Гаs - Andrew Лебедев

Неужели это наказание за мою похоть? Но разве простое человеческое желание иметь близость с женщиной – это обязательно похоть? За что я наказан? За то, что в свои шестьдесят я хочу заниматься любовью не со сверстницей, а с молодой тридцатипятилетней женщиной? Разве в этом состоит явление похоти? Я ведь, явившись сюда, как положено, рассказал свою историю нашему местному пахану, смотрящему по нашей хате, а он оказался мужиком мудрым, образованным, и он мне вот что сказал уже вчера, когда меня привели с допроса, что, мол все в моей истории по Ветхому Завету, как в притче о Сусанне и Старцах вышло, но только по философски.наоборот. Кто такая Сусанна?

Сусанна, как рассказал мне пахан, была женой богатого иудея Иоакима, жившего в Вавилоне. Она была красива и богобоязненна, так как родители научили ее законам Моисея.

Каждый день около полудня Сусанна гуляла в саду своего мужа. Здесь ее и видели старцы – судьи.

Однажды, когда стояла сильная жара, Сусанна вышла в сад, чтобы искупаться. Она отослала служанок за маслом и мылом и приказала закрыть ворота, чтобы никто не мешал ей. Служанки заперли ворота, но не заметили спрятавшихся в саду старцев.

Улучив момент, старцы подбежали к Сусанне и начали уговаривать ее "побыть с ними".

"Если же не так, то мы будем свидетельствовать против тебя, что с тобою был юноша и ты поэтому отослала от себя служанок твоих". Сусанна отказалась и стала звать на помощь, но Старцы обвинили ее в блуде.

Народ поверил словам Старцев как старейшин народа и осудил Сусанну на смерть за прелюбодеяние.

Но юноша по имени Даниил остановил людей, ведших Сусанну на смерть, и обвинил старцев в лжесвидетельстве. Тогда все вернулись в суд, чтобы выслушать Даниила.

Даниил отделил старцев друг от друга, а потом допросил каждого из них по отдельности. У каждого из них он спрашивал, под каким деревом предавалась прелюбодеянию Сусанна. Один старец ответил, что под мастиковым, другой – под зеленым дубом.

Таким образом Даниил доказал злоумышление старцев и невинность Сусанны.

Присутствующие прославляли и благословляли "бога, спасающего надеющихся на него".

Потом они восстали против лжесвидетельствовавших старцев и поступили с ними так же, как старейшины хотели наказать Сусанну, то есть забили камнями насмерть.

Сусанна и ее родственники прославляли бога, который не допустил пролития невинной крови, а Даниил возрос в глазах народа…

Так и что же теперь?

Получается, что жертвой лжесвидетельства пала не Сусанна-Люсечка, а я старец невинный. И Даниил-Алексей вовсе не правдолюбом оказался, а наоборот лжесвидетелем!

За что?

– За похоти за твои, – сказал мне пахан.

И вдруг настоятельно посоветовал мне сознаться в убийствах и изнасилованиях в Битце и в Коньково…

Сухинин вспомнил, как они были на военных сборах.

На четвертом курсе после летней сессии, их повезли на Ладогу.

Одели в солдатское, поместили в казармах.

Было весело и интересно.

Настолько интересно и весело, как может быть тогда, когда забирают в армию не насовсем, а понарошку. На два месяца учебных сборов.

Пузачева сразу назначили командиром расчета. Ну, это и правильно, ведь он -Пузачев природный лидер. Сухинин с Митрохиным попали в тот же расчет. Сухинин – наводчиком по горизонтали, а Митрохин, сперва подносящим заряжающим, так как был покрепче в плечах, а потом, когда на занятиях по физо подвихнул ногу, выпросил у командира взвода, чтоб его перевели в наводчики.

Первые две недели пушку они почти не видели. Все больше на плацу обучались строевой – подход и отход, отдание чести в движении, строевые приемы с оружием, и главное – бесконечное хождение строем: "начальник слева, батарея…"… и тут надо было прижимать руки по-швам и тянуть ножку, печатая каждый шажок…

– Вам еще повезло, вы летом строевую проходите, – говорил им их старшина прапорщик Васадзе, – а вот солдатики осеннего призыва у нас в учебке строевую учат в шинелях, да на морозце, да плац еще от снега по три раза на дню чистят.

– Уж лучше бы зимой, чем по такой жаре, – сняв пилотку и отирая со лба липкий пот, ворчал Митрохин, – не люблю жару, искупаться бы, на Ладогу сходить.

Но искупаться и сходить на Ладогу им довелось только в день присяги.

А присяга была на третье воскресенье их сборов. Перед этим они успели съездить на стрельбище и по три раза пальнуть из автомата в еле-различимую вдали зеленую мишень, изображающую падающего и тут же встающего солдата НАТО. Этакого стального американского Ваньку-Встаньку… Вернее Джона-Встаньку.

