И ад следовал за ним - Михаил Любимов

— Я дам вам денег,— облегчил я его мучительные думы.

— Риточка, сходи, пожалуйста, за виски. Денег не надо, будем считать, что это компенсация за причиненный ущерб.

Бригитта, не произнеся ни слова, тихо удалилась, и мы остались одни.

— Извините, Юджин, что я пошел на этот трюк, но я хотел поговорить с вами строго тет–а–тет.

— Я так и понял, ибо вы не похожи на человека, которому настолько претит кальва­дос…

Я проглотил эту колкость, хотя сделал в памяти еще одну зарубочку: «Конту» из­вестны и некоторые, сугубо интимные особенности покорного слуги, хотя, конечно, глаз Матильды — Маты Хари без труда мог зафиксировать количество шампанского, выпитое кавалером с «Черным Джеком» в кармане во время плясок слонов.

— Прежде всего я хотел бы развеять ваши опасения. Дело в том, что я уже не рабо­таю в Монастыре. Некоторое время назад я попросил политического убежища и связал свою судьбу с американцами.

Он встал и прошелся по комнате, пытаясь скрыть свое изумление. В наступившей паузе заголосили английские напольные часы.

— Как вы можете это доказать? — Он даже охрип от неожиданности.

— В этих обстоятельствах подобные вещи недоказуемы. Даже если я предъявлю вам свое письменное обязательство работать на американцев, вы мне не поверите. Кста­ти, у меня точно такие же основания не верить и вам. А что, если весь ваш переход на Запад — лишь умелая комбинация Монастыря?

Я внимательно следил за его реакцией, хотя, конечно, не верил, что актеры такого класса прокалываются, как воздушные шарики. Он снова сел и улыбнулся милой, даже застенчивой улыбкой — снова играл со мною бес, возбуждая симпатии к проходимцу.

— Что ж, пожалуй, вы правы… это несколько новый оборот дела. Вы хотите сказать, что направлены сюда американцами?

— Совершенно верно. Они просили меня установить с вами контакт.

В этот момент хлопнула входная дверь и явилась бодрая Матильда с пластиковым пакетом, из которого торчало горлышко всего лишь восьмилетней выдержки пойла «Джонни Уокер», которое я брал в рот только в отпуске дома, застряв в безальтерна­тивной сивухе.

— Я ведь раньше много пил, но после разрыва с прошлым решил поставить на этом точку. Слава Богу, смог это сделать без врачей. И чувствую себя прекрасно, совсем не тянет. Разве в нашем Мекленбурге нормальный человек может не пить? Что ему еще остается?

Этого конька славно объезжал Совесть Эпохи, точно знавший, сколько ученых, артистов и поэтов спилось в Мекленбурге за последние два века, себя он по скромности в этот список не зачислял.

— У вас нет бокала из тонкого стекла? — закапризничал я совершенно искренне.

— Да вы эстет! — Он поставил передо мною довольно симпатичную чашу с изобра­жением горы, очень похожей на Химмельсберг в Дании, где я однажды целую неделю, изнемогая от безделья, ожидал прибытия агента из соседней Швеции.

Виски мгновенно затянул кровоточащие раны, сосуды надулись и запели бравурный марш, распустились бутоны души и весь мир опять предстал странным, закутанным в ночной туман. В полированной глади буфета отражалась обаятельная физиономия, правда, пробор своей неухоженностью больше напоминал Кривоколенный переулок, смоченный струями поливальной машины, а не тщательно убранный Невский проспект, прямой и честный, как вся наша История.

Я достал из пиджака алюминиевую расческу (презент от продавщицы[37] из южного городка, где герой восстанавливал свое разрушенное здоровье, подпольная кличка Ка­ланча,— вершины всегда звали меня на альпинистские подвиги,— бушевал июль, сана­торные церберы бессердечно запирали двери в одиннадцать, в номер приходилось влезать в окно, коллеги встречали меня похабными улыбками и снимали со штанов ко­лючки) и, аккуратно отделяя друг от друга каждую волосинку, прочертил сквозь жесткие кущи безукоризненную, как собственная жизнь, линию.

Юджин между тем совершенно расслабился, словно и не совал совсем недавно мне в нос вонючую тряпку с отравой.

— Рита, покорми Алекса, чем можешь! Вы не хотите свекольника? Он стоит уже два дня и от этого стал еще вкуснее. Рита готовит его чудесно, кладет массу огурцов, лука и травки. Добавляет сметаны! Уверен, что вы давно не пробовали такой вкуснятины! — Сказал он это подкупающе.

