Знамение. Вторжение (СИ) - Ильясов Тимур

Рядом с собой я замечаю скрученную вокруг перил швартовочную веревку, которая подсказывает, как мне следует с мужиком поступить. Промаявшись с манипуляциями, я с великим трудом, кряхтя и сопя от прилагаемых усилий, усаживаю мужика на палубе и, брезгливо морщась от пачкающей мою одежу крови, по — любительски обвязываю пленника неумелыми узлами, затягивая их как можно сильнее, и, тем самым, привязав подонка к борту. Сооружённая конструкция из веревочных переплетений, обхватывающих грудь, плечи и руки мужика выглядит нелепо, но все же достаточно надежно сковывают его движения. Хотя судя по его стонам и обмякшему телу, даже не пытающемуся оказаться мне сопротивление, я уверен, что принятые меры предосторожности излишни.

Когда с делом покончено, то я лицом к лицу усаживаюсь перед мужиком, чья обросшая щетиной широкая морда почти полностью окрашена кровью в красный, делая его похожим на циркового клоуна, который переборщил с макияжем.

— Не нужно это…, - сиплым голосом, едва переводя слабое и отрывистое дыхание, говорит мне он, дернув плечами, указывая на сковывающие его путы, разлепив глаза и с усилием фокусируя на мне взгляд своих карих, оттенка намокшей древесной коры, широко поставленных глаз.

— Говори, — грубо обрываю его я, стараясь сохранять твердость интонации своего голоса, хотя внутреннее сомневаюсь в адекватности своих жестоких поступков.

— Ха-ха-ха-ха…, - сухо кряхтит тот в ответ, а я не сразу понимаю, что он злорадно смеется, выплевывая на подбородок сгустки крови, вперемешку со слюной.

— Чего ты ржешь, скотина! — реву на него я, сжимая руки в кулаки и снова ощущая готовность немедленно поквитаться с обидчиком.

— Какая ирония, уважаемый… Какая, черт его дери, ирония. Пусть я буду скотиной. Мерзавцем. Мудаком. Называйте меня, как пожелаете… Я на вас не в обиде. Все таки, вы — мой спаситель. Не было бы вас, то давно бы бегал на четырех лапах, как мой Пашка… Хотя…, как не крути, все равно конец один…, - его речь прерывается, он надрывно и мокро кашляет, выплеснув изо рта очередную порцию кровавых сгустков.

Я же терпеливо жду, пока он оклемается и продолжит говорить.

— Понимаете, уважаемый… Мне хотелось впервые в жизни сделать как лучше. Только один раз. Эх… И то не вышло…, - продолжил он и снова замолчал, тяжело дыша и закрыв веки.

— Что не вышло? Говори же! — настаиваю я, опасаясь, что мужик издохнет раньше, чем закончит рассказывать мне свою историю.

— … простите за семью, уважаемый. Я на самом деле не мудак. А лишь одинокий неудачник… Хотел сделать, как лучше…

— Что лучше? — напираю на него я.

— Впятером, с вашими красавицами, нам было на лодке не выжить…

— Почему?

— Ха-ха-ха…, снова смеется он, и омерзительные кровавые пузыри надуваются на краешке его губ, — вы, уважаемый удивитесь, но тут… хрен да маленько…

— Хрен да маленько…? — растерянно переспрашиваю я, не понимая смысл сказанного.

— На этой посудине… Воды и жрачки… Хрен да маленько…

Жестокость

Сказав эти слова, он замолкает. Его голова откидывается назад. Взгляд закатывается, обнажив глазные белки в паутине капилляров. Дыхание становится частым, судорожно поднимая и опуская грудную клетку. С хрипом из горла вытекает еще одна порция кровавой пены. И, дернувшись ногами и руками, мужик, шумно выдохнув, затихает, уставившись стекленеющими глазами в небо. И в это же самое мгновение, где-то над моей головой слышится неожиданный вскрик чайки, которая, как оказалось, все это время сидела на шпиле мачты, а теперь вдруг сорвалась с места, отправившись в сторону берега, будто унося на широких крыльях отлетевшую от тела душу погибшего.

— Ты же сказал, у тебя тут полно припасов? — ошеломленно спрашиваю мужика я, понимая, что из запавшего рта уже никогда больше не вырвется ни единого звука.

— Эй! Урод гребаный! — тычу мужику я в грудь, от чего его голова безвольно опадает на бок.

