Я – инопланетянин - Михаил Ахманов

Семьи у меня и правда не было, но сына я изобразил — Арсена, виртуального наследника, который придет на смену Даниилу. Это еще один сложный вопрос, с которым сталкивается Наблюдатель — конечно, в тех мирах, где автохроны подвержены старению. Обычно эмиссару удается остановить этот процесс, выбрав период зрелости, когда организм в хронопаузе и перемены не так заметны; но все же время идет, и приметы возраста должны быть налицо. Макияж — не выход из данной ситуации; это способ неудобный, ненадежный и неподходящий для многих планет, таких, как водный мир Рахени. Есть другие методы, более эффективные, отработанные на Уренире за десятки тысяч лет, и первый из них — простейший: менять свою внешность сообразно возрасту. Это самое удобное решение, но годится оно лишь в тех случаях, когда метаболизм автохронов подобен уренирскому и допускает перестройку кожной ткани и центров пигментации. Вторая возможность — переезд, полная смена личности и поиск новой ниши, то есть жилища, средств существования и подходящих занятий. На Рахени, где нет паспортов, дипломов и кредитных карточек, я выбрал бы этот способ, но на Земле он слишком трудоемок; к тому же связан с потерей привычного окружения и статуса, а также, что весьма существенно, этим ты можешь нанести определенный вред знакомым. Земля — формализованный мир, и в той стране, где я родился, бесследное исчезновение людей не поощряется.

Поэтому я выбрал третий способ и, кроме запасных вариантов, вроде Ники Купера и Жака Дени, озаботился собственным продолжением. Мой сын считался, разумеется, внебрачным, родившимся от связи с женщиной, чье имя не упоминалось; думаю, что все мои коллеги и друзья подозревали Ольгу. Я выправил Арсену метрику (что стоило не так уж дорого), а после случившейся с Ольгой трагедии переместил ребенка-призрак в пансион, затем — в некую школу в Британии или во Франции, где за хорошие деньги выпекают юных джентльменов. Это случилось уже в середине девяностых, когда я читал лекции в Сорбонне и Стенфорде, а потому не вызвало ни удивления, ни вопросов — во всяком случае, финансовых.

Я навещал свое дитя с похвальным постоянством и информировал знакомых о его успехах. В две тысячи третьем мой Арсен отправился в Беркли, где пребывал ближайшие десять лет, достигнув звания магистра, а после — доктора; затем он работал там и тут, приобрел недвижимость в Калифорнии и даже — ходили слухи! — намеревался жениться, однако был отвергнут Линдой Калуш, своей избранницей, не поощрявшей увлечений экстремальным спортом. А этому занятию он предавался с искренней страстью, бесспорно унаследованной от меня: лазал по горам, спускался на плоту по Амазонке, прыгал с трамплина без лыж и, вооружившись кинжалом, сражался с акулами у побережья Квисленда. В России он не появлялся, зато в других местах, особенно вблизи секвой, дубов и эвкалиптов, с ним можно было познакомиться и убедиться в полной его реальности.

Эта моя двойная жизнь закончилась в пятнадцатом году, когда профессор Даниил Измайлов отправился в Судан. Там, за пятым нильским порогом, находилась когда-то цветущая страна; звалась она Мероэ, имела тесные связи с Египтом и была во всех отношениях прелюбопытным и экзотическим объектом исследования. Сын профессора Арсен тоже клюнул на экзотику или на что-то другое: то ли хотел повидаться с отцом, то ли переплыть Нил на спине крокодила. Так ли, иначе Измайловы встретились и, наняв рабочих, принялись копать; проложили штольню в какое-то забытое святилище, затем профессор спустился вниз, и кровля рухнула ему на голову. Может, плохо укрепили, а может, его настигло проклятие фараонов Мероэ… Кто знает? Власти Северной провинции этим вопросом не задавались, но за приличную мзду выправили все необходимые бумаги.

Хорошая страна Судан. Вполне подходящая, чтобы затеряться в ней навсегда…

Тело, разумеется, не нашли — видимо, в святилище имелись тайные колодцы, сглотнувшие труп вместе с камнями и землей. Ну, не нашли так не нашли… Арсен Измайлов пролил слезу, поставил памятник над руинами, съездил в Калифорнию, в свою усадьбу, день-другой раздумывал: продать?., не продавать?.. — решил, что продавать не стоит, нанял сторожа и перебрался в Петербург. Принял наследство, заказал по отцу панихиду, перезнакомился с его друзьями, поплакал, выслушал соболезнующие речи, справил поминки…

Все нашли, что он хороший парень и чрезвычайно похож на отца. На Даниила Измайлова, каким тот был лет в тридцать. Глаза как будто потемнее, а волосы — посветлее… Ну, это, наверное, от матери. От Ольги…

