Ось времени - Генри Каттнер

— Ты думаешь, что он убивает ради пищи?

— Я знаю об этом ровно столько же, сколько и ты. Может, немного больше. Мы не знаем, почему это существо убивает. Единственный разумный ответ — это поддержание своего существования. Даже организм с нулевой энтропией нуждается в этом.

Он задумчиво уставился на голубые вспышки. Думал он недолго — всего несколько минут.

А я в это время смотрел, как черная молния пробила голубую завесу и черное облако вплыло в лабораторию. Трещина в стене мгновенно была залечена, облако рассеялось.

Белем повернул ручку прибора, сдвигая две линзы.

— Вполне возможно, что мы уже никогда ничего не узнаем о некроне. Мы не сможем выстоять, ведь против нас стоит Военный Совет.

— А Пайнтер?

— А Пайнтер входит в этот Совет. Он уже трижды голосовал против уничтожения планеты. Он не хочет терять нас, особенно тебя.

— Очень любезно с его стороны. Особенно после его попытки убить меня в Подземелье.

— Парализовать, — поправил меня Белем.

Снова наступила тишина. Белем работал, а я смотрел.

— А что бы произошло, если бы у нас была возможность создать второй кусок мрамора? — спросил я немного погодя.

— Два отрицательно заряженный куска отталкивали бы друг друга. К несчастью, у нас нет ни времени, ни оборудования, чтобы создать второй кусок.

— Но нам достаточно расколоть этот пополам. Тогда они просто вытолкнут друг друга за пределы Галактики. Верно?

— Неверно. Кроме того, это невозможно. Так что нет смысла и говорить об этом. При расколе разрушится электронная матрица, целое никогда не бывает больше суммы его составляющих, а сумма составляющих всегда равна целому.

— Значит, ты никогда не слышал о Бакахе-Тарски, — сказал я.

— Кто это?

— Однажды я написал очерк о их работе, парадокс Бакаха-Тарски — так он называется — метод дробления твердого тела на части и затем соединение их вместе, но с другим объемом.

— Я должен вспомнить об этом. Ведь я прочел всю твою память. Это чисто теоретическая разработка, да?

Он обыскал всю мою память, и я почувствовал себя, как пациент перед врачом.

— Да, теоретическая. Однако, насколько мне помнится, кто-то сумел ее решить практически. Только я не помню подробностей.

— Нет, помнишь. Ты просто не можешь найти их в памяти, ты просто не властен над своей памятью, но все равно эта информация где-то должна быть. Очевидно, я недостаточно хорошо изучил твою память. Ты помнишь такое имя — Робинсон?

— Н-нет.

На лице его было написано все то же спокойствие, но я чувствовал, как нарастает его возбуждение.

— Кортленд, — сказал он. — Я хочу снова войти в твою память. Я думаю…

20. ПОСЛЕДНЯЯ ЗАЩИТА

Очевидно, он думал, что я буду возражать, хотя для него это и не имело большого значения. Я видел как расширились его блестящие глаза, глядя прямо в мои. Но вот их фокус изменился. Теперь они смотрели внутрь, за мои глаза. Я видел, что тело его стало совершенно неподвижным, а лицо потеряло всякое выражение.

И вот снова его голос зазвучал, но теперь прямо в моем мозгу.

— Помни, все здесь, в твоей памяти. Правильно подобранная ассоциация — и ты вспомнишь. Подсознание не забывает ничего. Робинсон, калифорнийский университет…

— Калифорния… — подумал я, и что-то щелкнуло у меня в голове. Я увидел перед собой раскрытую страницу, которую я читал тысячу лет назад. Печать была четкой и я хорошо разбирал слова.

«Профессор Рафаэль М. Робинсон из Калифорнийского университета доказал, что возможно разделить твердую сферу на пять частей, из которых можно сложить две сферы, каждая из которых равна по объему исходной. Одна сфера формируется из двух частей, а вторая из трех.

Иными словами, сумма объемов пяти частей равна объему исходной сферы и равна сумме объемов двух сфер, то есть вдвое большему объему».

И все. Для Белема этого было, конечно, недостаточно.

Я чувствовал, как нетерпеливо обшаривает мой мозг в поисках информации, но он не мог найти там то, чего там не было. Вскоре он покинул мой мозг, металлическая фигура зашевелилась. Белем повернулся и молча пошел к столу, где начал что-то рисовать.

Когда я попытался задать ему вопрос, он рассеяно послал меня к черту.

Так это началось. Бесполезно спрашивать меня, как это кончилось — я ничего не понял. Смешно претендовать на то, что я хоть что-то понимал, хотя все происходило на моих глазах.

Не легко и не быстро. Это заняло так много времени, что чуть не стало бесполезным, ведь штурм не прекращался ни на минуту.

Я еще мог следить за первыми стадиями эксперимента Белема. Забросив свою работу с линзами, он полностью переключился на парадокс Банахи-Тарски. Сначала я терпеливо наблюдал, как он формирует сферы и грани, но потом у меня заболела от этого голова.

Он пытался сделать то, что любому здравомыслящему человеку казалось невозможным.

Вскоре я переключился на игру огней возле защитной стены. На первый взгляд все выглядело вполне благополучно, но я ощущал возросшую опасность. На мои вопросы никто не хотел отвечать, но я заметил в движениях механдроидов излишнюю торопливость. Они знали, что нужно спешить.

Супермехандроид на столе тоже изменился. Сеть над ним значительно упростилась, в ней остались только основные узлы и каналы.

Неподвижное тело как в коконе, окруженное голубоватым сиянием, лежало на столе.

Механдроилы столпились вокруг стола. У меня создалось впечатление, что они выслушивают советы своего новорожденного собрата. Более того, некоторые из них выпрямились и куда-то торопливо направились, как бы выполняя приказ.

Они работали, зная, что им остались часы, а может и минуты.

Прорвавшая завесу черная молния, вызвала бешеный приступ активности среди механдроидов.

Красное угрожающее облако медленно вплыло под огромные своды лаборатории, но брешь снова была заделана. В облаке вспыхнул красный столб, который стал быстро расти, грозя разрушить стены.

Позади меня раздался звон колокола.

Все повернулись на этот звук. Белем стоял у стола, и на его лице, обычно бесстрастном, появилась тень торжества.

— Вот оно, — сказал он.

Число механдроидов вокруг операционного стола заметно уменьшилось. Многие подошли к Белему, чтобы посмотреть на то, что он сделал.

В воздухе над столом плавала сфера, размером с грейфрут. Белем лучам света, как ножами, разрезал эту сферу на пять частей. Эти разрезы, разумеется, были не простыми. Казалось, что лучи света режут сферу так, что разрезают даже молекулы.

И вот в воздухе плавает уже пять частей. Я был уверен, что сфера разрезана в четырех измерениях, так как я совершенно не мог сфокусировать на них свои глаза.