Фонтанелла - Меир Шалев

— Она так радуется, так лучится, она такая красивая, — улыбается Рахель. — Я еще не видела ее дважды с одним и тем же кавалером… — Тут она слегка розовеет. — Наконец-то хоть кто-то в этой семье радуется жизни. Жалко, что мы не все такие.

Мой отец — и моя дочь. Его рука — на всех, и все руки — на ней, и наоборот, и снова всё сначала. Помню, годы назад, когда мы с Габриэлем были на курсах разведчиков в армии и нас учили тому, на чем специализировался мой отец в Пальмахе, — топографии и ориентировке на местности, Габриэль сказал, что мой отец собрал вокруг себя так много женщин всего лишь для того, чтобы определить свое точное местоположение в мире по максимально большому числу обратных азимутов[36]. Но Айелет не нуждается в азимутах — ни в прямых, ни в обратных. Ее место в мире ей точно известно: куда она ни пойдет, мир идет с ней и собирается вокруг нее. И в отличие от моего отца, который прокрадывался к своим женщинам тайком, она приводит своих «кавалеров» к себе домой и делает это открыто.

Каждый из членов клана Йофе имеет свое отношение к нашему Двору. Амума постановила, где он будет построен. Апупа огородил и укрепил его. Жених копает под ним убежища и туннели, чтобы однажды «мы все сказали ему спасибо». Батия соорудила у себя в Австралии его копию. Пнина заключена в нем, а Рахель руководит им. Алона принимает в нем «пашмин», своих восторженных подруг. «Совсем как Страна Израиля в прежние годы!» — восклицают они, а Айелет использует «Двор Йофе», чтобы очаровывать им своих мужчин. Раз-два в месяц большие ворота Двора распахиваются настежь, внутрь врывается городской шум, а вместе с ним — маленький грузовой «рено» моей дочери с новым «кавалером» внутри. Гордая и возбужденная, слегка раскрасневшись, она ведет его по двору. Ее ноги подпрыгивают, руки показывают, толстая живая жила, унаследованная от Апупы, пульсирует на длинной крепкой шее, полученнной от матери. Ее соски даже в жаркие дни жалят блузку.

Очередного «кавалера» ведут на экскурсию по географическим и хронологическим просторам «Двора Йофе».

— Это наш дом, а там — садовый питомник моих родителей, «Сад Йафе», так они его называют, но это не по нашей фамилии, мы Йофе с «о», а это Йафе без. А вон там дом Апупы, дедушки моего отца, главного Йофе, я тебе о нем рассказывала, сейчас он немного болен и живет там со своим старым товарищем, Гиршем-скрипачом, и с дядей Габриэлем и его друзьями, я тебе рассказывала и о них тоже. Вон тот вигвам — это их. «Кавасаки»? Правда, вещь! Это мотоцикл дяди Габриэля, тысяча сто… Представляешь! Ему пятьдесят пять, а он ездит на таком чудовище. Иногда он и меня сажает, и мой отец тоже ездит с ним на разные похороны. А там дом тети Пнины, самой красивой женщины в мире, но мы ее не показываем. А вот эта куча земли — это вырыл дядя Арон, ее муж. Он копает нам тут подземное убежище. Этот старый барак? С душем возле стены? Это длинная история, но душ — он мой. Амума и Апупа жили в этом бараке первое время, а потом там был склад инструментов и мастерская, а также семейная камера номер 400[37], представляешь?! А потом Амума умерла, и там поселился Гирш Ландау, наш скрипач. Пришел сюда ради нее, она умерла, а он остался.

«Кавалер» несколько ошеломлен. Он смущенно улыбается. Не каждый день судьба выбрасывает человека на берега такого острова — сущая Тасмания, по виду и по времени, этакий Мадагаскар вымерших душ и странных порождений памяти.

Айелет довольна.

— Это моя бабушка, — указывает она на мою мать, которая несет овощи со своего огорода или толкает свою вонючую тачку с удобрениями. — Бабушка у нас вегетарианка, она сама выращивает себе салат. А там, возле «форда-транзита», — это мой отец. Мама хозяйничает в питомнике, а он у нее — садовый работник. Привет, папа! — кричит она. — Я как раз рассказываю о тебе.

— Привет, Айелет! — Садовый работник ее матери подходит к ним, демонстрируя вежливость. — Как дела?

— Хочешь познакомиться с моим новым другом?

Я пожимаю ему руку, слышу и тут же забываю имя. Какая разница — ведь скоро и он попадет в ящик с коллекциями моей дочери и будет лежать там рядом со своими предшественниками: деревянный настил под ним, стеклянная крышка над, булавка пронзает живот и спину.

— Ну, скажи, — правда, он симпатичный?

— «А чего не хватало Ханеле», которого ты приводила на прошлой неделе? Они у тебя все симпатичные.

