главное, уличить гражданку Рябова, что она САМА ВО ВСЕМ ВИНОВАТА…

Я утомляю суд своим отнекиванием…

– В акте расследования четко сказано,– громко сообщаю я: «По оперативному журналу электротехнического участка корпуса «А» установлено, что 14.Х.68г. отключение тяги в комнате 422 не проводилось!

– Да что же это такое? –будто проснувшись, взрывается ворона. – Какие-то чудеса в решете! Вентиляция остановилась без поломки и отключения, как в сказке. По взмаху волшебной палочки? Нечистой силой, что ли? Да почему же она сорок минут не работала? По приказу Нечистой силы?

– Правильно, но это делалось не по сигналу нечистой силы. Выключал и включал Пшежецкий. Судя по всем документам, роль нечистой силы в этот раз Главный режиссер поручил исполнить ему.

Даже секретарша перестала писать. И хотя по лицу судьи прыгают солнечные зайчики, и он уже весь сожмурился, его взгляд по-прежнему прикован к окну.

– Пшежецкий?! – ахает ворона. – Каким образом?

Судья втягивает свою маленькую голову в массивные плечи. Откидывается на спинку кресла, и пустой рукав его пиджака беспомощно повисает в воздухе. Конечно, закон для советского судьи – не закон. Но сами-то законы он, юрист с высшим юридическим образованием, знает доподлинно. Последствия могут быть для преподавателя МГУ весьма серьезные. Если по статье 140 –три года тюрьмы.

Но… дело тут не в технике безопасности, а в чем-то ином, гораздо более серьезном. Если разобраться всерьез, Пшежецкий отравил студентку. Не было ни халатности, ни оплошности, все продумано…

Ради чего преподавателю рисковать своей свободой? Студентов, по незыблемым правилам химического факультета МГУ, не оставляют в лаборатории одних. Почему Пшежецкий выходит именно в тот момент,когда яд почти готов? Поломки вентиляции не было и выключил ее Пшежецкий.

Судя по тому, что от пострадавшей отбивались три– четыре года, этот факт Университету нужно была скрыть. Злоупотребление властью или служебным положением, если оно вызвало тяжкие последствия, наказывется по Уголовному кодексу лишением свободы сроком до восьми –лет».

– Пшежецкий, естественно, был наказан…

– Да! Из младшего научного сотрудника он был возвышен в старшие научные сотрудники…

Судья Пискарев ежится, Все эти документы у него под рукой Академик Каргин, действительно, объявил выговор уже СТАРШЕМУ научному сотруднику Пшежецкому.

Профессор Кабанов, заведующий лабораторией, где все это случилось, как сказано в акте, «от подписи отказался» и предпочел обойтись без объяснений. В ноябре 1968 года Кабанов стал членом-корреспондентом Академии Наук СССР. Наверное, ему было неловко расписываться в том, что происходит со студентами в его лаборатории.

Акт расследования по закону должны были отправить в прокуратуру, а копию выдать пострадавшему. Но…уголовного расследования не было. Не было и даже не начиналось.

Инженер по охране труда Каратун выдала все документы только 4 января 1971 года – через полгода после того, как эта Рябова закончила университет.

Тут и без очков ясно, что указание было СВЕРХУ. И хотя судья Пискарев обязан возбудить уголовное дело, тем более, при таком явном обнаружении преступления, указание сверху существует и для него. Так же, как существует и классичеческий рассказ Салтыкова– Щедрина о «премудром пискаре», который боялся высунуться из тины. Премудрый пискарь боялся щуки…

– Суд объявляет перерыв! – после долгой пауэы заставляет себя произнести чуть взмокший судья и резко поднимается с кресла.

Мне было тогда двадцать два.

Мир возникает из ослепительных солнечных лучей, пробивающихся сквозь закрытые шторы. В этом мире, устроенном удивительно правильно и справедливо, все состоит из любви и добра.

Сергей путается пальцами в моих волосах. Мне нравится его мускулистое тело, властные губы и глаза, блестящие, как агат на солнце. Мне не хочется вставать.

Пора… Из овального зеркала на меня смотрит красивое, избалованное, беззаботное существо. Оно блаженно потягивается и с удовольствием разглядывает собственное изображение.

– Через двадцать лет я еще буду молодой!– С этой приятной мысли начинается едва ли не каждое утро.