На присягу разрешили позвать родных и близких.

К Сухинину приехали мать с отцом.

К Митрохину притащилась его сестра со своим мужем, кстати – офицером, правда флотским, а не артиллерийским.

А к Пузачеву приехала Вероника.

Флотский зять Митрохина привез водки.

Все-таки праздник военный.

Присяга.

После торжественного построения их всех отпустили. До вечерней поверки.

Сухинину неудобно было тащить маму с отцом туда же – в молодежную компанию, которая образовалась вокруг Митрохина и его зятя-лейтенанта, поэтому Сухинин слегка скучал, когда они сидели на бережку и мама заботливо кормила Володю привезенными в стеклянной банке домашними котлетами с тушеными овощами.

– Жалко разогреть не на чем, – сетовала мама.

– Да ладно, и так хороши, – с набитым ртом отвечал Сухинин, а сам наяривая мамины котлетки, душою рвался туда на берег Ладоги, где Вероника, Пузачев, Митрохин и его сеструха с мужем – морским лейтенантом пили водку и распевали их строевую песню: "артиллеристы, Сталин дал приказ…артиллеристы, зовет Отчизна нас… и сотни наших батарей, за жизни наших матерей… тру-ля-лю-ля, тру-ля-лю-ля…" Потом Сухинин пошел провожать маму с папой до электрички.

Сюда, на эту далекую станцию электрички ходили редко, поэтому на вечернюю восьмичасовую на платформе собрались почти все родственники, приехавшие на присягу. На эту электричку и Вероника с Митрохинской родней тоже подтянулись.

И невнимательно в пол-уха разговаривая с матерью, которая однообразно зациклилась на своих советах "не пить сырой воды, чаще мыть ноги, не есть немытых фруктов и вообще беречься от простуд и инфекции", Сухинин глядел не на мать, а с тоской вглядывался в сумерки, туда, где на следующей от них скамейке ждали электрички его друзья. Где Митрохин пьяно наяривал на гитаре, где митрохинская сеструха, здорово уже датая, плясала под гитарные аккорды, напевая что то из репертуара Машины Времени, и где Пузачев взасос, как в последний раз перед смертью, целовался с Вероникой. Как та, при этом, откидывала голову, а Пузачев, словно степной орел над бедной зайчихой, все клевал и клевал ее своими поцелуями, то в шею, то в губы, то, как уже казалось Сухинину, и недопустимо ниже шеи…

А ночью в казарме потом долго не спали.

И все пьяно хвастались в какой-то непристойной солдатской браваде, кто кого и как отымел на этом родительском дне их взрослого пионерлагеря.

К кому жена приезжала, к кому невеста, к кому просто девушка-однокурсница. А умные однокурсницы привозили с собой подружек… Многим досталось в тот вечер сладенького…

А над Сухининым все потешались.

Особенно Митрохин.

– Ну, Вовка, ты не стесняйся, ты теперь подрочи там у себя под одеялом, – громко роготал он в темноте казармы, – мы тебе расскажем, как мы с девушками трахались, а ты подрочи…

Засыпая, Сухинин тогда мечтал о том, что став царём, он повесит Митрохина и Пузачева. Повесит их под барабанный бой перед строем дежурной роты Преображенского полка. Там, на том самом месте возле Арсенала, где вешали декабристов.

Однажды, вынося на помойку ведро, Сухинин так задумался о том, кого и как он повесит, что он вышел на лестницу, не взяв ключей и захлопнул дверь. Особой беды не было, мать с работы приехала бы, да открыла, но три битых часа отираться на лестнице в домашних тапочках, да еще и с идиотским ведром – тоже не очень то веселенькое занятие. Тем более, была сессия, да надо было писать шпаргалки по теормеху. Сухинин постучался было уж в соседскую квартиру, чтобы разрешили позвонить матери на работу, но матери Сухинин звонить не стал, рабочего номера ее наизусть не помнил. Зато позвонил Пузачеву.

– Пишешь? – имея ввиду шпаргалки, спросил Пузачев.

– Я дверь без ключей захлопнул, – пожаловался Сухинин, – от соседей звоню.

– А у тебя дома форточка открыта? – поинтересовался вдруг Пузачев.

– Не помню, вроде открыта, – ответил Сухинин.

– Жди, приеду, – коротко сказал Пузачев и повесил трубку.

Он и правда приехал через полчаса.

Сухинины то жили бедно – в пятиэтажной "хрущевке", а Пузачев со своими богатыми родителями жил в добротной "сталинке".

– Это хорошо, что у вас потолки низкие, – поплевав на ладони, сказал Пузачев.

Он ловко оттолкнулся ногами и в две секунды уже висел между первым и вторым этажами, держась то за водосточную трубу, то перехватываясь за чугунные карнизы на которых крепились ящики для цветов. Ногами Пузачев попеременно опирался то на чей-то подоконник, то на карниз, то просто на шов между железобетонными панелями.