Записки гайдзина - Вадим Смоленский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я отхлебнул еще кока-колы и продолжил осмотр. Самое интересное располагалось внизу – там, где кончались ноги. Они кончались сантиметров за тридцать до пола, а дальше шли платформы. Хотя это уже были никакие не платформы – это были самые настоящие ходули. Они занимали половину от высоты сапог. Верхняя же половина имела раздутый клоунский носок и шнуровку по всему голенищу. Все это сообщало обуви модный и современный вид. Из сапог выглядывали две худые ноги, которые причудливыми линиями тянулись вверх, исчезая под оранжевой мини-юбкой. Затем из юбки выныривали несколько сантиметров открытого живота, уходившие под розовую маечку. Поперек маечки, на ровной, ничем не возмущаемой поверхости, размашистыми синими буквами было начертано:
DON’T FUCKING !!!
KILL YOUR SELF !!!
Я набрал полный рот кока-колы и с полминуты пялился на диковинную надпись, пытаясь проникнуть в ее смысл. У меня ничего не получилось. Тогда я проглотил колу, и перевел взгляд чуть выше. Глаза тут же запутались в бусах и ожерельях. Ниточки и шнурочки, цепочки и ремешочки, крестики и пацифики, камушки и ракушки – все это составляло какой-то единый большой колтун. Выбивался из колтуна только сотовый телефон, который свисал до самого пупа.
Обладательница всего этого хозяйства не обращала ни малейшего внимания на мой сверлящий нескромный взгляд. Устремив к потолку граммофонные раструбы накладных ресниц, она чувственно выпячивала перламутрово-сизые губы, жадно охватывала ими сигаретный фильтр, истово затягивалась и расслабленно выпускала струйку дыма. Ничего значительнее, выше и чище этого процесса для нее на текущий момент не существовало. Только так надлежало курить девушке из породы гангуро.
А она была настоящей гангуро. Строго говоря, ее гангуровость бросалась в глаза мгновенно, значительно быстрее, чем все браслеты, ракушки, ходули и скорпионы, вместе взятые. Ибо так уж инертно наше сознание, так уж плохо мы поддаемся императивам цивилизации и политкорректным уговорам, что по старинке норовим подметить в человеке не что-нибудь этакое важное, а всего лишь цвет его кожи. Сначала цвет кожи, а уже потом – какие на человеке татуировки и на каких он передвигается ходулях. В нас еще очень много латентного расизма.
Генетически она принадлежала к желтой расе. Но слово «желтый» имело к ней не больше отношения, чем слово «белый» имеет к белому вину. Ее руки, ноги, лицо и живот были выкрашены в цвет кофе с капелькой молока. Будь она лошадью, ее отнесли бы к саврасым – или даже гнедым. Загореть до такой степени можно было только за год непрерывного лежания на песке Сахары – либо за несколько сеансов облучения в солярии, с продуманным наложением специального крема. Вторая версия казалась более убедительной. Сахара была далека, а солярии –близки и многочисленны, особенно теперь, в пору триумфального шествия этой странной моды.
С тех пор, как гангуро-гару, «чернолицые девушки», замелькали на улицах японских городов, я много раз задавался вопросом об их идеологических корнях. Какая сила бросала десятки тысяч молодых девок под кварцевые лампы? Что они хотели этим выразить? Под кого шел закос? Я приставал с расспросами к самым разным людям, которые казались мне сведущими – и всякий раз получал разные ответы. Одни усматривали в этом феномене таинственный зов Африки, находя его то в темнокожей супермодели Наоми Кэмпбелл, то в музыке хип-хоп. Другие ссылались на поп-звезду Намиэ Амуро, окинавскую внучку итальянского дедушки, которая первой додумалась чернить лицо и осветлять губы, становясь похожей на негатив. Третьи многозначительно произносили: «Мода!» – и постукивали себя пальцем по лбу. Единого мнения не наблюдалось.
Теперь, увидев перед собой этот замечательный экземпляр, я вновь задумался. Дело в том, что экземпляр имел в своем строении одно заметное отличие от виденных мною ранее. Попадавшиеся мне доселе чернолицые девушки меняли цвет не только кожи, но и волос. Для достижения полной негативности волосы обесцвечивались, делались рыжими, льняными, седыми, а как редкий случай – синими. У этой же волосы не просто оставались черными – они еще были заплетены в полсотни растаманских косичек. Само по себе это не было чем-то невиданным – мне приходилось встречать японок, фанатеющих от Боба Марли и ходящих круглый год в бесформенных вязаных шапках. Ничто не мешало им для полноты имиджа добавить косички – и некоторые действительно добавляли. Но только косички, не загар! Ни единого разу я не видел, чтобы самозабвенная любовь к ямайским ритмам сопрягалась бы с эстетикой гангуро.