Ощущение бессильного бешенства распирает меня, требуя немедленного выхлопа. Мой правый кулак с размаху ударяет в центр живота погибшего, будто подобные потуги могут иметь хоть каплю здравого смысла. В ответ, изо рта мужика со шлепком вылетает омерзительный багровый комок из свернувшейся крови, приземлившись на его подбородке, а потом скатившись вниз по морщинистой шее.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Сука ржавая! Гнида! Какого лешего ты нас сюда позвал, если у тебя ничего в запасах не осталось?!! — брызжа слюной, ору на него я, распаляясь сильнее от того, что тот посмел испустить дух, не позволив мне в полной мере высказать свое возмущение вскрывшимся обманом.

Теперь оба мои кулака с глухими звуками молотят живот, грудь, руки и плечи мертвеца, сбивая костяшки пальцев на руках и заставляя тело мужика подергиваться в ответ на удары, будто набитая соломой кукла. Не удовлетворившись произведенной экзекуцией, я, будто безумный, грязно и «многоэтажно» матерясь, подпрыгиваю на ноги и принимаюсь остервенело пинать мертвое тело ботинками, испытывая ранее не знакомое животное удовлетворение от своих действий. Ощущение нездоровой садисткой благодати от нанесения физических увечий беззащитному объекту, на которое можно «повесить» перенесенные обиды и переживания. При этом, с изумлением замечая, что края моих пересохших губ растянуты в улыбке.

Я будто смотрю на себя со стороны. На отчаявшегося безумца, наслаждающегося властью над поверженным телом. Смакующего каждый нанесенный удар и упивающегося чавкающими звуками, когда мой ботинок в очередной раз тупым тяжелым носком впивается в деревенеющее тело.

Когда приступ злости схлынывает, а сил мутузить мертвеца больше не остается, то я в изнеможении, будто пьяный, шатающейся походкой оставляю тело в покое и направляюсь в строну носа судна, обнаружив в промежутке между двумя бортами катамарана туго натянутую посередине над водой сеть, сплетенную крупной клеткой из множества веревочных пересечений. Некоторое время я обескуражено смотрю на причудливое сооружение, а когда догадываюсь о его предназначении, то горько усмехаюсь. Сетка, вероятно, когда-то служила для нужд праздных отдыхающих, которые лежа устраивались на ней и принимали солнечные ванны, в промежутках прыгая с борта в воду, наслаждаясь морем и солнцем.

Теперь же тут я. Посреди открытого моря. Грязный, невыспавшийся, уставший, исцарапанный и пришибленный. С двумя малыми детьми и беременной женой с раненым пузом. На лодке, где воды с едой, судя по последним словам мужика, — «хрен да маленько»…

Повинуясь неожиданному инфантильному импульсу, я укладываюсь поверх натянутой сетки, вальяжно закинув под затылок ладони, представляя себя туристом, которого ждет час или два веселой морской прогулки с «ветерком», смотря прямо по курсу движения яхты, в сторону уходящего вдаль горизонта.

Проходит, кажется, вечность, как я лежу на этом яхтенном «гамаке», успокаивая расшатанные нервы, озабоченный тем, что моя психика дала сбой, не справившись с недостатком сна и чудовищным давлением пережитого стресса. Солнце на фоне голубого неба ярко светит, нагревая моё утомленное, будто пропущенное через мясорубку, тело, одетое в плотную охотничью одежду. Прямо подо мной, в метрах двух, шелестит и плещется вода, изредка «дотягиваясь» до меня случайной одинокой каплей. А я прислушиваюсь к этому шелестению и, кажется, начинаю слышать в нем приглушенные голоса. Эти голоса, перебивая друг друга, пытаются вроде сказать мне о чем-то. Я же заинтересованно прислушиваюсь к ним, но не могу разобрать ни слова. А потом пугаюсь подобным галлюцинациям и перестаю прислушиваться, заставляя себя вернуться в действительность.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Начав обдумывать практические детали нашего незавидного положения, я окунаюсь в мрачное состояние растерянности и апатии, на мгновение даже пожалев о покинутой медитативной прострации, когда морские волны говорили со мной человеческим языком, изредка лаская прохладными брызгами. Теперь в моем сознании всплывают ужасающие картинки, где состояние беременной супруги, в результате ушиба живота, ухудшается, и мне приходится сподручными средствами справляться с этим. Еще я представляю, как мы голодаем от недостатка еды и страдаем от жажды, медленно и неотвратимо слабея и теряя жизненную энергию.