Почему это случилось? Техногенные катастрофы в России - Александр Беззубцев-Кондаков

В 8 часов утра 25 апреля на станции прошло селекторное совещание, на котором речь шла в том числе и о том, что на четвертом блоке идет работа с недопустимо малым запасом стержней-поглотителей. По сути, была названа причина будущей катастрофы. Но руководство не придало значения грозящей опасности.

Собственными руками персонал Чернобыльской станции превращал реактор в атомную бомбу. Инженер дозиметрического контроля ЧАЭС Э.В. Ситникова, давая на суде свидетельские показания, рассказывала, как ее погибший от лучевой болезни супруг — заместитель главного инженера станции А.А. Ситников приходил встревоженный с работы и говорил: «Оборудование неисправно, работать невозможно, а останова не дают. Как хочешь, так и…» Участник ликвидации последствий Чернобыльской аварии Юрий Васильевич Поликарпов пишет, что нельзя не удивиться тому, как «целенаправленно шли люди к закономерному финалу, насколько упорно пытались обмануть автоматику».

Перед началом эксперимента была отключена система аварийного охлаждения реактора, что впоследствии будет оценено как преступная ошибка. Когда система безопасности уже была выключена, оказалось, что на одной из украинских электростанций произошла остановка энергоблока, в сетях возник дефицит электроэнергии. Поэтому диспетчер не разрешил чернобыльцам останавливать реактор, который теперь работал без системы аварийного охлаждения.

В 00 часов 28 минут операторы приступили к снижению тепловой мощности реактора. Но вместо запланированных 700 МВт мощность реактора внезапно упала до 30. Реактор встал, но чтобы не сорвать запланированный эксперимент, персонал станции начал его искусственно «разогревать».

Уже впоследствии заместитель главного инженера по эксплуатации Анатолий Яковлевич Дятлов (осужденный после аварии на десять лет колонии) вспоминал эти минуты: начальник смены Акимов сказал ему, что «произошел провал мощности до 30 МВт. Сейчас поднимают мощность. Меня это нисколько не взволновало и не насторожило. Отнюдь не из ряда вон выходящее явление. Разрешил подъем дальше и отошел от пульта». Из активной зоны реактора начали выводить управляющие стержни, которые поглощают нейтроны и сдерживают цепную реакцию. К часу ночи реактор заработал уже на мощности 200 МВт. Для ее поддержания из активной зоны сотрудникам приходилось выводить все больше управляющих стержней. В регламенте четко и ясно говорилось, что «работа реактора при запасе менее 26 стержней допускается с разрешения главного инженера станции», но сотрудники не стали согласовывать свои действия и все уменьшали количество стержней, которые поглощают нейтроны и регулируют цепную реакцию, в активной зоне реактора. Геннадий Александрович Шашарин, в 1986 году — первый заместитель министра энергетики и электрификации СССР, отмечал, что «подсчет числа стержней, погруженных в реактор, вообще затруднен. Нужно было просуммировать отрезки стержней, погруженных в активную зону (полное количество стержней 211 штук), вызовом специальной программы на вычислительную машину. Для этой операции требовалось несколько минут. Неизвестно, делал ли это оператор, или количество стержней так и оставалось неизвестным…» Геннадий Шашарин — опытный энергетик и, в отличие от руководителей Чернобыльской станции, глубокий знаток атомной энергетики, он работал на первой атомной станции в Обнинске, затем на Белоярской АЭС, участвовал в строительстве атомной станции «Ловиза» в Финляндии. Он прекрасно понимал «анатомию» Чернобыльской катастрофы. Шашарин был твердо убежден, что «авария… не произошла бы, если бы оператор смог удержать мощность реактора (автоматика не помогла) на уровне 700–1000 МВт, как это было указано в программе испытаний. В противном случае следовало мгновенно заглушить реактор, прекратив испытания».

К 1 часу 22 минутам стержней было уже не более восьми. В этой ситуации предотвратить аварию могло только чудо, но чудо не произошло… А персонал станции все еще не отдавал отчета, насколько близко они подошли к бездне.

В 1 час 23 минуты начальник смены четвертого энергоблока Александр Акимов приказал заглушить реактор, и оператор Леонид Топтунов, сняв с кнопки «АЗ» (аварийной защиты) предохранительный колпачок, нажал ее.

Делалось все это в спокойном и деловом режиме, ничто не предвещало нештатных ситуаций. По этому сигналу реакторные стержни в количестве 187 штук начали движение вниз, в активную зону, и должны были прервать цепную реакцию… И вдруг, после небольшого снижения мощности, она без видимой для персонала станции причины стала увеличиваться со все возрастающей скоростью. Потрясенный Топтунов удерживал кнопку аварийной защиты…

— Глуши реактор! — закричал начальник смены Акимов, понимая, что происходит нечто невообразимое.