Через несколько дней, когда она пришла одна, я сказал ей:

— Такой жестокости не было даже у моего отца.

— Брось говорить о жестокости, папа. Я их не выбрасываю. И даже не покидаю. Я их утешаю, укладываю, осторожно закрываю им глазки, укрываю одеяльяцем и иду себе дальше.

— Записку ты тоже вкладываешь? Вид и род, дата и место? — спрашиваю я. — И что, привязываешь к ручке, как новорожденным, или к большому пальцу ноги, как в морге?

— Ну, ты даешь! — смеется она. — Да ты не беспокойся за них. Мои объедки очень популярны в Хайфе и в Тель-Авиве.

— Когда, наконец, у тебя появится что-то серьезное?

— Не светит, па.

Несомненность близкой отставки делает «кавалеров» моей дочери ревнивыми. Они ревнуют не только к ее телу, но, главное, к ее времени. Они сражаются со слишком долгими телефонными разговорами, с ее визитами к друзьям, они требуют для себя то время, которое она проводит на работе, злятся, когда она слишком долго ест. Как мой дед, моя дочь тоже сердится, когда «суп холодный, как лед», и как-то раз один из ее «кавалеров» взорвался прямо посреди еды:

— Не понимаю, почему нужно есть такой горячий суп?! Ведь это занимает столько времени!

— Много я видела странных вещей в своей жизни, — ворчала потом Алона, — но впервые вижу мужчину, который устраивает сцену из-за горохового супа…

Но я чувствую к ним жалость. Кто лучше меня знает, как жестоко и быстро проходит время, непрерывно укорачиваясь и демонстриуя свое начало и конец одновременно? Ведь даже ко всем своим квадратным и угловым скобкам у меня нет времени вернуться.

<Кстати, по аналогии со «скоростью звука» и «скоростью света» можно было бы представить себе также «скорость времени» и «скорость памяти». Определив промежуток между воспоминанием и тем чувством, которое оно вызывает, можно измерить прошедшее между ними время, как измеряют расстояние по промежутку между молнией и громом.>

Один из «кавалеров» вызвал у меня подозрение, что он женат. Он несколько раз выходил из дома во двор и вел тихие разговоры по мобильнику. Слов я не слышал, он был ко мне спиной, но нетерпеливые шаги во время разговора, опущенные плечи, склоненная голова, моя насторожившаяся фонтанелла — всё указывало, что сейчас он лжет. Кого он обманывал — компаньона или жену?

Я пошел заглянуть в его машину. Из щели между сиденьями на меня глянула маленькая золотоволосая кукла, смущенная, как будто застигнутая на месте преступления.

— Айелет? С женатым мужчиной? Ты сошел с ума? — кричала на меня Алона.

— Может быть, он не женат, но дочь у него есть, это точно. Я видел ее куклу в машине.

— Она может получить любого парня, которого захочет. Зачем ей женатый мужчина? Чтобы оставаться одной в субботу?

— Не беспокойся за нее. Я уверен, что для субботы у нее есть холостяки.

Раз в неделю Габриэль и его «Священный отряд» собирают у всех нас списки заказов, берут мой «форд-транзит» или уводят «ситроен траксьон-авант» Жениха, если тот в очередной раз спустился под землю, и потом возвращаются, нагруженные продуктами. Если закупки делаются в Хайфе, я присоединяюсь к ним, чтобы навестить Айелет в ее пабе. Иногда я езжу с самим Женихом, но тогда он ждет меня снаружи в своем «ситроене» все то время, что я беседую с дочерью. В паб он ни ногой!

— В наше время в такие пабы ходили только английские солдаты и еврейские проститутки!

— Конечно, женатый, а что? — сказала Айелет. — Из тех, которые знают, что почем и почему, и уже с самого раннего детства, — и, когда я не прореагировал, засмеялась: — Ты потрясен?

— Потрясен? — сказал я. — С чего мне быть потрясенным? Что я, рав Овадия[38]? Председательница нашего славного женского движения «Наамат»? Я просто не хочу, чтобы тебе было больно, вот и всё.

— Больно, папа? Moi? Почему? Это им больно, не мне, — и налила стакан вина, — выпьем за женатиков, а?

— Хватит, Айелет, — сказал я. — Я достаточно наслушался историй о женатых мужчинах и свободных девушках и о том, для кого это плохо кончается и кто в конце концов остается с носом.

— Аллё… — Она вдруг стучит суставом пальца по моей голове, и я отшатываюсь, испугавшись близости ее пальца к моей фонтанелле. — Алле, па… Я ведь тебе уже говорила — брось ты эти свои номера. Женатые мужчины — это же просто подарок. Они довольствуются немногим, они до смерти хотят доставить удовольствие, они трогательны, они благодарны, а если, не дай Бог, в них влюбляются, они тут же смотрят на своих жен, и вопрос снимается с повестки дня.