Ангелы уходят не прощаясь - Виктор Лихачев

— Не поняла.

— У меня доброе, у тебя доброе, а у Лены не очень. Мама к ним ходила, говорит, плачет соседка.

— Ира уже сходила к Ермоловы, пришла домой, все рассказала… Сколько же сейчас времени, дружок?

— Когда уходил, большая стрелка была на двенадцати, а меленькая между девятью и десятью.

— Сложно-то как. Сейчас, брат, дай представить. Полдесятого? Ну, я и соня!

— Получается, у тебя чистая совесть, — вид у Тихона был уморительно серьезен.

— Вот как? А почему?

— Папа говорит: «Чем чище совесть, тем крепче сон».

— Надо же. Ладно, ты давай иди на кухню, доставай всякие вкусности, а я подниматься буду…

Через пятнадцать минут они пили чай с сушками и конфетами, Тихон болтал не умолкая, а Галина думала о Лене. Значит, плакала? Какая вчера была некрасивая сцена! Когда Покровский ушел, Лена нашла в себе силы даже улыбнуться, мол, и до свидания. Но Галина заметила, что когда Арсений сказал те слова — «мачехи-ведьмы крутятся», Ермолова вздрогнула, будто ее ударили хлыстом.

— Слушай, Тишань, — вдруг сказала Галина, — а давай-ка мы Наташу с Леной проведаем? Тебе ведь вчера так книгу и не прочитали?

— Не прочитали.

— Кстати, ты, наверное, напугался очень?

— Напугался, но не очень. И не за себя, а за Наташу.

— Ты молодец у нас. И сразу бросился за помощью.

— Я же мужчина.

— Конечно! Ну, пойдем?

* * *

— Кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро? — увидев их, улыбнулась Наташа.

— А мы не с пустыми руками, солнышко. Сейчас будем чай пить с конфетами.

— Так что ж меня не предупредила, теть Галь, — огорчился Тихон, — в меня больше не влезет.

— Не беда, ты чаю попей, а конфеты не ешь.

— Хитрая! Я лучше наоборот…

Наташа сидела на том же диване и читала какую-то книгу.

— Что читаем, солнышко?

– «Флавиана».

— Это что, про древнюю Иудею что ли?

— Почему про Иудею, Галина?

— Был такой историк иудейский, Иосифом Флавием его звали.

— Нет, Флавиан — это священник сельский.

— Понятно. Интересная книга?

— Очень.

— Слушай, Наташа, — вступил в разговор Тихон, — а почему тогда Флавиана? Это так жену его зовут?

— Чью?

— Священника.

Девушка залилась звонким смехом. Тихон обиженно насупился.

— Ну, прости меня, Тишань, — Наташа потрепала мальчугана по волосам, — я неправильно выразилась. Галина спросила, что я читаю, я ответила: «Флавиана». А надо было, учитывая твою дотошность…

— Очень похвальную, заметь, — перебила Наташу Галина.

— Конечно, так вот, надо было ответить так: «Я, Наталья Ермолова, читаю книгу «Флавиан» протоирея Александра Торика».

— Теперь понятно. А кто такой прото…

— Слушай, любопытная Варвара, бери конфеты и позови тетю Лену. Кстати, Наташ, а где она?

— На втором этаже.

— Вперед, альпинист, — ласково подтолкнула Галина ребенка.

Через минуту к ним присоединилась Елена. Она подошла к дочери, бережно поправила плед в ее ногах.

— Что читаем, ангел мой?

— «Флавиана».

— Это про древнюю Иудею, кажется? Что вы смеетесь?

— Мы любя, Ленок. Как себя чувствуешь?

— Как чувствуют себя по утрам ведьмы? Плохо чувствую, Галя, плохо.

— Послушай, но ты ведь вчера тоже…

— Что тоже? Я ему сказала правду. А правду, как известно, говорить легко и приятно.

— Кто тебе такую ерунду сказал?

— Классику надо читать, Галочка.

— А, по-моему, нет ничего труднее, чем говорить правду. Представляешь, ты врач, к тебе приходит больной, ты знаешь, что он безнадежен. Тот человек смотрит на тебя, а в глазах надежда. А ты должна… Да ладно, не будем об этом…

— Это совсем другое.

— Почему другое? Правда всегда одна, — тихо сказала Наташа.

— И с чего ты решила, что всегда говорила правду, — поддержала девушку Галина.

— Ах, вот вы как?! Вы еще пожалейте его, бедненького. Почему решила, спрашиваешь? Во-первых, интуиция. Чувствую я людей, понимаете, чувствую. Во-вторых, учителя по жизни хорошие попадались, научили. В-третьих, подключаем элементарную логику…

Галина и Наташа переглянулись, даже не пытаясь сдержать улыбку, что не могло не укрыться от Ермоловой:

— Да ну вас! — похоже, Елена обиделась всерьез. — Друзья называются…

— Леночка, просто ты противоречишь себе, — Галина подошла и обняла соседку, — говоришь, а потом про логику. Откуда у нас, женщин, логика?

