Кто если не ты - Юрий Герт

— Ну, что ты...— робко забормотал Лапочкин, комкая листок.— Я же ничего... Я же только в конце, проверить хотел...

Клим ощутил на себе тяжелый, насмешливый взгляд Шутова.

После уроков собрание,— выдавил он.— Никому не расходиться.

...Боря Лапочкин! Милый, безобидный Боря Лапочкин, с головой, похожей на одуванчик! Разве не он своим классическим почерком переписывал все «Зеркало»! Разве не он голосовал... Но нет, даже не это главное, главное — вот эти бегающие, жалкие, трусливые зрачки! Значит, все — зря! Значит, нашкодить, напакостить— и притворяться честным! Раньше хоть не притворялись... Так вот зачем Шутов пихнул его в комсорги: «Валяй, дурачься, болтай свои пышные слова — смешнее будет! Ведь все равно ничего у тебя не выйдет, Бугров, ничего не получится. Как были подлецами, так и останутся, ничего ты с ними не поделаешь, Бугров, мечтатель, болван, простофиля!»

Но Клим не хотел сдаваться, не хотел уступать ему Лапочкина. Он сказал, открывая собрание, сказал мягко, не приказывая, хотя он и был комсоргом, а тихо, почти просительно:

— Сходи к Татьяне Тихоновне,— так звали математичку,— признайся, что списал контрольную...

Он мог бы сказать иначе: Борис, дружище, я знаю, ты не такой уж плохой парень, и ты будешь мучиться от того, что сделал подлость. Надо быть гордым, Борис, надо быть честным. Но он был уверен, что его поймут, и сказал просто: сходи, признайся...

Но Лапочкин, смиренный, безропотный Лапочкин, который позволял дергать похожие на пух волоски на своей макушке, вдруг раскипятился:

— Да ты, Бугров, что, опупел?

Он так побагровел, что его белесые ресницы и брови стали казаться обсыпанными мелом.

— Так ты не пойдешь?..

— Поищи другого дурака! — крикнул Лапочкин.— Что мне, жить надоело?..

Челюсти у Клима налились свинцом.

— Да, ты не дурак,— проговорил он с трудом, как будто сталкивая с места тяжелый воз и постепенно разгоняя его все быстрее и быстрее.— Во-первых, ты лгун, во-вторых — трепач, в третьих — заячья душонка... В четвертых, ты нарушаешь устав... Не подчиняешься нашему решению... Трепачей, трусов и нарушителей устава в комсомоле не держат. Мы исключим тебя из комсомола, Лапочкин!

Он кончил жестко, зная, что прав, и его удивило недоумение, которое вспыхнуло на лицах ребят.

— Из-за чего исключать?— крикнул Игонин.— Из-за шпаргалки?..

— Ну и загнул — не разогнешь! — расхохотался Тюлькин.

Слайковский скорчил рожу и, приставив палец к виску, сделал движение, как будто хотел ввинтить его в голову.

«Он про меня ведь»,— подумал Клим и крикнул:

— Кто хочет высказаться — выступайте!..

В не сразу наступившей тишине лениво прозвучал басок Ипатова:

— Да чего выступать?.. Раздул из мухи слона...

Никто не брал слова. Угрюмое молчание нависло над классом. Даже Мишка, стиснув кулаками голову, уткнулся в парту.

Что случилось?

Клим чувствовал себя так, словно он повис в воздухе. Повис — и вот-вот лопнет нить, на которой он держится, и он рухнет куда-то в бездну.

Что случилось? Почему они молчали? Почему они молчали — те самые ребята, его товарищи, его комсомольцы?.. Почему они молчали — все, все до одного?! Но ладно, его не поняли, он повторит. Повторит все сначала. И пусть обсудят поведение Лапочкина, комсомольца...

Лапочкин вскочил.

— Что я тебе дался? — закричал он, затравленно озираясь. — Почему обсуждать? Пускай всех обсуждают! Я один, что ли, списывал?..

Он сейчас же испуганно смолк и скривил рот, получив от Лихачева короткий удар в спину.

— Кто списывал? — почти шепотом переспросил Клим.— Я списывал? Гольцман списывал? Михеев списывал?..

— Михеев шпаргалку написал...— сказал Игонин.

— Ты писал, Михеев?

Тот пожал плечами:

— Попросили...

— Кто попросил?

Михеев молчал, равнодушно глядя в окно.

— Кто попросил?!

— Не ори,— сказал Лихачев.— Ну, я попросил...— он виновато дернул себя за рыжий хохол.

— Еще кто списывал? Слайковский, ты?..

— Да что ты пристал, как банный лист! — весело огрызнулся Слайковский.— Ну, списывал, ну и что? А Игонин? А Новиков — не списывали? А Ипатов?..

Все завертелось, завихрилось перед глазами Клима. Так вот как!.. Вот как... Вот, значит, как... Ловко! Ловко же его водили за нос!

— А что? Может, мы все сходим, покаемся? — уже откровенно издевался Слайковский.— Или, может, сам доносить побежишь?