Восприятие персоналом ситуации можно описать выражением: «Этого не может быть, потому что этого не может быть».

В 1 час 23 минуты 43 секунды было зарегистрировано появление аварийных сигналов по превышению мощности и по уменьшению периода разгона реактора (большая скорость увеличения мощности).

Было уже поздно что-либо предпринимать — реактор погибал, извергая все содержимое своей ядерной утробы. Поскольку автоматическая система аварийной остановки реактора была отключена, цепная реакция вышла из-под контроля. Неконтролируемое расщепление ядер привело к перегреву охлаждающей воды, которая из циркониевых труб, не выдержавших давления и лопнувших, попала внутрь реактора и превратилась в сжатый пар. Этот пар сначала приподнял крышку реактора, которая весила две с половиной тонны, а потом с дикой силой швырнул ее на 10–15 метров, прокладывая путь для хлынувшего вверх ядерного топлива и обломков кладки. Падая, крышка раздавила верхнюю часть активной зоны реактора, вызвав новый выброс радиоактивных веществ. Легковоспламеняющаяся смесь из воздуха и водорода вырвалась в центральный зал и взорвалась, по-видимому, от соприкосновения с раскаленным графитом.

По заключению экспертов Института проблем безопасности атомных электростанций Украины, к аварии привели ошибочные действия персонала ЧАЭС и отключение автоматической системы аварийной остановки реактора. Сотрудники станции, задействованные в эксперименте, попросту не заметили начало неуправляемой цепной реакции. За считанные секунды тепловыделение в реакторе возросло в две тысячи раз, ядерное топливо нагрелось до температуры 3000 °С, вызвав тепловой взрыв, после которого примерно через 15 секунд произошел взрыв водородовоздушной смеси. В разрушенном реакторе началось горение графита, сопровождаемое температурой в 2500–3000 °С. Раскаленное вещество, пылающее в реакторе, расплавило дно и вылилось в подреакторное пространство, образуя вещество, похожее на вулканическую лаву, которое позже было названо «ядерной магмой». Позже она застыла в форме причудливых сталактитов.

Охранник ЧАЭС Леонид Бутрименко, находившийся всего в ста метрах от четвертого блока, рассказывал: «В половине второго я услышал первый взрыв. Он был глухой, словно грохнул трамвай, но очень сильный. Тряхнуло, как при землетрясении. Я повернулся к реактору. Тут на моих глазах произошел второй взрыв. Успел заметить, как вздымается разорванная крыша. Взрыв был такой силы, что бетонные плиты весом в тонну, а то и больше отбросило от реактора метров на пятьдесят. Некоторые вылетели за ограду…» Семидесятиметровое здание энергоблока буквально разорвало внутренним давлением.

Выброшенный взрывом в небо сгусток газа и пыли был подхвачен ветром, и огромное радиоактивное облако поплыло на северо-запад… Наиболее тяжелые частицы усеяли землю неподалеку от Чернобыльской станции, а легкие поплыли дальше, оставляя «радиоактивный след» на территории Белоруссии, Польши и Скандинавских стран. Ветер сменил направление, и оставшуюся часть выброса пронесло над Ленинградской областью. Радиоактивное облако чудом растаяло, немного не долетев до Москвы.

…Когда пожарные уже боролись с огнем на крыше четвертого энергоблока, в квартире директора станции Виктора Петровича Брюханова раздался телефонный звонок. Начальник химического цеха сообщил, что на станции пожар и к директорскому дому уже выехал автобус, оборудованный радиостанцией. Брюханов вскочил в машину и по дороге связался с дежурной телефонисткой, приказал ей сделать оповещение всем службам об аварии на ЧАЭС. Подъезжая к станции, директор с ужасом увидел, что над четвертым энергоблоком нет крыши… Машина подъехала к административному корпусу, и Брюханов опрометью поднялся в свой кабинет.

В 1 час 55 минут дежурная телефонистка позвонила на квартиру начальника штаба гражданской обороны ЧАЭС Серафима Степановича Воробьева и попросила его срочно приехать на станцию. По дороге Воробьев увидел «голосующего» на обочине секретаря парткома станции Парашина, который тоже был разбужен тревожным звонком. Когда Воробьев и Парашин вошли в кабинет Брюханова, там уже сидел секретарь Припятского горкома партии А. Веселовский. Вместе они спустились к подземному убежищу. Воробьев отпер дверь. В убежище находился дозиметрический прибор, который показал повышенный радиационный фон — прибор буквально зашкаливал. Но директор станции Брюханов не поверил этому: