Первые бои добровольческой армии - Сергей Владимирович Волков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В тот же вечер наш эшелон вышел из Таганрога, а вокзал заняли красные…
Однако через несколько дней суждено мне было опять попасть на тот же вокзал в Таганрог, и опять вместе с Мартыновским. Чтобы прорваться к станции, ротмистр Крицкий, командовавший тогда нашим взводом, послал Мартыновского и меня к погруженному на железнодорожную платформу бронированному автомобилю. Нас положили на эту платформу за тюками сена. Задание было – простреливать мертвое пространство бронеавтомобиля.
Платформа тронулась в путь под непрерывным вражеским обстрелом. Сено, которое нас прикрывало, как известно, проницаемо более, чем стенки броневика… Тем не менее мы благополучно «простреливали мертвое пространство», не обратившись сами в мертвые тела… Думаю, не требуется комментариев, чтобы понять, почему наша «экскурсия» по таганрогским железнодорожным путям осталась в памяти на всю жизнь.
Весь январь и первые дни февраля прошли в военных действиях.
Под вечер 9 февраля я отправился для связи в штаб генерала Корнилова, расположенный в другом конце Ростова. На улицах города никого не было видно: казалось, все население вымерло. Только время от времени рвались шрапнели и доносилось пение «Интернационала»… Я доехал до дома, в котором помещался штаб, но он оказался пуст; на дворе догорал костер бумаг; явно в огонь были брошены документы, которые не должны были попасть во вражеские руки…
Я повернул назад к своему эскадрону. Вдруг шрапнель разорвалась позади меня, и мой гнедой конь, 4-го уланского полка (военный трофей!) сел на задние ноги. Положение казалось совсем безвыходным.
Опять вывез просто необычайный случай. Совершенно непонятно откуда – появились извозчичьи сани. Я окликнул кучера, но в ответ на мое «Стой!» он хлестнул лошадь, которая понеслась еще быстрей. Я успел все же вскочить на полозья саней и, держась левой рукой за спинку, ударил прикладом извозчика. Благодаря тому, что вожжи были намотаны на его руках, лошадь стала. Сняв седло с моего раненого коня, я вмиг оседлал Ростова, как я сразу же решил назвать «извозчичью клячу». Как я мысленно оскорбил и оклеветал Ростова, считая его «извозчичьей клячей», я очень скоро убедился. Характер свой он мне сейчас же показал, не давши сесть по правилам. За все время, что он у меня был, пришлось садиться на него так же, как и в этот памятный вечер, а именно – сначала пускать его шагом, держа повода в руке, и вскакивать на него уже на ходу.
Ростов оказался блестяще выезженным конем, с очень мягким поводом. На нем без труда я догнал свой эскадрон, который уже двинулся в поход: 1-й Кубанский. Весь поход с самого его начала мой красавец Ростов (рыжий, 6 вершков, Королыковского завода) прослужил мне верой и правдой. Пробеги бедняге часто приходилось делать длинные, но он стойко все выдерживал. За все время только раз захромал, и мне пришлось (к счастью, ненадолго) отдать его в обоз. В другой раз – было это под Екатеринодаром – большевистская пуля на излете ударила в его копыто. Мне удалось зубами ее вытащить. Ростов стоял спокойно во время этой операции и так же мужественно дал мне залить рану йодом из моего индивидуального пакета.
Была у Ростова одна «человеческая» слабость (или надо сказать: «лошадиная»?). У него был у нас в эскадроне приятель – конь одного из наших офицеров. Ростов любил его навещать. Когда мы ложились для отдыха где-нибудь в поле и я держал Ростова за повод, он ждал, пока я задремлю или притворюсь спящим… Тогда хитрый конь тихонько снимал повод с руки и так же неслышно уходил к своему другу. Но стоило мне проснуться и позвать его по имени… моментально Ростов появлялся. Если же я его долго не звал, он возвращался и сам, клал мне повод на руку… как будто бы и не уходил… В беде он меня всегда выручал, а раз спас жизнь, когда казалось, что мне несдобровать. Случилось это, когда наш разъезд, в 7 коней, был выслан на станцию Выселки. На двух переправах нас обстреляли красные, но на третьей никого не было, и мы перешли ее в пяти или шести верстах от Выселок. Потом проехали шагом еще версты две, никого не встретив. Тогда я предложил командиру разъезда, что я один поеду для разведки. Командир согласился: разъезд остался ждать в балке, а я поехал вперед шагом, чтобы не обращать на себя внимания. Выехал примерно на версту и оттуда стал наблюдать за деятельностью красных: на железнодорожном пути стояло два эшелона, вокруг станции рыли окопы. Обернувшись, назад, я увидел, что мой разъезд уходит галопом, а между ним и мной идет пол-эскадрона большевиков. Я разобрал поводья по-скаковому, послал Ростова полным ходом и шепнул ему на ухо: «Выручай». И конь выручил – прошел между красными, и, только когда уже мы (Ростов и я) были шагах в пятидесяти впереди большевистской орды, раздались выстрелы – враг заметил белую тулью моей фуражки… Я одновременно со своим разъездом попал на мост… и поцеловал верного коня в морду.
Расстался я с Ростовым в момент, когда и для меня кончился 1-й Кубанский поход. Конь заболел воспалением легких. Он упал вместе со мной, в результате чего у меня треснула кость ноги, и я был вынужден на некоторое время уйти с линии фронта. Ростова я больше не увидел.
А. Крицкий[26]
История 1-го кавалерийского «полковника Гершельмана» дивизиона[27]
18 декабря 1917 года приказом генерала Алексеева было разрешено полковнику л. – гв. Уланского Его Величества полка Василию Сергеевичу Гершельману приступить в Ростове к формированию 1-го кавалерийского дивизиона.
Дивизион предполагалось сформировать двухэскадронного состава: 1-й эскадрон офицерский и 2-й юнкерский. Запись прибывающих производилась в Новочеркасске в доме офицерского общежития, и записавшиеся и принятые направлялись в Ростов в здание Проскуровского госпиталя, на Николаевской улице, где прибывших приказом полковника Гершельмана назначали по эскадронам. К 3 декабря 1917 года в 1-м эскадроне было 18 офицеров, а во втором 26 добровольцев и 4 офицера. Вооружены они были трехлинейными пехотного образца винтовками.