ГЛАВА 7

БАКТРИЙСКАЯ ПУСТЫНЯ

Дни пятый, шестой и седьмой

Два дня мы шли по серому каменистому плоскогорью, удаляясь от останков китайской экспедиции. Бассейн, в который мы попали, был не просто обширен, а огромен; Фэй не могла дотянуться до его рубежей, а я ощущал их как смутные зыбкие стены, что, постепенно отступая, колыхались где-то вдалеке, по обе стороны от нас. Еще мне чудилось, что вуаль на плоскогорье будто бы другая, менее плотная, чем у точки нашего старта, но поручиться за это я не мог — возможно, то была лишь игра воображения. Во всяком случае флер, висевший над нами грязноватой желтой пеленой, казался по-прежнему непроницаемым; ночью мы не видели звезд, а днем солнце катилось в вышине тусклой, побитой молью и выцветшей от времени орифламмой. Иногда дул слабый ветер, кружил пыль, взлетавшую из-под подошв, или по вечерам слегка пошевеливал пламя спиртовки. На большее силы его не хватало; даже у ветра в этой пустыне были подрезаны крылья.

По пути обнаружилась пара десятков вешек, у двух — контейнеры с пищевыми капсулами, консервами и водой. Все маяки казались новыми, будто их выкрасили час назад, подвесив затем к шестам яркие цветные вымпелы. Последнюю вешку, за восьмидесятым номером, Макбрайт обнаружил под утесами, что замыкали плоскогорье с юга; там мы заночевали, а утром забрались на скальный гребень. Эта стена оказалась значительно ниже, чем первая, — сто — сто двадцать метров в высоту и к тому же иссеченная трещинами, с множеством узких карнизов, выступов, впадин, и, чтобы преодолеть ее, нам не понадобилось ни крючков, ни канатов.

Я поднимался в первой связке вместе с Цинь Фэй и повредил запястье о камень. Неглубокий разрез, почти царапина; крови вылилась капля, и вся — на этот базальтовый зуб, острый, как ножик самурая. Пятно небольшое, но Фэй, взбиравшаяся следом, его заметила. Не знаю как; возможно, не глазами, а по запаху? Или слышала, как я чертыхнулся? В общем, мы поднялись, и она, сдернув с моей руки перчатку, полезла в карман за пластырем. Потом поискала, куда же его прилепить, и ничего не нашла — такие ранки я заживляю машинально, хотя на этот раз, пожалуй, торопиться не стоило. Глаза у Фэй округлились, рот приоткрылся в изумлении, и с минуту она растерянно глядела то на меня, то на полоску пластыря в собственных пальцах. Затем фыркнула и бросила ее на землю. Фыркает она очень выразительно, и в данном случае звук означал, что требуются объяснения.

Но я лишь усмехнулся, подмигнул ей и натянул перчатку. Какие еще объяснения? Слепому ясно, что у каждого из нас — быть может, за исключением Цинь Фэй — есть тайны, не отраженные в досье Монро. Сиад обходится без сна и отличается феноменальной силой, Макбрайт, наш денежный мешок, вынослив и резв не по возрасту, а я, представьте, порезав руку, не нуждаюсь в пластыре…

Вторая пара поднялась, и некоторое время мы постояли на гребне, осматриваясь и обмениваясь впечатлениями. За два минувших дня нам удалось пересечь полоску земли, принадлежавшей некогда Афганистану, — она тянулась с запада, смыкаясь на востоке с китайской территорией. Если верить показаниям моего механического шагомера, мы углубились в Анклав уже километров на двести, достигнув северо-восточных предгорий Гиндукуша и границы с Пакистаном. Конечно, эти географические понятия являлись чисто умозрительными, никак не привязанными к реальности; нас окружали не живописные ущелья, не горные вершины в сверкающих уборах из снега и льда, не реки и водопады, а серая унылая пустыня. Правда, за второй стеной утесов она отличалась более сложным рельефом: тут были овраги и трещины, завалы из огромных глыб и невысокие скалистые образования, перекрывавшие видимость.

Изучая местность, я подумал, что здесь мы не сможем двигаться с прежней скоростью и, вероятно, не отыщем маяков, попавших в расселины или упрятанных за камнями. Ну, ничего! Воды и пищи мы запасли с избытком, а до Тиричмира, если двигаться по прямой, оставалось километров сто семьдесят или немного больше. Неделя пути, даже с учетом сложностей рельефа…

Я по-прежнему надеялся, что найду там какое-то послание от Аме Пала, хотя окружавший нас пейзаж противоречил этой мысли. Что — а главное, каким образом — он мог мне сообщить? Написать на бумаге, вырезать в бронзе, высечь на каменной плите? Но Тихая Катастрофа стерла не только металл и бумагу, но сами горы! Что здесь могло сохраниться? Ровным счетом ничего, кроме скелетов и обломков техники, рухнувшей с небес и появившейся в пустыне после, а не до катаклизма.