Плотина Фараона и Первая еврейская революция - Сергей Бычков

Они прекрасно поняли друг друга и рассмеялись.

Весь остаток дня Осия распределял роли, посылал гонцов, ругался, хвалил и ближе к вечеру доложил, что всё готово и им пора перемещаться в центр событий, в город.

Через два часа, миновав посты они сидели на конспиративной квартире и принимали последние сводки. Приехал Аарон. Он явно нервничал и не мог усидеть на одном месте.

— Да сядь ты и не мельтеши, как комар перед носом, — прикрикнул на него Моисей, — всё будет хорошо. Сядь и выпей. Без тебя мандраж бьёт.

Стоило солнцу уйти за горизонт, как отряды мятежников устремились на сторожевые посты, на тюрьму, на здание городской управы. Группа молодчиков громила винные погреба. Занялись первые пожары, полилась первая кровь. Начиналась первая еврейская революция, как и любая другая революция ведущая в никуда, в тупик исторического развития. Как и любая другая революция, приносящая тяжелейшие страдания и неисчислимые потери для всех кого она касалась, со всеми её атрибутами; кровью, дикой жестокостью, разбоем и беззаконием.

А в это время, во дворце Фараона проходил военный совет. Два дня назад, Хорум доложил Фараону, что по его сведениям, Моисей вернулся в Египет, и готовит бунт в районе Гесема, где происходят тайные митинги с призывом свержения существующего строя. В сложившейся ситуации следует ожидать выступления бандитов в самое ближайшее время.

— Змеёныш, — думал Фараон, — и время то, какое неудачное для меня выбрал. В городе было всего две тысячи личной гвардии Фараона, а армия находилась достаточно далеко, чтобы немедленно прийти на помощь.

В войска срочно был отправлен указ Фараона о возвращении, а пока военный совет решал ближайшие задачи по возможному отражению атак революционеров. Было предложено отправить Фараона навстречу к армии под прикрытием отряда гвардейцев, но Фараон не принял это решение, так же, как и следующее предложение отправиться вверх по Нилу на яхте под прикрытием корабля охраны. Как бы надсмехаясь над нависшей опасностью, Фараон решил остаться в столице, надеясь на то, что бунтовщики не успеют сформировать свои ряды до подхода армии из Эфиопии. Посовещавшись, военный совет в лице Фараона постановил;

1. Семье Фараона и ему самому переехать из дворца в Главный храм под его защиту.

2. Усилить охрану государственных зданий.

3. Казнить всех особо опасных преступников содержащихся в городской тюрьме.

4. Выпустить указ о мобилизации городского населения.

5. Ввести в столице осадное положение.

Из этого списка удалось выполнить только первое. С наступлением темноты, Фараон с небольшим отрядом охраны тайно покинул дворец и прибыл в Главный храм. Там уже развернулись работы по укреплению его обороноспособности и люди Хорума укрепляли все выявленные слабые места. В это время в Гесеме начался бунт, и Фараон приказал бросить защиту города и стянуть все имеющиеся войска в храм для отражения ожидаемой атаки противника. Ночь прошла спокойно, а утром в город ворвались войска Моисея. Не прошло и часа, как город запылал, полилась кровь и всегда тихие улочки утреннего Мемфиса наполнились шумом борьбы, визгом грабящих и диким криком убиваемых людей, от которого мурашки бежали по спине. К полудню всё было кончено, те маленькие очаги сопротивления, которые возникали в городе быстро подавлялись, и когда Моисей въехал в столицу, в которой он так долго не был, она словно вымерла. Никто не вышел на улицы, чтобы встретить нового фараона Моисея! Не было слышно приветственных криков, не было видать упавшего вниц народа, только ветерок метал клубы дыма горевших домов и голосили женщины. Настроение Моисея резко ухудшилось.

— Ну, подождите, — зло подумал он, — я вас научу достойно встречать своего повелителя.

Приехав во дворец, он первым делом прошёл в тронный зал и уселся на фараоновский трон. Вот тот момент, о котором он так долго мечтал. Он на троне! Странно, но чувства радости он не испытывал, а вместо него у Моисея было чувство какого-то нездорового возбуждения и чувство нереальности происходящего. Фараон, вот кто не даёт ему почувствовать всю торжественность этого момента. Моисей вдруг отчётливо понял, что пока жив Фараон, он всегда будет чувствовать себя шутом и изгоем на этом троне.