Я не знаю, что меня официально объявят старой сегодня. В один день. Это будет написано на бумаге черным по белому, как приговор:

«УДОСТОВЕРЕНИЕ No 087357. Фамилия – Рябова. Имя – Любовь, Отчество – Борисовна. Год рождения 1946. Пенсия назначена по старости, по группе инвалидности, в соответствии с законом о государственных Пенсиях…»

Эту бумажку принесет розовощекий работник СОБЕСА и изумится, что отдает бумагу вконец измученной, но совсем еще молодой женщине…[2]

Глава 10. «Американские горки»

22 мая 1973 года мне выдали копию решения суда. – Деньги будете получать ежемесячно, пенсия у вас будет девяносто три рубля. Секретарша суда смотрела на меня с завистью.

Сергей казался удовлетворенным до той поры, пока не обнаружил мою старую школьную тетрадку в косую линейку с хаотическими набросками карандашом: «лечении» в СПЕЦотделении ОБУХА его жены и ее соседки Анны Лузгай.

Тут он взорвался. Всю его деликатность, мягкость – интеллигентность, которой он гордился, как ветром сдуло.

– Ты что, собираешься написать книгу о порядках в СПЕЦбольничке?!. Покончить с моей карьерой одним смертельным укусом, змея подколодная. Сука!

Я сам, своими руками, все сожгу! Будешь рыпаться, отнесу все твои записки в КГБ! Убью! – Он рвал терадку, кричал и метался до полуночи, не заботясь, что он уничтожал не тетрадку, которую можно восстановить, а мою и без того затухающую любовь к нему, которую уж ничем не восстановишь…

Я давно дружу с исхудалым спортивным Юрой Маркишем, племянником уничтоженного еврейского поэта Переца Маркиша. Он вернулся из ссылки в Казахстане, и много лет мечтал уехать из страны, которую, как он говорил, всю ее историю возглавляют, под клики народного ликования, профессиональные провокаторы и убийцы. Уж какую неделю он уговаривал меня уехать из СССР. И чем дальше от Союза, тем лучше…

Вначале я слышать не могла. Я – Платэ. Бабка в самые страшные годы осталась…

К тому же, если бежишь из страны, все окружающие хоронят тебя заживо. Ты – предатель, отброс общества… Поэтому гражданство у тебя отбирают, а там, больной ты человек или старый – плати ВЫКУП – девятьсот рублей с носа, затем тебя облагодетельствуют – поменяют СТО твоих «деревянных» на доллары и – катись колбаской.

Меня не очень трогало, что скажет о моем исчезновении горячий русский патриот Пшежецкий или даже мой друг детства Коля Платэ, но – замечательный Альфред Феликсович! Ему, россиянину до мозга костей, придется живыми хоронить не только меня, но и свою любимую родную сестру Верочку – мою маму…

По правде говоря, если б грозило только расставание с близкими, я бы, наверное, и босиком ушла.. Но страшно застрять на полдороге, а я эастряну навсегда, если родное государство решит, что мне лучше посидеть на месте. И никогда, никогда!! не удастся рассказать о каторге, которую весь свет принимает за мир социализма и счастья..

Но… подошел час – четыре штампа в моем паспорте говорили о том, что от прежней Любы Рябовой осталась только фамилия. Первый штамп – развод с Сергеем Рябовым, второй – выписка из адмиральского дома, третий – прописка в доме для простых смертных, четвертый – брак с Юрием Маркишем.

Мой второй муж подал документы на выезд из СССР, вместе со своей матерью, в декабре 1972 года. В феврале стало известно, что разрешение получено. 3 марта мы расписались. Фамилию я не меняла, решив остаться Рябовой до тех нор, пока буду в России. Родственники и семья первого мужа знать – не знали о нашей свадьбе и могли представить меня, скорее, на Луне или на Марсе, чем за пределами замечательной советской страны, где им всегда было так хорошо…

Когда в марте Юре Маркишу предложили притти за визой, он заявил, что не уедет без жены. Это была опасная игра и победить в ней можно было только при большой удаче и трезвом расчете. Расчет был прост: у мужа было достаточно конфликтов с погромной советской системой на протяжении всей его жизни. Теперь, когда разрешение, на выезд получено, его постараются выдворить из страны как можно скорее. Мне предстояло сыграть роль безобидного довеска.

– Поверь, у них не будет времени тщательно тебя проверять,– уговаривал меня Юра.