— Это у вас откуда, а у меня есть. Наверное, потому, что сколько себя помню и за себя, и за того мужика и живу, и вкалываю.

— «Сколько себя помню»… Сколько тебе годков, Леночка?

— Много. Скоро сорок стукнет. Ты, Галин, не отвлекай меня. Мы о логике говорили.

— Говорили…

— Так вот, вся эта моя триада — и интуиция, и опыт, и логика говорят мне, что Покровский — пусть и не бесталанный писатель, но как человек…

— Лена, остановись, — вдруг попросила Наташа, — чтобы не жалеть потом.

— … но как человек, — будто не слыша дочь, упрямо продолжала Ермолова, — это мелкий тщеславный тип. Видели бы вы его в библиотеке. Сидит, подписывает книги, к нему выстраивается очередь, на лице такое блаженство. А тут какая-то Ермолова, не проникнувшаяся торжеством момента. Вот его это и задело. А теперь про вчерашнее. Галина, ты по наивности подумала, что он с тобой на улице случайно повстречался? А был голый расчет.

— Почему голый?

— Ну, холодный. Оговорилась.

— Прости, Лена, но я пока в твоих словах не только правды, но и логики не слышу. Первой его окликнула я, он поднимался к нам в редакцию, потом помог…

— Знаю, знаю. Повторяю, расчет. Что ему в этой дыре делать? Все рассчитает праздный ум.

— Это из «Фауста» что ли? Я про ум.

— Не собьешь, Галя, и не надейся. Это из меня. Итак, восстановим картину. Через своих знакомых, того же Орлова, он узнает, что ты — моя соседка. Потом так все рассчитывает, что ваша встреча кажется со стороны совершенно случайной. Он уже с месяц живет в Энске, знает, когда у нас рыночный день, что Галя живет одиноко — прости, Галя…

— Так ты в моем одиночестве не виновата…

— … и кто ей купит еще продукты. Орлов, наверняка, про зарплату рассказал…

— Мама, ты никого не слышишь…

— Нет, дочка, это вы меня не слышите. Повторю, в изобретательности писателю земли русской не откажешь. Он приходит к Галине, затем вроде бы прощается…

— А потом из вашей квартиры, Лена, выбегает кричащий от страха за Наташу Тихон… Мальчика он тоже подговорил заранее?

— Счастливая случайность. И — вот теперь внимательно! — мой главный аргумент. Если хотите, козырь.

— Наконец-то! Козыряй.

— Спасибо, дорогая Галочка. По твоим же словам, этот человек так торопился в наш дом, что перепрыгнул через палисадник. Метровый, как минимум. А как же ножка?

— Какая ножка?

— Та самая, больная. Три дня назад ползал тут на карачках, а теперь запрыгал, как молодой козлик. Ну, что скажете?

Елена торжествующе обвела взглядом слушателей.

— Теперь опровергайте.

— Нога могла выздороветь… — неуверенно начала Галина.

— Не смеши, пожалуйста, мои старые кости, — сказала, как отрезала, Ермолова.

— Лена, а ты помнишь…

— Слушаю дочка, почему замолчала?

— Помнишь, года полтора назад мы жили на даче у Шеппи.

— Конечно, помню.

— Пошли мы с Джеммой гулять и тогда со мной… случилось. Прости, если делаю тебе больно.

— Наташенька, я помню каждый случай. Просто не понимаю, что ты хочешь этим сказать.

— Этим — ничего. Я просто хочу, чтобы ты вспомнила, как подхватила меня на руки и понесла к дому. Мне тогда уж пятнадцать было, посмотрите, тетя Галя, ведь не совсем худышка. И на Лену посмотрите… Мама, как же ты меня эти сто метров пронесла?

Елена молчала. Потом устало улыбнулась.

— Не знаю. Наверное, на морально-волевых. А если честно, тогда я очень испугалась за тебя. Как представила, что потеряю.

— Лена, ну не надо, не плачь, пожалуйста. А то я тоже заплачу.

— Эй вы, белуги, прекратить, — начала было Галина, и вдруг ее словно осенило:

— Ленок, ты сказала, что правду говорить легко и приятно. Тебе скоро сорок, а я жду не дождусь, когда на пенсию выйду — год еще остался. Может, действительно, что не понимаю…

— О чем ты, Галка? Хочешь, чтобы я доказала, что правду говорить легко и приятно?

— Именно. Ну не верю, прости, не верю, что твоя вчерашняя реакция вызвана приходом сюда Покровского. Да пусть он хоть сутками под кустами в засаде сидит… Ты — добрая, понимающая… Нет, тут другое. Вот я и пытаюсь понять. Влюбилась?

— Боже тебя сохрани. Не мой вкус.

— Верно. Что остается?