— Где Осия, что с Фараоном? — заорал он на своих телохранителей, и резко встав, пошёл в свою бывшую комнату. С трепетом, толкнув дверь, он как бы опасаясь чего-то, вначале заглянул, а потом осторожно вошёл. Комната была пуста. Видимо Фараон приказал выбросить всё, что могло напомнить ему о внуке и только пыль, лежащая толстым слоем, указывала, что сюда никто не заходил много дней. Постояв, Моисей направился назад и, проходя мимо комнаты, которая когда-то принадлежала сыну Фараона Раму, решил заглянуть и туда. Всё было на месте, даже край покрывала наброшенного на кровать, был немного завёрнут, как будто её хозяин только вышел из комнаты и сейчас вернётся обратно. Моисей даже интуитивно оглянулся на дверь, и по его спине пробежали мурашки от реальности ощущения, что Рам жив и сейчас войдёт сюда чтобы бросить ему в лицо — убийца. Моисей рванулся из комнаты и когда он влетел в тронный зал, там его уже ждали Осия и Аарон. В противоположность Аарону Осия был весел и к удивлению Моисея обвешан дюжиной золотых цепочек, а почти на каждом его пальце блестело золотое кольцо, что делало его похожим на торговца ювелирной лавки.

— Ох, и люблю я красивые вещи, — ответил он на немой вопрос Моисея и, видя, что тот мрачен, стал его ободрять, — да не перешивай Моисей, я его всё равно достану. Кто же ожидал, что он в Главном храме укроется. Потом, резко перейдя от весёлого тона к серьёзному сказал: — Я сейчас оттуда, крепость, а не храм. Я там был один раз, знаю. Не удалось с налёта, так мы его штурмом возьмём. Я уже штурмовые лестницы изготовить распорядился, день, другой и я принесу тебе его голову.

Осия развалился в кресле и приказал подать себе вина. Глядя на него и его поведение, можно было подумать, что он всю жизнь провёл здесь во дворце, так естественно он себя вёл.

— Что за человек, — подумал Моисей, — в любой ситуации он чувствует себя как рыба в воде, посади его на этот трон, так его и от фараона не отличишь.

В противоположность ему, Аарон выглядел словно испуганная собака загнанная в угол, которую вот вот начнут бить.

Моисей, недовольно покосившись на него, спросил: — А ты, что как в воду опущенный?

— Что же это происходит брат? — начал Аарон, — я думал, нас цветами встречать будут, я думал народ с ликованием примет новую и справедливую власть и совсем не ожидал этой крови. Мы похожи на банду каких-то разбойников налетевших на не ожидавших людей, а не на освободителей от ига Фараона. Разве мы этого хотели? Сегодня я был свидетелем ужасной сцены. С десяток бойцов выволокли из дома простого египтянина и начали его избивать. Жену, которая кинулась к ним с просьбой о пощаде, один из них просто проткнул мечом, а остальные, улюлюкая, изрубили мужа на куски. Когда я хотел остановить это побоище, так они хотели и меня зарубить и если бы не мои парни, то лежал бы я уже мёртвый.

— Ну, ты уж сильно не переживай, не делай по одному случаю общую картину, — недовольно проговорил Моисей, — а этих негодяев мы найдём и строго накажем. Слышь Осия, разберись с этим делом и доложи Аарону, — повернув голову к нему проговорил Моисей.

— И ещё, Аарон, ты должен быть готов к тому, что мы уничтожим тысячи, что мы будем ходить по колено в крови и не остановимся ни перед чем ради достижения нашей цели. Пусть этот народ не понимает пока, что мы несём ему счастье и процветание. Это только начало и мы всех непонимающих будем казнить независимо с мечом они или без оружия в руках, кто не со мной — тот против нас.

— Слизняк, — подумал он о брате, — с таким не власть надо захватывать, а стоять в храме и утешать несправедливо обиженных. Утвержусь у власти, отправлю его, куда ни будь в храм, пусть сопли прихожанам утирает. Тоже мне поборник справедливости. Справедливость-это удел слабых. Сила всегда и везде побеждает потому, что справедливость беззуба от её нравственности и совести. Она слаба, а бог не любит слабых.

Глава 9.Ополченцы

Перед самыми родами Наин совсем извёлся, а когда начались схватки, и милая Фуидж стала корчиться и стонать от боли, сердце его разрывалось. Чувство жалости и бессилия вытеснило всё остальное и то, что он ничем не мог ей помочь, умножало его страдания. Чтобы сделать хоть что-то он молился. Молился богам, в которых не верил. Чувство страха за Фуидж и не родившееся ещё дитя порождало в его сознании неуверенность, и он на всякий случай, чтобы не казаться закоренелым грешником в глазах, а вдруг, существующих, богов молил их быть благосклонными к его семье. Сейчас он был готов поверить и в чёрта, лишь бы всё прошло нормально, без всяких осложнений для Фуидж и ребёнка.