Тяга к свершениям: книга четвертая - Андрей Васильевич Меркулов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сразу за кухней, также направо, находился зал, а дальше коридор разделялся надвое подобно букве «Т» — в каждом конце которой было по одной спальной комнате. Раздельные ванная и туалет располагались между спальнями; двери их выходили в малый коридорчик и особое неудобство здесь заключалось в том, что туалетная дверь находилась прямо напротив входной. Часто получалось так, что пока в туалете кто-то занимался естественными делами в гости приходил кто-нибудь, кого не было необходимости пускать дальше прихожей. В таком случае у находящегося в уборной горемыки было два варианта: или продолжать сидеть в туалете, дожидаясь пока гость не уйдет и стараясь при этом издавать как можно меньше звуков, или, набравшись смелости и спрятав книжку с кроссвордами за пояс, выйти и выдать себя прямо на милость стоявшего в прихожей человека под звучный аккомпанемент сливающейся из бочка воды. В общем, планировка квартиры была далеко не самая удачная, но самая что ни на есть типичная.
Разойдясь в коридоре с Мариной, Майский прошел в зал. Эта была прямоугольная комната, оклеенная довольно свежими и не потерявшими еще своей яркости зеленоватыми обоями. Прямо напротив входа в зал имелось одно окно и дверь — они выходили на лоджию и были завешаны симпатичными шторами в цвет обоев. Вдоль правой стены стоял массивный деревянный сервант с большой нишей внизу, в которой находился телевизор. Через стеклянные дверцы серванта проглядывалась разнообразная посуда, а его боковые полки, не имевшие дверец, были заставлены книгами, иконами и семейными фотографиями, среди которых попадалось много черно-белых. Слева ближний угол был пустым, а в дальнем находился шкафчик высотой до пояса с двумя выдвижными полочками; на этом, с виду сильно потрепанном и по фасону очень старом шкафчике, стояла ваза с засушенными декоративными цветами. На стене слева прямо посредине висела картина, изображавшая позднюю осень в деревне: здесь было нарисовано три дома и небольшая церквушка на берегу подернутой льдом речки. Под картиной, почти вплотную к стене стоял диван. По всему было видно, что диван этот повидал жизнь: некогда яркая зелено-желтая обшивка на нем выцвела и приобрела невнятный серый цвет, сидение было уже хорошо вдавлено, а при посадке даже небольшого по комплекции человека он издавал жалобные скрипы. К дивану был приставлен большой прямоугольный стол, до этого находившийся в углу слева и выставленный специально для сегодняшнего ужина. У коротких его краев с каждой стороны стояло по креслу (из того же что и диван гарнитура), а у длинного спинками к серванту — два стула. Между стульями и сервантом на полу, в проходе были разложены листы бумаги, цветные карандаши и фломастеры.
В комнате находился сейчас только один Леонид Федорович, сидевший на диване в дальней его стороне. Это был невысокий и довольно крепкий мужчина, лет уже за шестьдесят, с хорошими, густыми волосами, подернутыми благородной сединой и довольно аккуратно постриженными. На нем были одеты черные брюки и темно-коричневая рубашка в клеточку, настолько плотная, что ее вполне можно было носить за место кофты. Он сидел, твердо поставив обе ноги на пол, и смотрел телевизор. Его натруженные руки лежали локтями на коленях и были соединены в замок; кожа на них огрубела и сильно высохла, ее прорезали глубокие трещины, свидетельствующие о перенесенных в прошлом обморожениях. Начисто выбритое лицо Леонида Федоровича выглядело уставшим; оно слегка припухло, под глазами были водянистые мешки, а на щеках и носу красно-лиловыми сеточками вырисовывались то тут, то там лопнувшие капилляры. Но пробивающийся еще на скулах здоровый румянец красноречиво говорил, что не всю жизнь зарабатывал он себе такой вид, а это лишь следы последних, особо трудных для него двадцати лет. Из-под густых бровей Леонид Федорович смотрел в телевизор тоскливым и уставшим взглядом, но, почувствовав, что кто-то показался в межкомнатном проеме, повернулся и приподнял голову. При виде сына лицо его прояснилось, губы дрогнули в улыбке, а в глазах отразилась сильная внутренняя любовь.
— Привет, — сказал Майский, заходя в зал. Он прошел, поздоровался за руку с привставшим для приветствия отцом и тоже сел на диван, но с другого края — с ближней к коридору стороны.
Вслед за Майским в комнату вошли женщины. Юлия Романовна прошла в кресло, стоявшее на дальнем торце стола, устроившись прямо напротив входа в зал; Марина села на один из стульев, с которого она могла контролировать играющую возле нее на полу Алину.
На накрытом чистейшей белой скатертью столе уже стояло два салата, тарелка с разнообразной мясной и сырной нарезкой, бутылка водки, бутылка красного вина и ваза с фруктами: яблоками, мандаринами и бананами. Все было нетронуто, кроме уже открытого вина, но похоже и его еще не удалось никому попробовать, потому что аккуратно сервированная на столе посуда была совершенно чистая.
— А что ты так решил завтра идти по поводу пенсии разбираться? — обратилась Юлия Романовна к Майскому, когда все уселись.
— Снова выплаты снизили.
— Как это? Еще обрезали?! — вдруг встрепенулся Леонид Федорович. Известие, по-видимому, очень его взволновало.
— Не обрезали — в три раза сократили! — с возмущением в голосе произнес Майский. — Это просто издевательство какое-то…
Он завелся и хотел еще что-то продолжить, но Леонид Федорович, не удержавшись, прервал его своим вопросом:
— Так у тебя же, кажись, вот только суд закончился? — с тревожным видом спросил он у сына.
— Как только? Два года назад, — поправил его Майский. — Это еще в Я-ске началось. Тогда вдвое пенсию урезали, и я пошел в суд. Три года в суде бумажки из ящика в ящик перекладывали — и ничего! Выплаты оставили на том же уровне… Хм, — ухмыльнулся он после небольшой паузы. — Помню, судья мне на процессе говорит: «Все по закону, и выплаты ваши соответствуют полагающимся в таких случаях». Я у нее тогда еще уточнил: «Но хотя бы больше они снижаться не могут?», а она мне: «Ниже установленной судом величины ваши выплаты быть не могут». В глаза мне глядела и так спокойно, уверенно это заявляла, — голос Майского наполнился злобой и ненавистью. Он уставился воспаленным и отрешенным взглядом в одну точку на столе. Тот разговор с судьей, который он помнил во всех деталях, вновь явственно предстал сейчас перед ним и бередил душу. — Теперь