Вот оно как случается в жизни: Бритая Голова, слуга царю, отец солдатам, товарищ по оружию, ничего не вызывал у меня, кроме неприязни и страха, а этого сурка, заложив­шего не одну резидентуру и достойного вышки, этого негодяя, заманившего меня в сети, хотелось дружески потрепать по плечу. Почему он сбежал? Некорректно работал, запу­тался в сетях, расставленных контрразведкой? Или просто плюнул на все, пришел в по­лицию и сдался? Только не надо громких фраз о свободе и демократии, о попранных правах мекленбургского человека — все это так, но не причина для предательства роди­ны. Неужели его потянули заваленные снедью, фраками и мокасинами витрины? Мой друг Аркадий, дорогой Юджин, прошу тебя, не говори красиво и не вздумай уверять меня в том, что мы все жертвы нашего несчастного строя, и поэтому ты логически пришел к заключению… все равно не поверю ни единому слову! Не изображай жертву, Юджин!

А он и не изображал и совсем отвлекся от нашего разговора (представляю, как ему хотелось узнать о цели моего прихода!), впрочем, при Бригитте возоб­новлять его было сложно.

— Рита, а где у тебя селедочка в банке?[38] Она стояла в холодильнике, я сам видел. Селедочка, между прочим, наша! — Как будто два старых друга заскочили на огонек к подруге дней своих суровых, старушке дряхлой лет тридцати и разводят шуры–муры, треплются от нечего делать.

— Ешьте свекольник, ешьте на здоровье! — И я окунул ложку в малиновую массу, вполне достойную рекламы.

Пока я вычерпывал из тарелки дары земли, Юджин вертелся на стуле, что–то напе­вал под свой крючок и мотал наброшенной на колено ногой в остроносом ботинке — кри­ке парижской моды прошлого века.

— Как сложно мы живем, Алекс! — Он перескочил с тем прозаических на темы за­облачные.— Ведь при царе самый радикальный эмигрант отнюдь не становился оружием в руках разведки другой страны. Наоборот, и английские, и французские службы помога­ли преследовать революционеров…

— Вы считаете себя революционером? — Я наконец вылез из тарелки со свеколь­ником.

Ничего себе революционер! Все–таки каждый в своем глазу и бревна не видит, вооб­ражает о себе черт знает что, так и я, наверное, кажусь самому себе национальным Ге­роем, а на самом деле мало чем отличаюсь от кривоногого филера или громилы–рециди­виста.

— Не дай Бог! — Он аж подпрыгнул.— Не оскорбляйте меня. При одном упоминании обо всех этих Робеспьерах и Лениных у меня начинается аллергия. Я не о том. Просто раньше эмиграция не означала автоматически перехода в стан вражеской державы. Все революционеры стояли по одну сторону баррикад, а власти — по другую. Англичане по­могали царской охранке разрабатывать Герцена. А сейчас… Нет места свободному чело­веку: или — или! И даже если вы сами настолько отважны, что можете отвергнуть прямые предложения, скажем, американской разведки, то все равно она вас может легко исполь­зовать «втемную». Вы и знать об этом не будете. Подставит вам дружка — агента, кото­рому вы поверите, а вы, допустим, независимы, и заклятый враг Мекленбурга, и вообще гений, строчите себе статьи или книги, а друг вам помогает устроить их публикацию. Вы радуетесь, а потом узнаете, что давно работаете на американскую разведку и ваши издания субсидируются ЦРУ. А если вы проявите характер, глядишь, и местные власти откажут вам в виде на жительство…

— К чему вы об этом? — Странные проблемы мучили его.

— К тому, что я ненавижу шпионаж! И ни с кем не хочу сотрудничать! Ни с вашими, ни с нашими! Слышите? Ни с кем! Лучше я вернусь в Мекленбург на верную смерть!

Мое предложение, видимо, задело его, и он его переваривал, словно гвоздь, попав­ший в желудок. Валяй, валяй, предатель Мазепа, думай о своей судьбе, очень хорошо, что ты понимаешь: никуда тебе не деться, в любом месте подкатимся к тебе, нарушим твой призрачный покой. Думал до конца жизни преспокойно жить в Каире и жрать све­кольники своей эстонки?

Бригитта унесла тарелку и супницу, она переоделась в розовую блузку и сняла очки, мигом потеряв свой вопросительный вид. Мягкая улыбка бродила по полным губам, под блузкой неутомимо подрагивала грудь и просвечивали широковатые плечи, находивши­еся в неразрешимом конфликте с узкой талией,— дальше кисть Леонардо Алекса не осмеливается сползать: мстительная природа подарила ей кривые ноги, обросшие, как у фавна, темными волосами. Юджин послал ей вдогонку многозначительный взгляд, кото­рый она правильно прочитала и оставила нас вдвоем.

— Не хотите ли вы сказать, что перешли на сторону американцев? — Видимо, не до конца дошли до него мои объяснения.