— Эх, вы!..— слова гвоздями застревали в горле.— Эх, вы... А еще... Ведь вы же за правду голосовали! За правду — во всем!..— Клим задохнулся.

— Из правды шубу не сошьешь,— спокойно сказал Ипатов, и Клим услышал презрительный, полный скрытого ликования голос Шутова:

— А ты, комсорг, возьми ее себе — правду! Мы уж как-нибудь... обойдемся...

— Ах, так!..— Клим бросился к «Зеркалу», рванул газету со стены:

— Ну и черт с вами! Будь по-вашему! Вам не комсорг, а шут нужен! — и выскочил из класса.

19

А вечером с ним поссорился Мишка. Хотя когда Мишка шел к Бугрову, он вовсе не собирался ругаться, только на душе у него скребли кошки. Он знал, что поступил неправильно, не выступив, не поддержав Клима. И ребята поступили неправильно, нечестно. Клим прав. Но хотя он и прав, а тоже поступил неправильно. Все поступили неправильно, все были виноваты. Но как это может быть, чтобы все были неправы? В голове у Мишки все перемешалось, а он шел к Бугрову не для того, чтобы спорить, а просто потому, что его друг попал в беду.

Однако у Клима он встретил Турбинина — они с Бугровым рассуждали о плане Маршалла: какую ловушку он готовит для Западной Европы. Рассуждали так, словно сегодня ничего и не произошло в школе, и Мишке казалось: оба фальшивят и прикидываются.

Игорь, который сделал «Дипломатический словарь» своей настольной книгой, непринужденно сыпал именами и названиями: Бивен, Бидо, Дауэс, Пентагон, Кэд-Орсэ... Клим шпарил цитатами из Энгельса. Мишка сидел на сундуке и ждал, когда Игорь уйдет. Но Игорь не уходил. Мишка сам несколько раз уже порывался домой, но что-то удерживало его. Все-таки, наверное, он так бы и протомился молча весь вечер, если бы Игорь не обратился к нему с каким-то вопросом, снисходительно улыбаясь и заранее представляя, что Мишка ляпнет какую-нибудь глупость. Мишка разозлился:

— Корчите из себя политиков, а сами... Дезертиры вы!..

— Что такое? — переспросил Игорь все с той же снисходительной улыбочкой.

— Дезертиры! — повторил Мишка.

Клим — он не сумел притвориться, будто не понял Мишку — Клим спросил, глядя на Мишку в упор:

— Кто дезертир?

— Ты! — сказал Мишка.— И еще... индивидуалист!..— он всегда побаивался громких слов, но в такой компании без них не обойдешься.— Ты индивидуалист, самый настоящий!..

Только теперь ему стало ясно, в чем именно неправ Клим, но если бы не злость против Игоря, он, может быть, никогда бы не решился, на такой бунт.

— Это почему же вдруг — индивидуалист? — Игорь коварно подмигнул Климу, предвкушая забавную сценку.

— Почему? Один против коллектива — вот почему!.

— Коллектив?..— Клим побелел.—Плевать я хотел на твой коллектив! Меня выбирали комсоргом, а не сборщиком взносов! Не хотят — не надо. Их большинство — навязываться не буду. А болванчиком в чьих-то там руках — черта с два!..

— Хорошо...— Мишка потер лоб, стараясь что-то припомнить,—Ты мне когда-то говорил... Маркс тоже... На каком-то конгрессе... оказался против большинства бакунистов... Что же, он бросил Интернационал, сказал — ищите себе другого? Не бросил! Он боролся!..

Игорь рассмеялся:

— Нашел с чем сравнивать наше стадо баранов!..

— Хорошо...— сказал Мишка, не отводя глаз от Клима,— Значит, бараны... А вы-то кто?.. Вы?

Игорь улыбнулся:

 А мы, мудрецы и поэты.Хранители тайны и веры,Унесем зажженные светыВ леса, в катакомбы, в пещеры...

— Так... И будете одни теперь жить?.. В катакомбах? Сами по себе?..

Что бы ни говорил Игорь, но Клим так не думал, в этом-то Мишка был убежден. Он отлично видел это по растерянному, хмурому лицу Клима, по его затосковавшим глазам. Но Клим — как будто его уличили в тайных мыслях — вспыхнул и крикнул:

— Да, одни! Сами по себе!..

Он осыпал ребят упреками, он перебрал все — и Яву, и воскресники, и последние собрания... Все! Он оправдывался. Он подписывал капитуляцию перед Турбининым, который иронически улыбался из-за плеча Клима. И Мишка не знал, что ему сказать, чем опровергнуть, он понял, что делать ему здесь больше нечего. Здесь был Турбинин. И Мишка ушел.

По пути домой он думал. Он еще никогда столько не думал. Думал о ребятах. Они поступили скверно. Но они не бараны. Они же сами пришли в первый день на Собачий бугор. Они помогли спасти Егорова. Они первую неделю сидели хорошо, старались не получать двоек... Они были хорошие ребята. И — Клим хотел хорошего. Почему же все получилось так плохо? Мишка искал, но не находил ответа.