Анна Герман. Жизнь, рассказанная ею самой - Анна Герман

У эстрадного артиста есть три стадии гастролирования. Вначале он ноет там, куда позовут, кто-то, как я, бывает очень рад даже дальним, физически тяжелым посадкам, когда промерзаешь в холодном автобусе, забывая об обеде, ужинаешь булочкой просто потому, что ресторан не по карману, когда рад каждому хлопку в ладоши и мечтаешь о сольном концерте, даже сольных гастролях…

Не все колесят по стране, некоторые предпочитают играть и петь в клубах, например в Варшаве, пусть даже просто за еду и выпивку, поют в прокуренных подвалах, но тоже мечтают о сольниках.

Потом некоторые признания добиваются. Следует участие в конкурсах, возможно, даже победы или хотя бы призы, приглашения на гастроли, свои пластинки и те самые заветные сольники. В идеальном случае свой оркестр или сопровождающая музыкальная группа, свои композиторы и поэты. Это самый верх.

Как долго на нем можно удержаться? Кто-то теряет позицию очень быстро, сезон, другой — и звездочки больше не видно. Кто-то держится несколько лет, кто-то долго. Но постоянно держаться на певческом Олимпе невозможно. Меняются слушатели, меняются вкусы, приходит другая музыка, даже если меняется сам исполнитель, он просто не может нравиться всем и очень долго.

А потом наступает третья стадия. Первыми исчезают сольники на стадионах и больших концертных залах, если в таких местах выступления и есть, то только в сборных концертах. Гастроли по стране, возможно, остаются, но уже не два концерта в день, а в лучшем случае два в одном городе. На телевидение приглашают все реже… А если и физическое состояние подводит, фигура уже не та, движения потяжелели? Голос может не спасти.

Многих выручают пластинки, потому что на обложках пластинок фотографии обычно не соответствуют действительности, там все молодые и красивые. Если голос остался, то можно продержаться еще какое-то время.

Начинающим, тем, кто на взлете или вообще на пике популярности, очень трудно представить, что их тоже ждет эта самая третья стадия. Однажды услышала, как этакая звездочка на час, вспыхнувшая одной-единственной песней и считающая, что теперь Олимп навсегда, раздраженно бросила своему спутнику:

— Как эти старички не понимают, что уходить надо вовремя?

Вообще-то она права, уходить действительно нужно вовремя, кстати, лично ее время в том сезоне и закончилось. Но где оно, это «вовремя»?

Когда я только приходила в себя после аварии и готовила новую программу, чиновница от эстрады посоветовала сменить репертуар, причем в корне.

— Пани Анна, сейчас так не поют. Вы рискуете на первом же выступлении уйти под стук собственных каблуков. Хотя, нет, вас будут слушать из вежливости.

Это удар, хотя произносившая фразу чиновница не понимала, что бьет наотмашь. Хватило сил выдавить улыбку (мне можно было и просто вымученную, все списывали на физическую боль и плохое самочувствие из-за травм):

— А как сейчас поют?

Собеседница заметно оживилась, кажется, решив, что я готова сменить репертуар по ее совету.

— Рок! Сейчас, пани Анна, поют рок. Вы слышали Марылю Родович? Она уверенно берет первые места на конкурсах и занимает первые места при учете зрительских симпатий.

Хотелось поинтересоваться, кто и как учитывает эти самые зрительские симпатии, но я спросила другое:

— А Эва Демарчик разве нет?

— Эва? — на мгновение задумалась чиновница. — Это та, что из кабака?

— Вообще-то из «Пивницы под Баранами», это популярное место в Кракове.

— Я же говорю: кабаре.

— Эва с успехом выступала и в Сопоте, и в Ополе…

— Ну, и где теперь ваша Эва? Поймите, время таких песен прошло, в крайнем случае, будете собирать половину зала старичков, тоскующих по прошлому. Молодежь поет иное.

Заметив мое явное нежелание продолжать дискуссию, она пошутила:

— Впрочем, вы можете оставить все как есть и еще долго рассказывать о катастрофе и петь лирику.

«Лирику» прозвучало как нечто почти презираемое, если не ругательное.

По моему каменному выражению лица чиновница, наконец, догадалась, что была не слишком тактична, и поспешила предложить послушать то, что у меня готово.

Я поняла, что спорить нам с дамой не о чем, но договариваться все же придется, и предложила выход: готовлю новую программу, в которой половина песен будет новых, какие она подскажет, а другая по моему усмотрению, пусть не старых, но тех, что мне по душе. А зрителей спросим, что им больше нравится.

Чиновница согласилась, но поморщилась:

— Сейчас для вас лучшая реклама ваша трагедия, потому постарайтесь не принимать всерьез волну этой популярности.

Ужасно, но не в бровь, а в глаз. Я очень боялась, чтобы на мои концерты не шли посмотреть, на костылях я передвигаюсь или нет, и не стала ли калекой. Была такая опасность, наверняка нашлось немало тех, кто ради этого и приходил на меня посмотреть.

Но куда больше было других, кто вставал при моем появлении на сцене и долго аплодировал, не позволяя начать выступление. Не любопытство толкало этих людей, а желание поддержать, подбодрить, даже просто слышать мои песни.

Вернувшись домой, я первым делом включила радио и убедилась, что в эфире действительно царит Марыля Родович с ее задорным, молодым голосом. Может, редактор права, и я просто устарела?

Как можно устареть за пару лет?

Но я и раньше не пела рок, ведь Родович и Здислава Сосницка обладают иными голосами, Родович может петь с легкой хрипотцой и вызовом, а Сосницка пела в стиле Эллы Фицджеральд. У обеих прекрасные вокальные данные, напористость, мне не свойственная. Может, дело в том, что они обе лет на десять меня моложе?

Но, прислушавшись к себе, я поняла, что даже будь мне сейчас столько же, сколько им, все равно пела бы свои мелодии. Нет, каждому свое, сердце подсказывало, что мне нельзя отказываться от своей манеры исполнения, хотя она уже значительно отличалась от той, что была до аварии. Я словно стала в чем-то мудрей. Трудно не стать, побывав на самом краю, пролежав столько времени без сознания, а потом в гипсе.

Но мне кажется, что куда больше мою манеру исполнения изменил цикл «Человеческая судьба», и вовсе не потому, что это моя мелодия, сам смысл песен иной.

Я не стала петь «современно», исполнять рок, поп или фолк, как Марыля Родович или Здислава Сосницка, и как Эва Демарчик тоже петь не стала, у меня сложился свой стиль. Плохой или хорош, покажет время, нет, даже не через год или два, а через десять лет.

Если через десять лет кто-нибудь вспомнит хотя бы одну из моих песен, значит, я пела не зря. А уж если через два десятка лет у кого-то дрогнет сердце при звуках «Эха любви» или возникнет желание подпеть «Надежде», а может, кто-нибудь споет «Колыбельную» или еще какую-то из песен, если не забудут «Танцующих Эвридик», я буду аплодировать со своей маленькой звездочки там, на небесах.