Теперь же новый поворот темы ставил все на свои места. Африканская версия обретала логическую завершенность. Черная музыка – черная кожа. Мы будем слушать и будем загорать. Черные братья заплели дреды – мы тоже заплетем. Черные сестры высоки ростом – ничего, встанем на ходули и сравняемся. А когда выбелим губищи синей помадой – то вообще станем как вылитые, родная мать не отличит. Такая последовательность мыслей была мне вполне понятна и даже чем-то симпатична.
Конечно, частный случай мог и не отражать сути всего явления. Даже наверняка он ее не отражал. Ведь тысячи других девиц ходили рыжими, а косички видали в гробу. Но то были девицы, тупо следующие моде, с вялым воображением и боязнью оказаться «не как все» – а тут передо мною стояло и курило живое воплощение независимой мысли, олицетворенный вызов стадному инстинкту, ходячая модель нонконформизма и преданности идеалам. Каждая ее косичка кричала, что любимой музыке можно и нужно отдать решительно все – вплоть до расовой самоидентификации. Каждая ее затяжка раскачивала межкультурные барьеры и сдувала с мозгов пену национальных предрассудков. И с каждым глотком кока-колы я проникался к ней все большей и большей симпатией.
К последнему глотку сигарета в ее пальцах стала короче ногтей. Вертя в руках пустую банку, я шагнул к мусорному контейнеру, прицелился – и неожиданно встретился с ней глазами.
– Хеллоу, систер! – сказал я.
Она вынула сигарету изо рта и посмотрела на меня, как самурай на вошь. Мастью я определенно не вышел. Тут требовалось быть гнедым – а я был каким-то чалопегим. Не помогла ни кока-кола, ни улыбка до ушей.
Окурок полетел вслед за банкой. Она похлопала ресницами, словно прогоняя нелепое виденье, потом легонько оттолкнулась от стены и двинулась обратно в зал, куда уже порулили отдохнувшие нарушители. Ее походка напоминала игрушечного бычка на наклонной доске.
Публика заняла места – и снова начался театр эстрадных миниатюр.
«Давайте же с вами рассмотрим, как он устроен – этот Проклятый Самогонный АППАРАТ!.. Это ж двадцать два бугая!.. Кто свистнет, кто звякнет, кто стукнет, кто брякнет... Вкус – спецфицкий!»
Лектор был упоен и блистателен. Аудитория внимала ему, затаив дыхание.
«Тут у меня и с конусом, и со змеевиком... Балеринушка-лошадушка, крокодил кривоногий... Ты привяжи к ней динаму, пущай ток дает!.. Родил – на том спасибо!.. И мы кидаем эти снасти в воду, и динамит взрывается...»
Еще полтора часа пролетели, как соловей над Камой. Сорвав напоследок бурную овацию, лектор уступил кафедру главному церемонимейстеру, который объявил перерыв на обед. После обеда надлежало разбиться на группы и приступить к сдаче экзамена.
Несколько сбитый с толку известием об экзамене, я позволил толпе подхватить себя и унести в сторону столовой. Там потчевали комплексными обедами. Сидя над своим подносом и вдыхая пар, поднимавшийся из плошки с рисом, я краем глаза следил за давешней чернолицей нарушительницей в другом конце зала. Было видно, как непросто ей при таких ногтях держать палочки.
Экзамен начался с психологического тестирования. Вся наша группа сидела, высунув языки, и письменно отвечала на каверзные вопросы.
«Существенна ли для вас марка вашего автомобиля?»
«Помните ли вы наизусть технические характеристики двигателя?»
«Ограничены ли возможности вашей машины качеством японских дорог?»
«Считаете ли вы, что быстрое автовождение повышает вашу сексапильность?»
Я раскусил их коварный замысел и на все вопросы отвечал отрицательно.
«Заносит ли вас на поворотах?»
«Не заносит».
«Знакома ли вам фамилия Шумахер?»
«Незнакома».
«Вы ненавидите пробки?»
«Я их люблю».
Наши листочки собрали и унесли, а нас запустили в специальный зал и рассадили на тренажерах. Они были словно выпилены из настоящих машин весьма дорогостоящих марок – только вместо лобового стекла висел дисплей.
По команде экзаменатора я завел мотор и как бы тронулся. По дисплею побежала разметка. Вдали на краю тротуара стояли две фигуры. «Это неспроста», –подумал я и сбавил скорость. Решение оказалось верным. Едва я подъехал к ним поближе, как они со всей дури кинулись мне под колеса. Я врезал по тормозам и уберег их от верной смерти. Тем временем с соседних тренажеров доносились стуки и крики – виртуальные самоубийцы гибли под колесами тех тестируемых, чья реакция была хуже.
